Секрет моего начальника

Секрет моего начальника
Эллина Римовна Наумова

Женские истории
После развода у Надежды была возможность выйти замуж, но из любви к дочери, которая тяжело перенесла уход отца, она этого не сделала. Счастье Арины для матери было на первом месте. Дочь красавица и умница, но однажды ее бросил бойфренд и уволили с работы. Эгоистичный бойфренд не стоил сожалений, а вот за несправедливое увольнение дочери Надежда решила отомстить кризисному менеджеру по прозвищу Чистильщик. Оскорбленная мать спланировала возмездие для обидчика. Она и представить не могла, какой неожиданный финал будет иметь это противостояние…

Эллина Римовна Наумова

Секрет моего начальника

© Наумова Э.Р., 2022

© «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2022

Дочь

12 июня

Все-таки для того, чтобы завести дневник, нужно впасть в определенный градус сентиментальности. Сегодня двенадцатый день шестого с начала года месяца. Впервые я сделала дневниковую запись в двенадцать лет. Через шесть лет закрыла эту бумажную исповедальню. Потом вернулась в нее на два года. Наконец, решила, что жить интереснее, чем анализировать и описывать жизнь. Это была банальная ложь. На самом деле мыслей о вселенских проблемах в голове роилось все меньше, а бытописание вгоняло в депрессию. Я бесконечно повторялась, жалуясь на судьбу. Дневник становился перечнем неудач, о которых надо было забыть поскорее и навсегда. А я закрепляла свое отчаяние на бумаге, да еще и перечитывала, чтобы вспомнить, как страдала.

Но прошло двенадцать лет, и я снова готова писать от руки, отдаваться подзабытому занятию при свете все той же настольной лампы. Наверняка оно окажется скучным, как любой ритуал. Но я выдержу. Мне бы только не сойти с ума дома с мамой. Ведь даже перекличка чисел шесть и двенадцать слегка отвлекла, удержала на самом краешке тоски. Поэтому не исключено, что идея возродить дневник сработает. Главное – излагать мысли покороче и не умничать. Просто констатировать – этот день начался и прошел, он был, и я его действительно прожила. А то как-то сутки повадились ускользать из памяти – едва вспоминаешь пару событий недели, если не месяца. Надо возвращаться в разум: там спокойно, надежно и безопасно. Да и некуда мне больше податься. Я из тех, у кого все всегда только в голове и никак не материализуется в банковский счет и недвижимость. Кажется, совсем недавно я этим гордилась. Нет, тогда это звучало иначе: «Я из тех, у кого все в голове и вот-вот материализуется в успех»…

Может, дневник мне все-таки не нужен? Я не хочу копаться в себе. Я хочу, наконец, быть собой довольной. Не вина моя, а беда в том, что для этого мною должны быть довольны люди. Мне противопоказано одиночество.

Так, кажется, пора напомнить себе, что я по жизни оптимистка. Просто расписываюсь трудно. А потом само идет – не остановишь.

Дочь

13 июня

Итак, мой первый дневник был тетрадкой, которую мама не использовала на последнем курсе университета. Увидев обложку, похожую на исцарапанную черную клеенку, я удивилась:

– Ты настолько ненавидела лекции или лектора, что купила такое для демонстрации своих чувств?

– Обычная тетрадь – девяносто шесть листов в клетку. Самая дорогая, кстати. Еще темно-коричневые такие были, – сказала мама. – Чаще пользовались более дешевыми – сорок восемь листов и картонная обложка. А разноцветье и разнообразие писчебумажных товаров накрыло нас в твоем школьном детстве.

– Нельзя писать в таких уродинах. Ни во что светлое не поверишь, если откроешь. Можно я возьму ее себе?

– Конечно. Мне-то уж точно не пригодится. Рука не поднимается выбросить чистую бумагу, вот и пролежала столько лет в ящике. Но ведь заинтересовала тебя, правда?

Мама явно радовалась, что пристроила свою тетрадку. Нет, иногда она не тянула на взрослую. Если бы не пыталась ею быть и не упорствовала в своей непогрешимости, наши отношения сложились бы иначе. Я давно сообразила, что девчонкой она была отличной. Почему из нее получилась такая черствая женщина?

Вечером я ушла в свою комнату делать уроки. Это было время, когда мы с мамой отдыхали друг от друга. Поэтому я не спешила заканчивать: читала книжки, быстро расправившись с учебниками. А она – о, чудо! – не раздражалась из-за моей медлительности. Наоборот, чем дольше продолжалось сидение за закрытой дверью, тем лучше становилось мамино настроение.

Теперь я собиралась не только читать для себя, но и писать. Мрачная старуха в черном, которая когда-то была юной советской тетрадкой, вызывала уважение и робость. Она очень долго хранила чистоту своих листов – давно капитализм на дворе, рынок, конкуренция, и дочь купившей ее студентки выросла и обучена грамоте. Мне предстояло торжественно начертать на первой странице какую-нибудь букву. Исписать эту самую страницу и все остальные. Я поежилась и аккуратно вывела на не слишком белой и гладкой бумаге: «Здравствуй, дневник! Рада с тобой познакомиться. Меня зовут Арина Савельева, мне двенадцать лет. Учусь в школе, почти отличница. Почти – из-за математики. Постараюсь не заполнять тебя глупостями. Но вообще-то я не знаю, с какой стати оправдываюсь. Если бы я не попросила, ты так и остался бы лежать в ящике, и мама тебя выбросила бы рано или поздно».

