Прихожанка нарасхват

– Настасья, пощади, – взмолилась я. – Невмоготу обычному человеку разговаривать на такие темы. Как бы вы с Виком ни собачились, а ведь очень похожи.

– Оскорбляешь?

– Боже упаси. Но для вас обоих смерть – это такая обыденность.

– Для тебя жизнь – обыденность, это гораздо страшнее, – пригвоздила Настя.

Я хотела потребовать разъяснений, но вместо того вдруг спросила:

– Ку-ку, спасительница, ты, помнится, паспорт мальчика сердечника держала и листала. Зовут его Антоном? Или мне послышалось? Адрес, фамилию, отчество не запомнила?

– Не – а, растерялась она. – Антон, точно. Прописка московская точно. Остальное вылетело из башки за ненадобностью. А что случилось? Пропало золотишко? Так он же ни на минуту один не оставался.

– Ничего у меня не пропало. Сама не соображу, почему и зачем задала тебе этот вопрос.

– Может, очередную статью замыслила о проблемах юношества? – в голосе Настасьи мешались дружеская надежда и врачебная тревога.

– Клянусь, нет. Само собой вырвалось.

– Поля, добром прошу, пей валерьянку. Ты перестаешь себя контролировать. Твоя крыша не, как у всех, раз в полгода уезжает. Она у тебя постоянно блуждающая.

– Спасибо, пока, завтра созвонимся, – поспешно закруглилась я.

Потому что о моем здоровье Настасья распространяется часами. И все время норовит запугивать. После таких сеансов психотерапии мурашки по коже долго бегают. «Какая валерьянка, – строптиво подумала я, – работать пора. Настасьина правда – сработал журналистский инстинкт не терять чем-то удививших людей, пока они не перестанут удивлять».

Я перецеловала родных, вынесла напутствия и наставления каждого, включая Севку, и отправилась восвояси. Смутная догадка о том, что сегодня я в состоянии разродиться майонезным слоганом слегка будоражила. И то, верно, завтра явится Вик, не до легкомысленного сочинительства будет. А сроки поджимали. И деньги лишними не были. Не снимать же со счета самостоятельно определенное и назначенное бывшим мужем содержание. Его я трачу только на сына. Не из гордыни, а из справедливости. Если подсчитать уничтоженные мною нервные клетки этого нормального любящего мужчины, то я ему должна ежемесячно приплачивать в течение всей жизни. И у полковника жалование стрелять не в моих правилах, хотя он не жадный. В общем, обстоятельства велели трудиться, и филонить более возможности не было.

– Девушка, подскажите дорогу. Двор у вас вымерший, спросить не у кого…

У распахнутой задней дверцы потрепанной иномарки, из тех, которым гибэдэдэшники при острой нужде в деньгах предпочитают отечественное новье на колесах, стояла размалеванная девица в коротком лиловом плаще. И протягивала мне какую-то бумажку.

Двор действительно был пустоват, даже четвероногих друзей никто не выгуливал. В ноябрьскую слякоть люди предпочитали смотреть телевизоры, лишний раз, потрепав псов за загривки, дав им лакомство и виновато пробормотав: «Терпение, немного терпения». Я приблизилась, но заглянуть в записку не успела. Заплутавшая пассажирка неожиданно сиганула в сторону, а меня толчком сзади послали в салон. Причем, умелым толчком, одновременно пригибая голову. Мне повезло. Я ударилась подбородком о костлявое мужское колено в вонючих, давно, а, может, и никогда не стираных джинсах, громко клацнула челюстями, но зубы не сломала и язык не прикусила. Кто-то заломил мне руки за спину и торопливо связал тонким шнуром, едко впившимся в кожу. А затаившаяся в машине сволочь одновременно приодела меня по высшему разряду, напялив на спело загудевшую от вынужденного кульбита тыкву просторный непрозрачный целлофановый мешок. Потом меня приподняли в четыре руки и впечатали в сиденье. Я была готова к транспортировке на любое расстояние. У меня ломило поясницу, ныла подвернутая нога, саднили запястья и болели скулы. Приказ «не вздумать пикнуть» был излишним. Я, попросту говоря, вырубилась с перепугу.

