Оправдания Евы

Начальник управления оценил темперамент главного инженера и назначил директором. Потом ему понадобились трезвые единомышленники в управлении, и маму перевели туда. Девяностые лихо перевалили за середину. Фабрику и множество ей подобных делили братки. Управление ликвидировали. Его теперь уже бывший начальник решил в частную собственность не играть, а пошел себе в министерство, собранное на живую нитку из нескольких прежних. Платили там непристойно мало, сотрудники разбегались кто куда. Он, почти не надеясь на взаимность, позвал с собой маму. Она, умная, вздохнула: «Устаканивать страну неизбежно придется. И боюсь, этот процесс будет покруче взбалтывания. А министерство – всегда господствующая высота над полем боя. Частный бизнес, конечно, заманчив… Нет, не в этой жизни. Ладно, пошли на госслужбу».

«Мам, сознайся, ты ему нравилась, не только как профессионал и человек», – допытывалась я, когда выросла. «И он мне нравился, хоть был на семнадцать лет старше, – пожала плечами она. – Более того, я была свободной разведенной женщиной. Но мы оба знали, что должны выжить в новой банке со скорпионами, а потом поотрывать им головы, и не имеем права ошибаться. А служебный роман – всегда ошибка. Он мешает доверять и уважать. Словом, карьеру я делала мозгом, а не тем, на что ты пытаешься намекать». Ясно, что двое этих умников не пропали. Для начала они точно вписались в золотую середину, откуда не увольняли ни при сокращении штатов, ни при смене министра. И принялись яростно трудиться. Теперь ее друг на пенсии. Живет в Майами. Он неплохо помогал бизнесу сына, так что заслужил обеспеченную безмятежную старость. Маме слегка за шестьдесят. Она полна сил, у нее все еще впереди.

Родители же бывшего двадцать лет мотались по гарнизонам, пока выбившийся в люди по партийной линии старший брат не поспособствовал переводу младшего в Москву. Пробил трехкомнатную квартиру в обжитом районе в новом кирпичном доме. Продал ему недорого свою дачу в отличном месте, а себе построил в престижном. Тогда еще подполковника устроил преподавателем в военное училище, его жену – заведующей отделением в ведомственную поликлинику. Сколько она успела проработать в этом качестве? Лет пять от силы. На излете девяностых ведомство разогнали, в поликлинику прислали нового главного врача, та, разумеется, сменила заведующую отделением, и мама бывшего стала работать обычным терапевтом. Они с мужем были исполнительными трудягами, соответствовали занимаемым должностям, я не спорю. Но на эти самые должности их устроили. И заставить меня поставить на одну доску без пощады к себе делавшую карьеру маму и недолго кем-то руководившую свекровь моему бывшему не удалось бы, даже если бы он меня гипнотизировал. А он пытался, когда мы жили вместе, и оскорбился за свою мать через пять лет после развода. Упорный тип. То есть неисправимый.

Что там с его дядей? Оставшись не у дел, благодетель вскоре умер от инфаркта. А облагодетельствованные проработали до пенсии в тех же качествах. Мальчик, нежно-душевно воспитанный уставшей от сурового мужа женщиной, превратился в тридцатипятилетнего менеджера по продажам электротоваров. Жил с родителями, понимая, что у него есть и ему же останутся квартира и дача. Еще и машину мой бывший подарил, чтобы маму и папу возил. Удивительно, прошло много лет, социализм сменился капитализмом, но у этих людей повторялось все. Старший брат пер, как ледокол. Младший плыл за ним. Да, скорость была ограничена, ширина чистой воды тоже. Зато безопасно и очень спокойно.

Конечно, я не стала высказывать этого, тем более что, попытавшись сменить позу, активно толкалась коленками, а мой бывший при этом пил свой кофе и тонко улыбался. Но не защитить личную жизнь мамы было невозможно. Попрекать эту чистосердечную трудоголичку мужьями даже я не имела права, а он, напропалую использовавший ее деловые советы, тем более. Я решила, что вот сейчас вступлюсь коротко, без лишних эмоций, и пойду спать. Потому что до точек над i нам было так же далеко, как раньше.

