Секрет моего начальника

Через месяц я с улицы заметила его за ресторанным столиком у окна с женщиной лет тридцати с небольшим. Судя по мимике и жестикуляции, он снова был влюблен. Я не пыталась выяснять, что там у него с женой и действительно ли его дочь готовилась к родам. Но пристукнуло меня этой сценой так, что, вернувшись домой, я сама не заметила, как начала разговаривать с Ариной. С момента ее подлой выходки молчала. А тут она спросила:

– Ты не заболела? Бледная какая-то.

И я ответила:

– Нет. Кстати, работа по двенадцать часов в сутки отменяется. Не тяну больше.

– И замечательно. Всех денег не заработаешь, часть из них все равно придется украсть, – неуклюже воспользовалась старым анекдотом дочь и тактично отвела глаза.

Мы стали жить как жили. Ночью я классически выла в подушку, днем ела глицин. Постепенно справилась с собой. От этого, как водится, стала не лучше, а хуже – циничнее, равнодушнее, злее. Самое мерзкое, что Илья забрал с собой мою удачу. Или себе. Наверняка она была ему очень нужна, чтобы привлекать девушек. Да нет, я понимаю, что несу чушь. Просто немного мистики оживляет чувства. Боже, как я хочу чувствовать хоть что-нибудь, а не осознавать все подряд. На самом деле, похоже, меня накрыло всеми прожитыми годами, как взрывом. Я неожиданно заметила, что на меня перестали смотреть мужчины. Не с интересом, а вообще. И не только они. Юноши и девушки, бегло издали взглянув, обозначали, казалось бы, энергичную, с прямой спиной, ухоженную и модную женщину как пустое место. Меня донимало неприятное ощущение, что я существую только для своих ровесниц, и то мимолетно. Я слилась с толпой для всех. Эта напасть, честно говоря, оттеснила Илью. Бывало, обмылком некогда ароматного фигурного куска проскальзывала тощая мыслишка, что ничего этого со мной не случилось бы, останься мы с ним вместе. А если случилось, я бы не заметила. И лишь тогда во мне включился привычный комплекс: винить некого, кроме себя.

Пожалуй, с тех пор я не испытывала такой растерянности, как сейчас. Мы с дочерью жили бок о бок, каждый день общались глаза в глаза, у нас должны быть общие воспоминания. Но мы обитали в разных мирах. Их не слить воедино. Арина уверена, что я не вышла замуж, не желая повторять свои собственные ошибки в первом браке. Знала, что они были, какие именно, не поняла, и струсила. Я уверена, что она неуемным подростковым хамством распугивала моих женихов, а у меня не было сил ее приструнить. И тем более я не могла заставить их ждать, когда она поумнеет или смирится. Люди не обращают внимания на свой рассвет – малы еще. Они мечтают о полдне, для них солнце в зените равно им самим в зените. Сейчас это состояние можно растягивать с шестнадцати до тридцати шести. Но закат все равно наступает. И мои мужчины решили спокойно насладиться его красотой, не упустив ни минуты, ни секунды, изредка веря, что это и не закат вовсе, а рассвет. Чем черт не шутит. Они так же, как и я, нуждались только в желаниях и чувствах. Скандальная чужая девчонка наслаждению мешала. Вот и все.

Но интересно, мы с Ариной хоть что-нибудь помним одинаково?

Дочь

19 июня

Три дня ничего не писала, хотя давала себе слово ежевечерне формулировать смысл дня. А если он бессмысленный, этот самый день? Я снова вязну в маминой заботе – она вытирает пыль, готовит, накрывает на стол, не разрешает мыть посуду. Даже к стиральной машине не подпускает: «Оставь свои тряпочки в корзине, мне все равно завтра бельем заниматься». И все у нее как-то играючи получается. Но то ли я совсем чокнулась и выдумываю, то ли в самом деле ее трудовые подвиги отдают коварным хорошо спрятанным в них упреком. Дескать, я все делаю, чтобы освободить тебе время для личной жизни, а ты и не помогаешь, и не ходишь туда, где можно познакомиться с холостяками.