Очнувшись, первым делом горько улыбнулась. Всего несколько дней назад я в компании возмущалась скудостью фантазии бандюганов и киношников. С пеной у рта вопрошала, куда подевались изощренные способы заманивания жертв в ловушки? Хоть криминальную хронику смотри, хоть фильмы, везде запихивают какого-нибудь бедолагу в машину. Проклятая моя склонность к словоблудию. Будто накаркала. Учил, вернее, поучал же Измайлов: «Детка, намерения большинства людей определяются вопросом «стоит ли», а действия – вопросом «сколько стоит». Как обычно попал в точку, стрелок. С преступниками ясно: надо схватить человека побыстрее, запугать посильнее и отвезти подальше. А создателям малобюджетных сериалов ни к чему тратиться на гонорары «приглашенной звезде», неторопливо играющей созревание в себе преступного замысла. Легче обойтись парой статистов в масках и «Жигуленком» собственного дедушки.

Самое паршивое, что со мной вот так вот обходились не первый раз, а, наверное, третий или четвертый. Но раньше я случайно ввязывалась в раскрытие убийств и, сама того не ведая, противостояла всякой мрази. Господи, да с собственного ведома разве решилась бы? А теперь с какой стати парюсь под грязным мешком? «Почему со мной подобное происходит? – рвала себе душу я. – Есть же счастливцы, которые теоретически знают, что, живя в „юдоли скорби“, должно испытывать боль, обиду, страх, недоумение, раскаяние и отчаяние. Но никогда не испытывали. Почему? Да потому что не шляются ночью по подворотням с незнакомцами. А те, кто шляется даже из лучших побуждений, неизбежно нарываются на неприятности. Ох, у меня в этом парнике скоро начнется мацерация кожи от пота и слез. Какое отношение к сегодняшнему катанию может иметь моя вчерашняя глупость? Что у меня за манера жучить себя, когда и так плохо? Никакого отношения. Нонсенс. Ошибочка рьяных слуг: не ту особу доставят хозяину и получат втык. Интересно, кого хотели похитить в родительском дворе»? Слегка приободренная перспективами обидчиков, я хрипло к ним обратилась:

– Эй, деятели! Скоро вас с прискорбием известят, что вы умыкнули случайную прохожую. Отпустите, пока не поздно, не позорьтесь.

Молчание. Только пакет шуршит на башке, когда я верчу ею. Мне померещилось, будто в машине никого, кроме меня, нет. И эта консервная банка несется сама по себе. Я вздрогнула и вежливо попросила:

– Ребята, не расщедритесь на чуточку «Момента»? Никогда клея не нюхала. Полагаю, если пакет напялен, самое время попробовать.

– Я тебе сейчас из баллончика прысну, трепушка, – глухо сказал мужчина справа.

Так, это тот, который связывал. Тот, который упаковывал голову, посапывал слева и в переговоры не вступал. Зато он потуже затянул мешок на моей шее. Насколько мне было хорошо до этого, я оценила через пару минут. «Трепушка»… Смешное слово, звучит скорее снисходительно, чем угрожающе. Мне вспомнился Пончик. Его неумолчный брех в потемках. Казалось бы, слышишь лай явно крупной матерой дворняги, так не подавай голос, она и не догадается о твоем существовании. Нет, тявкает, накликает на себя беду. «Ты не умнее собаки, Полина, – вынуждена была признать я. – Бредовая же идея – пытаться договориться с мучителями, еще и смешить их. Гораздо достойнее было бы безмолвствовать. Но опять не получилось. Доходит, доходит, да все никак до тебя не дойдет, что чужие слова для людей – пустой звук». Я запоздало пришипилась и стала изгонять из черепушки мысли, пока не осталась одна: «Надо изгонять из черепушки мысли».

Минут через тридцать машина остановилась. Вместо того, чтобы снять пакет, они еще туже его завязали. Теперь и предыдущее состояние показалось мне райским. О своей коже я давно перестала беспокоиться. Потому что не дышать мне стало легче, чем дышать. Я ощущала, как набрякали веки и припухали щеки.