– Моего отца сгубила не водка, а бизнес. Сколько ему тогда было? Тридцать, как сейчас твоему брату. И такой же домашний мальчик. Окончил юрфак, пошел в аспирантуру, женился, родилась я. Как только забрезжила воля вольная, создали с друзьями кооператив, потом малое предприятие. И запили от радости, что все получается. На трезвую голову как-то не верилось в такую удачу. А вскоре поделились шальными деньгами не с теми ребятами, надо было с их конкурентами. Начали заливать страх и обиду. Мама умоляла завязать, пыталась устроить юристом в какое-то ОАО. Бесполезно. Пришлось расставаться. Он кричал, что еще вернется победителем. Не дождались.

– Да хватит тебе, я напрасно ляпнул, – пошел на попятную бывший.

Но я удирающих с поля боя преследую, чтобы потом, когда оклемаются, не возиться снова. Поэтому мстительно договорила:

– Отчим мамиными руководящими указаниями не пренебрегал. Сказала, что в его специфическом деле профессионалы будут нужны любому владельцу и не надо лезть в приватизацию мелочовки, – услышал. Мелочовку потом всю заставили вернуть по суду, и ее приватизировали дети членов совета директоров. Велела согласиться на должность, которая и зубров, отработавших пару десятков лет, пугала ответственностью, – согласился. Обещала, что он потянет, – потянул. Тут нас ограбили. И этот сильный руководитель оказался слабым человеком. Какие-то ничтожества влезли в квартиру и забрали то, чем он, как выяснилось, дорожил и гордился. Это были дубленки, норковые шапки и пара бутылок французских коньяков. Представляешь? Я помню маму. Вошла в гостиную, посмотрела в угол с телевизором и видеомагнитофоном. Исчезли. Перевела взгляд на раскуроченный сейф в секретере, где лежали деньги. Пусто. Удовлетворенно пробормотала: «Фарфор на месте». С бесстрастным лицом отправилась в спальню – ее шкаф настежь, в нем ни двух шуб, ни сапог, ни туфель, ни платьев. Мерным шагом двинулась в мою комнату – кроссовки, куртки, джинсы испарились. Наконец добралась до кухни. Микроволновки, миксера еще чего-то нет. Она недрогнувшей рукой открыла шкафчик со стираными полотенцами и еще с какой-то ветошью. Обнаружила, что там порядок, и засмеялась. Я думала, бедная хозяйка оскверненного дома сошла с ума. Но мама пошарила за тряпками, вытащила шкатулку со своими драгоценностями и торжествующе сказала: «Не нашли, гады».

– Может, пойдем на воздух? – спросил бывший, подзывая официанта. Он явно заскучал от перечисления украденного у нас двадцать лет назад добра.

– Да, пора, – согласилась я.

Некогда родной мужчина недвусмысленно сжал мои колени своими и услышал от меня краткое и емкое:

– Не мечтай.

– Мечтать не вредно…

О, вспомнил пошлость нашей юности, которая уже тогда безвозвратно устарела. Но я еще не закончила:

– В общем, отчим вел себя безобразно. То утверждал, что квартиру обчистили мои друзья-приятели, которых я сама же и впустила, то обвинял маму в том, что она захлопнула обе двери и ни одну не заперла. Но хуже всего, что он начал прикладываться к бутылке. По мере того как милиция преуспевала в нераскрытии кражи, надирался все чаще и чаще. Мама, наученная горьким опытом с моим отцом, выставила его. Так что она не загубила двух мужей, наоборот, пыталась их спасти. Но не ценой же собственной жизни! Пойми, женщина, которой все только мешали, не сдалась. Чутье у нее на время, в котором она живет. Знаешь, что про девяностые говорит? «Провалились в мартовскую полынью, кто-то захлебнулся, кого-то утянуло под лед. Те, легковесные, кому удалось выбраться, в большинстве своем истерично метались и были не в состоянии определить направление. А я сразу побежала к берегу по трескавшемуся под ногами льду. В этой ситуации трещин не видишь, но слышишь какой-то угрожающий грохот и противный скрип. Жутко было, конечно, хотелось лечь и ползти. Но я неслась изо всех сил, потому что на руках у меня была маленькая дочь». Думаешь, после этого я позволю тебе говорить про маму гадости?