Так было всегда. Я поэтому и убралась из родного дома три года назад, чтобы, как говорится, самой себя обслуживать. Чтобы стирать не в пятницу вечером, а в субботу утром, черт возьми! Чтобы выбрать и купить готовый ужин по пути из офиса – какой захочется, – разогреть в микроволновке и спокойно есть, глядя в трижды проклятый мамой экран компа. Или жевать и болтать по телефону, зная, что никто потом сутки не будет твердить о манерах и желудочном соке. Причем она хитро капает на мозги: только идеальное поведение обеспечивает здоровое пищеварение. Иначе – смерть. И ведь, кажется, мама была права. Тяжеловато мне теперь даются приемы пищи. Нет, нельзя попадать под ее влияние окончательно и бесповоротно. Я просто боюсь съесть лишнее и растолстеть. Если честно, я всегда голодна, у меня всегда упадок физических сил. Надо сильно увлечься чем-нибудь, чтобы забыть о еде и раздражении от невозможности в любую минуту впиться зубами в горячий пирожок или холодное эскимо.

Между прочим, я и о ней думала, когда переезжала в съемную однушку. Женщина в отличной физической форме, здоровая, энергичная. Ей и то, что она мало ест, не в тягость, а в радость. Говорит, ощутила настоящую легкость, когда перестала зажирать стрессы. Ну почему я не в нее в этом смысле? Почему-у-у? И еще мама тогда увлеченно рассуждала на тему «последнего вагона»: пока женщина работает, она еще может найти мужа. И я, уходя, давала свободу не только себе, но и ей.

Ладно, дело прошлое. Наверное, я зря поддалась на ее уговоры и вернулась. Жила бы одна, шевелилась бы активнее, а не тонула в бесконечных: «Чайку не хочешь, доченька? Первая половина дня, можно и конфету съесть… Не бойся, это низкокалорийная речная рыба, а салат я только сбрызнула оливковым маслом…» Меня сейчас одно настораживает. Мама смотрит на меня пытливо, будто хочет что-то выяснить, но не решается. Последний раз с таким видом она интересовалась, не беременна ли я. Господи, неужели нашла бутылку? Я же спрятала ее в самый дальний угол самого невостребованного шкафчика в ванной. Пью из одноразовых стаканчиков, потом тщательно их мою, чтобы не пахло алкоголем, плотно заворачиваю в туалетную бумагу и запихиваю на дно мусорного пакета. Теперь она решит, что я конченая пьянчужка. И ей не докажешь, что бутылки сухого белого вина мне хватает на три недели. А если нервы на работе не треплют, то на месяц. Но дома я наливаю свои сто граммов в нормальный бокал, ложусь в ванну и не жду, что кто-нибудь будет ходить мимо все чаще и, наконец, крикнет: «Арина, с тобой все в порядке? Ты в сознании? Так долго и так бесшумно моешься, я изволновалась уже».

Это нечестно. Она думает, я не знала, что у нее за холодильником всегда стояла такая же бутылка вина? То есть у меня белое, а у нее красное. Фу, как можно его употреблять не под мясо, а в качестве самостоятельного напитка? Гадость же. И еще в банке для крупы лежала пачка сигарет. Мама всерьез полагает, что ей удавалось незаметно выпить и покурить на лоджии? Да, изредка, да, вероятно, по чуть-чуть, но ведь она это делала. А скрывала, потому что не хотела быть дурным примером для меня. И не стала таковым. Более того, я никотином не травилась, не травлюсь и травиться не собираюсь. В общем, сегодня допиваю свое утешительное французское и больше не покупаю. Найду работу, сниму квартиру по душе, тогда и отмечу. Все, до этих светлых пор у меня детокс.

Мать

20 июня

Не замечала, что бросаю на дочь пытливые взгляды. Надо же, глаза на самом деле – зеркало души? Меня все эти дни, когда она ничего не писала, болезненно интересовало, в одинаковом ли мире мы с ней жили и живем. Ответ я получила однозначный. В разных. Я готова была принять, что Арина блокирует воспоминания о моих попытках выйти замуж и своем ужасном поведении с мужчинами, которые пробовались на роль отчима. Неизжитая детская травма – родной папа от нее отказался. Мама двадцать лет бесплатно врачевала эту рану общечеловеческими доводами и собственными жертвами, но не преуспела. Теперь, наверное, психотерапевт за деньги лихо справится.