– Вылезай, приехали, – велели мне.

Попробуй проделать этот трюк со связанными руками и затекшими ногами. Но я очень старалась, чтобы лишний раз не лапали. Гордость проснулась. Как всегда, когда пользы от нее никакой. Правда, у меня бывали случаи, когда, восстав ото сна, она наносила сплошные уроны.

Глава третья

Сквозь целлофан я должна была видеть свет фар или фонаря. Но ничего не видела. И слышала очень плохо. И соображала туго. Некто, стоявший в нескольких шагах от меня, что-то говорил. Но издаваемые им звуки казались монотонным гулом. Кровь в виски молотилась громче. Вскоре гул усилился и стал на полтона выше. «Ты можешь даже сплясать, визжа, все равно не отреагирую», – мысленно огрызнулась я. Сосуды на висках совсем взбесились. У меня подогнулись колени. Узел пакета поспешно растянули, но еще некоторое время я оставалась слепоглухонемой, пытаясь раздышаться. Вроде бы, почуяла ноздрями воздух – вдохни. А у меня не сразу получилось. Наконец, я разобрала слова:

– О чем вы с Женькой болтали? Почему ты сбежала, а он вернулся за гаражи? Велела дождаться, пока отведешь собаку? По чьей указке?

– О каком Женьке речь? – фальцетом спросила я.

Это было немыслимо. Мало того, что нас с парнишкой вчера выслеживали. Меня пытались обвинить в заманивание его туда, где прятался убийца.

– О том, которому воткнули перо под ребро. И не придуривайся, ты сегодня поглазела на труп, когда рассекала по улице под видом физры.

Ненавижу это школьное словечко «физра». Кто первым придумал из экономии места и времени поставить черточку, сокращая неуклюжее слово, и превратил физкультуру в физ-ру, наверное, был гением. Но нас никто не обяжет любить все гениальное. Однако почудилось мне, или голос мужчины действительно дрогнул? Я прочистила горло, но все равно проблеяла:

– У вас недобросовестные осведомители. Я не делала вид, будто повышаю свою физическую культуру. Я бегаю каждое утро.

– Твои проблемы. Не тяни резину.

«Сказал бы еще что-нибудь вроде „физра“, – промелькнуло в уме. – Отвлекаться на ерунду в любой ситуации – моя спасительная особенность».

– Скажите, а кто вы такой? И почему я должна перед вами отчитываться, стоя неизвестно где со связанными руками и в мешке?

Вопрос вырвался не потому, что я очень хотела познакомиться. Просто вдруг бестрепетно констатировала – обречена. Врать было нечего, а правда моя казалась слишком неправдоподобной даже мне.

– Должна отчитываться, поверь пока на слово.

Я поверила, явственно уловив, что допрашивающий теряет терпение. Доводить его до белого каления было не в моих интересах. Признаюсь честно, про наши с Настасьей хлопоты о занедужившем юноше я не упомянула, оттого что боялась сразу получить в ухо за придурь. Только, когда заговорила, приказала себе: «О Насте ни звука». А начала с просьбы соседки вывести Пончика.

– И часто она просит? – зло уточнил самозваный следователь.

– Часто, – не моргнув глазом, ответила я.

А могла бы моргать, все равно физиономия занавешена. Чутье подсказывало, что лучше хаять себя, чем убитого мальчика. Но собеседник реагировал на малейшую фальшь:

– Тебе не в кайф было получить по морде от Женьки. Чего это ты такая добренькая?

– Я не добренькая, я русская. У нас про мертвых либо хорошо, либо ничего. А, поскольку вы вынуждаете меня говорить о покойном…

– Заткнись. Русская она! Сколько раз за ночь ты обычно предлагаешь ребятам свою заботу?

Намек был очевиден, но я и не подумала оскорбляться. Искренне воскликнула:

– Впервые бес попутал. Больше такого точно не повторится.

– Не шуми, бесполезно. А почему ты решила ему услужить? Стоял себе человек, караул не кричал.