– Да, «Хижина дяди Тома» в детстве произвела на нее неизгладимое впечатление, – произнес бывший.

– Дурак! – не выдержала я. – Она чуть не утонула в такой полынье. Гуляли три подружки в запрещенном родителями месте. Одна неудачно поставила ногу на затянутую тонкой коркой и запорошенную снегом воду. Классика. Провалилась, конечно. В тяжелой советской мутоновой шубе. Девчонки перепугались и убежали. Даже взрослым не сказали, чтобы те не наказали за прогулку. Мама сама выбиралась в полном одиночестве.

– Извини.

– Извиню, конечно. Ты тоже за «дурака» не сердись. И будь добр, ответь мне на последний вопрос. Почему тебя так бесили мои контакты с людьми? Ты же со мной не общался. Казалось, наоборот, должен радоваться, что я занята трепом и не пристаю к тебе.

Мы вышли из бара, пересекли улицу наискосок и остановились у дверей гостиницы. Почему-то рядом с бывшим она не казалась мне убогой, скорее уютной. Даже легкая обшарпанность ей шла. О чем я ему без связи с вопросом и сообщила.

– После четвертого бокала ты бы в нее влюбилась, – посулил он. – Давай я коротко и быстро отвечу, потому что смысла в нашей экскурсии в прошлое все меньше и меньше. Лично я уже сообразил, что мы были воспитаны не просто по-разному, а как-то непримиримо по-разному. То ли из-за семей, то ли из-за того, что я появился на свет в восьмидесятом, а ты в восемьдесят четвертом. И твоя мать родила тебя в свои двадцать три, а моя меня в тридцать. Вроде между мной и тобой четыре года, но зато каких.

– Не отвлекайся на анализ, – нетерпеливо попросила я. – У меня те же ощущения от разговора. Но хочется выяснить, напрасны были мои страдания или нет.

– В смысле?

– Ну, если ты обижал меня, потому что действительно возненавидел, значит, муки стоит считать муками. А если такая реакция обоснована чем-то в твоем прошлом, то это – не ненависть. Знаешь, это, наоборот, проявление любви. Ты хотел сохранить наши отношения и переделывал меня для дальнейшей жизни рядом. Следовательно, я могу перевести себя из мучениц в кого-нибудь другого. В кого именно, еще не придумала.

Я напомнила о любви, по которой мы поженились, автоматически. С таким же чувством могла сказать: «Ты тогда был худым парнем». Или: «Мне раньше нравилась красная губная помада». Разве можно было предположить, что он сочтет это намеком? Как и разрешение удобно пристроить свои ноги под столом, кстати. Да объясни едва знакомый мужчина, дескать, прости, никаких сексуальных поползновений, но угол тесный, мне некуда отодвигать стул, положение, когда твои колени сдвинуты, а мои раздвинуты, единственное, в котором мы помещаемся за этим столиком, я бы просто небрежно кивнула. Потому что это была чистая правда. Ведь никто и ничто не мешало мне в любую секунду сказать: «Нет, так неудобно. Давай пересядем при первой же возможности или выйдем и договорим на улице».

Терпеть не могу женщин, которые уверены, что мужчины живут ради того, чтобы их соблазнить. Словно не знают, как надо вложиться в прическу, макияж, одежду, обувь, украшения, манеры, чтобы кто-нибудь из противоположного пола хоть внимание на тебя обратил. Будто представления не имеют о статистике, по которой у нынешних работающих в офисах молодых мужчин с высшим образованием снижена потенция. А еще и они, и их менее ученые ровесники все реже занимаются сексом. Зато лихо управляются со своими гениталиями без партнеров и не скрывают этого. Потому что секс с человеком накладен материально и труден психологически. Потому что теперь выбирают не только они, но и женщины, которым есть с чем сравнивать. Это раньше за какого девственницу выдали, такой и нормальный, как все. А потом замужним обсуждать интимные детали было верхом неприличия. Заикнулась, и нет репутации порядочной дамы или бабы. Только и оставалось: «Не говори, кума, у самой муж пьяница». А сейчас: «У самой муж козел и импотент» – за милую душу.