Оказалось, что вся наша жизнь в интерпретации дочери какая-то уродливая, кривая-косая. Вся, до мелочей. Я ей представляюсь одинокой бабой, засандаливавшей свой стакан красного и закуривавшей его, когда, наконец, утолкала ребенка. Во-первых, про цвет вина. «Фу… Гадость же…» В моей юности, детка, предпочитавшие белое куколки тоже считали себя очень благородными. Красное тогда вообще все презирали. Докатиться до него было проклятием и любого алкаша, и любой дамы. Только студенты не обращали внимания на эти условности. Потом выяснилось, что красное сухое полезнее для сосудов и гораздо менее калорийное, чем белое. Повзрослевшие и начавшие толстеть куколки заколебались и робко двинулись во вражеский лагерь. Но их место заняли молодые. И сохранилось прежнее деление на девушек высшего класса и остальных, которые могут не запивать стейк красным, а махнуть его просто так.

Ты будешь удивлена, Ариша, но я тоже предпочитала белое. И перешла на красное лет десять назад. Употребляла, ты права, по чуть-чуть по праздникам, чтобы они отличались от будней хоть чем-нибудь. А курила еще реже, когда неожиданно просыпалась среди ночи от ужаса, что старею. Грудную клетку сдавливало неведомыми пыточными тисками. Вот тогда я прокрадывалась в кухню за сигаретой, потом на лоджию… Не понимаю, как ты об этом узнала. Из подросткового любопытства обшаривала углы и шкафы? Дескать, не может быть, чтобы от ребенка ничего не прятали? Теперь вопросы себе задавать бессмысленно. Ответы могут быть такими, какие мне в голову никогда не пришли бы. Жаль, что спрашивать тебя еще бессмысленней. Вылазок в свою душу ты не потерпишь – самостоятельная женщина никому ничего не должна. Придется радоваться тому, что больше спиртного в доме не будет. В принципе, тоже хорошо. Потому что времена нас ждут трудные, судя по началу отношений лицом к лицу каждый день. У обеих есть повод для раздражения. Такое снимается только победой: либо дочь будет вести себя так, как хочется матери, либо наоборот. Если бы мне сколько-то лет назад сказали, что нас с Ариной не минует чаша сия, не поверила бы. Казалось, мы искренне доверяем друг другу. И любим. И дружим. Это должно было избавить нас от того, что сейчас творится. Но, видимо, через реку отделения детей от родителей есть только один брод с каменистым дном и ямами. Придется идти вперед, чертыхаясь и захлебываясь. Назад уже не вернешься.

Я предупреждала, когда девочка уходила: «Только не пей одна. С гостями – да, на вечеринке – пусть, в баре – ладно. Но ты еще не представляешь, каков соблазн расслабиться без свидетелей. И чем это грозит». Она неохотно пообещала. И разумеется, слова не сдержала. А я, как только за ней захлопнулась дверь, вылила свое вино в унитаз и выбросила сигареты. Теперь попытки улучшить себе настроение градусами становились для меня не менее опасными, чем для нее. Нет, гораздо опаснее. Потому что ей было тридцать, мне пятьдесят восемь. Я должна была обживать пустую и холодную территорию одиночества, искать места, куда можно сбежать, хоть ненадолго. И даже представить себе боялась эти вылазки – после них в своей норе должно было стать очень хорошо. Сначала в отчаянии думала, что придется наведываться в бомжатники и на кладбища. Но быстро убедилась, что почти любое наблюдение сограждан вблизи, а тем более разговоры с ними гонят домой лучше пучка крапивы.

Набираю слова, а губы дрожат от обиды на Арину. Она, оказывается, полагает, что давала мне возможность выйти замуж. Да я один раз сказала про этот последний вагон, и то цитировала знакомую, которая через десять лет сожительства, наконец, убедила своего любовника, что пора «оформить отношения», а то «пенсионерам в ЗАГС идти смешно». А у меня с мужчинами все как разладилось после Ильи, так и не налаживалось, хоть плачь, хоть медитируй, хоть кремы меняй ежемесячно на все более дорогие, хоть часами гимнастикой занимайся. Прошептала себе возле ресторанного окна, за которым мой последний любимый так празднично ужинал с молодой красоткой: «А на что ты рассчитывала, дура старая? На то, что он будет ждать, пока у тебя дочь образумится?» И в тот же миг постарела.

Нет, со мной еще изредка пытались знакомиться на бульварных скамейках. Но это была такая мужская ветошь, что лучше бы она не приближалась. Кстати, сорокалетние неудачники, изображавшие вдруг накрывшую их любовь к ухоженной даме с приличной сумкой и на шпильках, вызывали еще большее омерзение. И это у меня-то, у женщины, которая всегда добродушно интересовалась каждым человеком, его историей, взглядами, планами. Все стали на одно лицо, искаженное страхом преклонного возраста или нищеты. А я не хотела быть соломинкой, за которую хватаются, чтобы не опуститься окончательно.

Впрочем, это я уже обобщаю. Тринадцать лет спрессовались, будто и не были секундами, минутами, днями и ночами. На самом деле я до пятидесяти пяти еще надеялась. Думала, все отболит, как раньше, задышу полной грудью, пойму вдруг, что могу улыбаться и, чем черт не шутит, даже смеяться. На кураже оживания встречу самую последнюю свою любовь, ею сердце и успокоится. У приятельниц дети как раз требовали свободы, то есть денег на аренду квартир. Арина поступила в университет и вот-вот должна была заняться тем же. Я предвкушала…

Но не учла, что их поколение – революционеры: они живут так, как считают нужным, благодаря Интернету впервые живут телесно, а не мечтают вслух. Кто-то уходит из дома, кого-то не выгонишь – лишь бы была своя комната для уединения с гаджетами. Кто-то работает в офисе, кто-то фрилансер, и даже споры о том, что выгоднее и удобнее, давно прекратились. Москвички моего возраста считали, что до тридцати надо выйти замуж и родить первого ребенка. Провинциалки смотрели на нас с недоверием и ужасом, дескать, после двадцати пяти у вас водят в ЗАГС? Старых дев? Столичные парни? Умереть не встать! У нас в двадцать пять уже второго аист приносит.

А теперь те же столичные штучки продлили себе время изыскания мужа и рождения первенца до сорока. Только родителей об этом забыли предупредить. И мы, все ближе знакомясь со старостью, гадаем, хватит ли нас на то, чтобы помогать с внуками? Малышам нужно отдавать много физических сил, а они уходят по-английски каждый вечер. И утром чаще всего не возвращаются.

Словом, Арина оказалась не из диких, а из домашних, то есть на волю не рвалась. Я прошла все круги ада. Когда она уходила на вечеринки, психовала и боялась, что с ней случится какое-нибудь несчастье. Когда неделями сидела дома, бесилась и отчаивалась из-за того, что она точно не найдет себе пару. Моя дочь, казалось, не собирается замуж. Ровесники вызывали у нее скуку, мужчины постарше – брезгливость. Про первых она говорила: «Зачем мне дурак, который еще дурнее меня?» Про вторых: «Никогда не покупала товары секонд-хенд. Тряпки хоть подвергают химчистке. А люди со всей своей въевшейся в характеры грязью лезут к тебе и считают свой жизненный опыт подарком. Только он пошлый и убогий, меня от него воротит». Я поняла, что в одиночестве останусь еще не скоро.

Не знаю, влияют ли родители на стремление детей жить отдельно. У одной подруги дочь сбежала после пары лет увещеваний в духе: «Я не отпущу тебя в ад съемного жилья даже для того, чтобы ты поняла, что свое, да еще с мамой – это рай». Другая, наоборот, твердила: «Как я тебе завидую, ты человек двадцать первого века. Имей я в институте возможность убраться из родной двушки, прожила бы другую жизнь. Во всяком случае, не трахалась бы там, где приходилось. И не потеряла бы сказочно богатого мальчика именно из-за того, что не в том помещении ему дала». Воодушевленная дочка ринулась в самостоятельность. Теперь с непутевым мужем и сыном живет у матери, и та воет раненой волчицей: «Неужели я забыла ей сказать, что противозачаточные – это забота женщины, если она не хочет неприятностей? И что мужиков надо выбирать не в койке, а до того?»

Мы с Ариной разговаривали на любые темы спокойно. Однажды она бросила:

– Я предпочла бы гражданский брак.

– Мне в голову не приходило, что ты будешь венчаться, – кивнула я.

– Нет, мам, в смысле жить не расписанными. Это и свобода, и секс не по обязаловке.

Тут меня, каюсь, понесло:

– Что у вас за манера пользоваться знакомыми словами вместо того, чтобы изобрести для своей жизни новые, а? Веганская колбаса, соевое мясо, любая белая растительная жидкость – молоко! Подъем на одну ступеньку раз в семь лет в малюсенькой фирме – карьера! Банальное совместное проживание – гражданский брак! А он оформляется в ЗАГСе. Запись актов гражданского состояния, понятно, да? То, что ты предпочитаешь, называется сожительством. Это когда два молодых здоровых эгоиста спят вместе, умаявшись снимать новых партнеров. И в девяносто девяти процентах случаев разбегаются, стоит кому-то из них намекнуть на окрепшую привязанность.