В общем, я невинно, то есть бездумно, произнесла слово «любовь». И торопливость ответа моего бывшего восприняла как законное желание попрощаться и разойтись наконец по номерам. Не получился у нас разговор, лучше бы про американские сериалы болтали. Он же почти раздраженно скороговоркой объяснялся:

– Отец военный, родители мотались по стране. Это брат явил себя миру в Москве. А я на Урале. Когда переехали, мама заявила: «Все, начинаем новую жизнь. Младшего офицерским ремнем вразумлять запрещаю».

– А тебя били? – вклинилась в его торопливую речь я.

– В военном городке это было естественным. Не перебивай, ладно? Тебе безучастно слушать невыносимо, но ты терпи. Мне в год переезда исполнилось семь, и я пошел в школу. Там у меня сразу не заладилось. Я не умел дружить. То с няньками сидел, то менял детские сады. Даже к мальчишкам в песочнице толком не успевал привыкнуть: их отцы так же получали назначения. И потом, несмотря на успокоившийся ремень, я долго не верил, что мы больше никогда никуда не уедем. Как же так, катались на поездах, катались и вдруг осели? Пока сообразил, проворонил все – ребята определились, кто с кем играет на переменах и ходит домой. Первые два друга у меня появились только в Бауманке. И мне до сих пор их хватает. А у тебя к универу в друзьях был двор, группа детского сада и школьный класс. Остальные группы и классы числились в приятелях и знакомых. Это ваша московская особенность, нигде больше такой долгой памяти на людей из начала жизни нет. И способности мгновенно возобновлять отношения, прерванные в третьем классе, тоже. Проникнись, каково мне было каждый день слышать, как ты тратишь жизнь на болтовню. Да мой отец, когда мама не по делу с какой-нибудь знакомой больше минуты трепалась, просто нажимал на рычаг телефона и прерывал словоблудие. А ты безостановочно сплетничала со всеми обо всех. Да еще и мне голову забивала тем, что случилось у людей, которых я никогда не видел и не увижу. И раз уж вспоминаем, мы с тобой были единственной семьей, в которой не муж разбрасывал по всей квартире носки, а жена колготки. И я, я, я мыл за тобой посуду и пол раз в неделю. У тебя не было времени, ты поддерживала связи со всякой шушерой, как на поверку оказалось.

– Утрируешь. По-твоему, я отрабатывала по сотне контактов за вечер. А на самом деле постоянно общались человек пять-семь. И не каждый день с каждым. Еще двадцать были в поле зрения и слуха. Вот и все, – пришлось защищаться мне. – Насчет шушеры тоже не соглашусь, она отсеялась. Я же не виновата, что большинство моих друзей быстро оценили обстановку и уехали искать счастья за границу. Но из тех, кто остался, я выбрала лучших. И наконец, по поводу твоих трудовых подвигов по превращению нормального, пусть и слегка безалаберного, дома в казарму…

– Не расходись снова, пожалуйста. Я ответил на твой вопрос? Из любви или из ненависти протестовал? – мгновенно закруглился он.

– Ой, это надо обдумать…

– И обсудить с половиной города, – захохотал бывший. – Идем, горе горькое, а то этот карикатурно-сонный портье нас по-настоящему зарежет. Тут не принято возвращаться позже десяти.

Наши номера оказались на одном этаже в разных концах коридора. Его номер был ближе к лестнице, бывший сразу приложил ключ и распахнул дверь. Я остановилась пожелать ему спокойной ночи. И разумеется, подвела итог:

– В общем и целом, мы поторопились. Надо было дождаться, пока отвыкнем от своих семейных укладов и пока разовьются мобильный Интернет и культура электронного общения. Но поскольку терпеть сил не было, случилось неизбежное. И я, как самая безответственная из нас, подала на развод. Ты это доносил до меня весь вечер? Поздравляю, добился своего.

– Как при всем своем уме ты остаешься такой тупой, а? Не этого я весь вечер от тебя добивался, – простонал он и запихнул меня в номер.