– Цинично, – запротестовала Арина, – ты не понимаешь главного… У нас действительно все иначе, хоть мы и произносим слова и ваши, и бабушек, и дедушек.

– Угу, первооткрыватели. Сначала появился рынок аренды квартир, потом смартфон, сайты знакомств, новые специальности и зарплаты, которых хватает только на одного человека… Парень себе на эти деньги может позволить все, кроме жены и ребенка… Девушка многое, кроме мужа и ребенка, соответственно. Запад так живет давным-давно. Читайте их литературу: количество брошенных подружек до того, как мужчина сделает предложение самой последней, зашкаливает… Затем идут другие книги – о невыносимости быта и разводе с той самой последней. Могу только признать, что впервые в истории вам из каждого утюга внушают, что это нормально. Я не знаю, нормально ли. Но зато честно. Да, пожениться в юности и дожить вместе до старости удается единицам. И держать людей рядом против их воли уже не получается ни у церкви, ни у государства. По-моему, мы так скоро будем похожи на стаю, если не на стадо. Или большую часть жизни станем проводить в одиночестве. Но мне нравится мощная пропаганда отцовства после развода. Тоже вынужденная, конечно. Денег у нынешних мужчин нет, собственности нет, так пусть хоть воспитывают и развлекают чадо по мере сил…

– Мам, но ведь мужчины сейчас действительно не торопятся жениться, – вдруг тихо и серьезно перебила меня дочь.

– Сейчас? Да когда они торопились-то? Думаешь, раньше «под залет» все свадьбы игрались? Черта с два, извини, пожалуйста. Три четверти героев клялись, что девка забеременела неизвестно от кого, их отцы грозились начистить морды потенциальным мошенникам-родственникам, а их матери уговаривали абортировать будущих внуков у знакомых гинекологов. И никаких денег, заметь. Ну, а главами оставшейся четверти семейств были карьеристы перед самым высоким своим назначением. Эти боялись огласки художеств чада. Готовы были терпеть потаскушку, которая соблазнила легкомысленного бедного мальчика. Соглашались на брак с такой дрянью. А потом очень прикипали к внукам… Но, знаешь, дочка, и без трагических нот в нашем кругу слово «женить» употреблялось гораздо чаще, чем «выйти замуж». Особенно перед распределением. А вот почему у американок бракосочетание – главный праздник в жизни?

– Меняется все и у них, – не захотела обсуждать иноземные нравы Арина.

– Да, все вы то бредете, то скачете галопом в модных направлениях. А в реальном быту модным становится только удобное, – проворчала я. – Сожительство удобно обоим партнерам? Удобнее брака? Дешевле? Значит, ему и побеждать. Дожили: рутинное оформление отношений – свидетельство либо большой любви, либо громадной подлости одного из двоих. Того, кто решил эксплуатировать или монетизировать любовь другого.

– Ты все переворачиваешь, мам.

– Не я. Вы, молодые. А оно стоит, как стояло, в какой бы цвет его ни красило каждое поколение. Пойми, изменить можно все, кроме человеческой природы. Во все века удавалось изменить антураж, причем ценой неимоверных жертв первопроходцев. Начинается всегда с идеи. Потом фальстарт – те самые жертвы. Затишье. Наконец созревают экономические условия и – вуаля! – мир другой. Но только не в части физики, химии, физиологии…

– Все, тебя не остановишь. И не переубедишь, – скучая, вздохнула Арина. – Мамочка, геном расшифровали! Скоро человеческая природа будет такой, как надо.

– Кому? – мрачно спросила я. – Феминисткам или богатым самцам, которые угнетают женщин? При современном оружии – это война полов, кровавая и жестокая. Где гарантии, что в ней победят не мужчины? И какие правила игры они установят после победы? Кстати, большинство баб окажется на стороне этих самых мужиков. Их предательство будет самым горьким уроком тем, кто думал, будто все обладательницы вагин мечтают учиться, делать карьеру, унижать любовников и делить с законным мужем домашние хлопоты и воспитание детей. Природа, девочка моя. Мужчины с удовольствием позволят женщинам работать, обеспечивать себя и детей, менять сексуальных партнеров, изгаляться над словами и вообще речью на любых языках. Они даже согласятся вести хозяйство и возиться с ребенком, если жена обеспечит семью материально. Но попробуйте доказать им, что они люди второго сорта.

– Они же это доказали нам.

– Да, потому что без их физической силы и готовности погибнуть за веру, царя и отечество человечество не выжило бы, не сформировалось. И потому что деньги всегда были у них. А теперь нужны века: мужчины изнежатся, обнищают, разучатся конкурировать между собой буквально во всем. Ну, разве что во внешней привлекательности еще будут соревноваться. Тогда отдавшие им косметику, моду и прочее, что отвлекает от неустанного труда, женщины легко возьмут власть. Только как бы природа раньше не подсуетилась. Знаешь, одна-две вроде невинные мутации – и через тысячу лет мальчики станут девочками, а девочки мальчиками. И самое обидное, что все начнется сначала.

– Ты не консерваторка, мама. Ты ретроградка, – пригвоздила дочь. Она измывалась над русским, то есть была в тренде. Как-то на досуге я ей напомнила, что генеральша – это жена генерала, а докторша – жена доктора. «А, теперь понятно, почему наши говорят „докторка“, – равнодушно бросила Арина. Тут я напряглась. Она не покаялась в досадной ошибке – журфак окончила, между прочим. Нет, девочка просто сослалась на «наших», которые не забыли правил словообразования. Хваленая самостоятельность мышления ее поколения не выдерживала элементарных проверок.

– Ты наверняка обсуждаешь это с подружками, – не повела бровью, в смысле не занялась немедленно лингвистикой я. Современные девушки виртуозно уводят разговоры в сторону и бросают там собеседника петлять в одиночестве. – Вы весело смеетесь над отсталостью родителей. И главное, прекрасно знаете, как жить, чтобы преуспеть во всем. Разбитые лбы, слюни, слезы и сопли будут позже. Годам к сорока пяти, полагаю, когда даже до самых тупых дойдет, что они не всесильны и зависимы, много от кого и чего. Но я прошу тебя, дочка, мое мнение во внимание принимай, ладно? Я всегда буду старше тебя, всегда первая пройду путь, которого ты еще даже не видишь. Ты же умная девочка, понимаешь, что мои путевые заметки надо, как минимум, выслушивать и иметь в виду.

Вот примерно так мы беседовали. Однажды знакомая спросила, о чем мы с дочерью болтаем за чаем. Пожаловалась, что у них с отпрыском темы давно иссякли. Я изложила без подробностей. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. «Актерствует, – подумалось мне. – Уже блефаропластику пора делать, а дама все магический взгляд очей изображает». Она прищурилась и глядела, молча. Ничего ядовитого мне в голову не пришло. Я сложила руки со сцепленными пальцами на коленях, демонстрируя, что пантомиму до конца досмотрю, но аплодировать не намерена. Моя визави закрыла правый глаз и сверлила меня левым. Потом наоборот. И наконец, спросила:

– Надежда, ты идиотка? Зачем девчонке мозги окончательно сворачивать? Для общих и абстрактных рассуждений у любого поколения есть свои кумиры – пишут, снимают, лекции читают. А мать должна объяснять про реальность, про здесь и сейчас. Как послать надоедливых прилипал в офисе, не дать им выезжать на ее горбу, как улыбнуться хорошему мужичку, чтобы и приличия соблюсти, и заинтересовался. В конце концов, как отвадить женатого козла, если он наглеет и проходу не дает. Ты же умная баба и отлично знаешь, чем все кончится. Пять процентов сделают на «новых веяниях» научную карьеру, пять – блогерскую, пять – предпринимательскую. А остальные, если не придут в разум, будут всю оставшуюся жизнь умножать их благосостояние из своих невеликих зарплат. Так зачем ты тратишь время на дурацкие споры? Выискивай среди ее друзей примеры неудач, смены взглядов и так далее. И тычь в нос без устали. Сама понимаешь, с каждым годом этого добра будет все больше и больше. Эх, мне бы дочку, я ее четко направила бы в сторону достойного мужа, чтобы не отвлекалась на кретинов и подонков. С сыном не очень получается: мало того, что амбиции зашкаливают, так ведь мальчишка может их и реализовать. Тогда мама, которая в него не верила, останется за бортом. Лучше не пытаться ломать. Он умный, жениться сам не хочет, пока чего-нибудь не добьется, а в его проекты я не лезу.