– С ума сошел? – холодно поинтересовалась я. И горячо подумала: «Какого черта! Сказочное приключение в командировке. Ведь не с первым встречным, а с бывшим мужем. Дико любопытно, каким он стал». На выезде я твердо отказываюсь от мужских предложений. С тем, кто поразил бы мое буйное воображение, ни разу не сталкивалась. У остальных ребят на лбу написаны только две фразы: «Хочу комфортно перебраться в Москву», «Ты не местная, жена ничего не узнает». Но в этот раз на задворках Праги судьба организовала необычный вариант близости – в постель меня тянул бывший муж. Собственно, только в ней у нас друг к другу претензий и не возникало. Как славно, что мы не были осведомлены об интимной жизни родителей. Иначе и в кровати переделывали бы друг друга под образцы, знакомые с детства.

– Слушай, как бы поизящнее выразиться? Загляни ко мне на чашечку кофе, умоляю.

Все-таки я не вконец озверела из-за развода. Не откликнуться на жалобную человеческую мольбу было немыслимо. Тем более что человек не пытался изнасиловать, но заботился об изяществе формы выражения. Надо же, едва мы встретились, как начали ругаться, что свойственно близким людям. А когда пришли коротать ночь в унылую гостиницу, почувствовали дистанцию. Она, немалая, в итоге и возбудила обоих. Но я сурово напомнила:

– Приглашать надо было в коридоре. Здесь можно только уговаривать.

– Ох, как я готов.

– Всегда, наверное, готов. Слушай, а ты успел вступить в пионеры? Нас даже в октябрята уже не принимали.

– Все, хватит, помолчи минуту, всего минуту.

Ладно, чего там, одинокая женщина, молчать за компом научилась не хуже его. Зато он стал весьма разговорчивым. Пару часов ссорился азартнее меня… И вот утихомирился… Нет, нашел отвлекающее занятие… Для нас обоих…

Утром я сначала ощутила бодрость, а потом открыла глаза. Мой бывший меня покорил. Вчера акцент мысленно делался на слове «бывший», а «мой» было ироничным придатком. Сегодня получалось наоборот. Основания для этого были. Он стал более техничным и нежным. Я бы сказала, заметно более. Чему тут удивляться? Добрые чувства мужчины привязаны к умению, злые – к неумению. Я улыбнулась и повернула голову. Любовника рядом не было, из-под двери ванной сочились свет и тишина. Принял душ, почистил зубы и тихо вышел за кофе и глазированными булочками, которые я вчера ему расхваливала. Как хорошо-то – вечный завтрак в постель. Такой затасканный устно и такой каждый раз новый на практике.

Тут я резко села. Завтрак? Кофе? Булочки? Уже три года не ем мучного и пью зеленый чай. Бог мой, спасаться надо! Немедленно! Я не готова не то что продолжать нашу близость, но даже обсуждать ее возможность. Сейчас куплюсь на его развитые и упроченные с другими бабами навыки, а потом до конца своих дней буду угадывать, какова психологическая подоплека хамского со мной обращения?

Я вскочила, неверными онемевшими пальцами достала блокнот с ручкой, криво-косо выдрала лист и написала: «Все было замечательно. Только я теперь всякий раз буду думать, что именно в твоем прошлом определяет нынешнее твое поведение. Любое, даже распрекрасное, понимаешь? А женско-мужские взаимоотношения ценны непосредственностью реакций друг на друга. Их анализ – занятие на время, когда приходишь в себя после развода. Проанализировала, сделала выводы, решила, что больше не обманешься, и с другим на те же грабли. Это – любовь проклятущая. Иначе надо жить с одним человеком десятки лет – понимать, прощать, приноравливаться. Не мое совсем, прости. И спасибо за то, что дал возможность это осознать».

Я положила записку на его подушку, натянула платье на голое тело, сунула белье и чулки в сумку, кое-как втиснула ноги в лодочки и унеслась в свой номер. Там осуществила ГШРП – гигиена, шмотки, расческа, помада – как называет торопливые сборы на работу моя часто просыпающая лучшая подруга Наташка. За это время я подготовилась к возможному столкновению с бывшим в коридоре, на лестнице, в холле. Надо не останавливаться и бежать мимо, стуча пальцем по запястью, на котором когда-то носили часы. Он сообразит, что за опоздание меня расстреляют либо здесь, либо дома, усмехнется, поднимется к себе, обнаружит записку. Выматерит, наверное, последними словами. Хорошо, что я этого уже не услышу.