Казалось, дневник поставлен на место раз и навсегда – он просто вместилище моих гениальных рассуждений. Но почему-то со всеми последующими я тоже здоровалась и вежливо представлялась каждому. И вот передо мной неописуемо стильная и яркая красавица с белоснежными глянцевыми листами. Тетрадь, о которой даже я, ценительница хорошей бумаги, могла бы сказать: «Перебор. Она самодостаточна без записей. Ее жалко пачкать чернилами». Специально выбрала такую, чтобы не попасть в обычную дневниковую колею. Правда, я не собиралась этого делать. Я продержалась до конца второй записи. Но не могу больше. Здравствуй, дневник! Меня зовут Арина Савельева. Мне тридцать два года. Отвечаю за связи с общественностью маленькой, но богатой частной фирмы.

Вернее, она – отделение большой международной фирмы, но люди так тщательно скрывали родство этих организаций, что, по-моему, сами уже слегка запутались, что там чье. Солидное название моей должности означает, что я единственный референт трех начальников. Вернее, двух, третий там на подхвате – занимается внутренними делами, не выступает на семинарах и не дает интервью. Я пишу тексты выступлений на русском, перевожу, если надо, на английский и с английского. Еще заказываю рекламу, которая для начала должна понравиться все тем же разным по возрасту, интеллекту и темпераменту мужчинам. А потом заставляю творцов перекраивать одобренный заказчиками вариант, чтобы в нем мелькал хоть какой-нибудь смысл. Поэтому творцы меня ненавидят. Но все же меньше, чем начальники, которым аплодисменты после старательно вызубренных и отрепетированных со мной речей показались жидкими.

Ладно, дневник, познакомились. Ты шикарный, я тоже ничего. В конце концов, кто за тебя заплатил? Меня продавщица спросила: «В подарок? Упаковать соответственно?» Если учесть, что тебе полагается фабричная коробка, то она имела в виду цветную бумагу и ленточки. Сильное впечатление ты производишь. А я небрежно ответила: «Нет, пакета достаточно». Так что жизнь удалась, ох, удалась. Надеюсь, ты понимаешь, что это ирония? Впрочем, главное, чтобы я понимала, а то иногда чувство юмора сбоит от нынешней жизни.

Мать

13 июня

Моя дочка снова взялась за бумагу и ручку, чтобы преобразить неуютную реальность. Выписывание слов остужает кипящие эмоции. Каждая строчка выносит переживания из человека в тетрадь. Наверное, поэтому дневники бессмертны: мало кто умеет «выбросить из головы», «начхать с десятой вышки», «плюнуть, растереть и двигаться дальше». Нужна какая-то корзина для того, что обязательно станет мусором, но человек пока об этом не догадывается. Дневник – часть европейской медитации, постепенного, поэтапного отрешения от боли или тревоги. А заодно и историческая хроника.

Но уже видно – это снова будет мрачная писанина. Юмором моей девочки с детства был сарказм, так что единственная ее усмешка терялась во множестве ее же гримас отвращения. И еще она боялась выражаться просто. Ясно, что в юности человек выпендривается, прежде всего, перед самим собой. Но вряд ли Арина сильно изменилась.

Я печатаю в ноутбуке и пародирую дочь. По-моему, абзац вышел не менее сентиментальным, чем ее начало про «магию чисел». Что дальше? Здравствуй, дневник! Меня зовут Надежда Иннокентьевна Савельева, мне шестьдесят лет, я пенсионерка. По первому образованию – инженер, по второму – экономист. Работала главным бухгалтером на производственном предприятии – сначала частном, потом государственном.

Отлично помню, что дочь взяла у меня ту черную тетрадь через полгода после ухода моего мужа и ее отца к двадцатидвухлетней девке. Я в свои цветущие сорок ему в его дурманящие мозг пятьдесят оказалась не нужна. Сначала Арина выслушивала мои проклятия в его и разлучницы адрес сочувственно. А потом вдруг заявила: «Ни от чьей мамы муж не ушел, только от тебя. Как-то другие женщины держат мужчин, сохраняют семью. Но ты все время пашешь и никак не можешь похудеть. Если папа тебе не был нужен, то ты бы хоть обо мне могла подумать?»

Да, задним умом все крепки. Через десять минут после этих слов я уже понимала, что она защищалась от кошмара. Мы, взрослые, могли действительно возненавидеть друг друга и разойтись. А ребенок любил и маму, и папу, был хорошим, послушным, его просто не за что было бросать. И девчонка предпочла обвинить в разводе меня. Ошалев от детской глупости и жестокости, именно за эти десять минут я успела обозвать ее предательницей и дочерью предателя и влепить крепкую пощечину. Разумеется, потом я объяснялась. Мол, если бы не пахала, не содержала мужа в девяностые, он никогда не выбился бы из нищеты. Каюсь, с диетой и фитнесом затянула, но у меня было всего пятнадцать килограммов лишних, это не тот вес, который вызывает отвращение. Тем более что сам он далеко не атлет. Дочь хмурилась и брезгливо кривилась. Я от души извинилась. Но Арине понадобился дневник для того, чтобы изливать душу. Значит, она меня не простила. Простила ли отца, я не знаю.

Тот случай вправил мне мозги. Я мигом перестала буйствовать в разговорах с уже бывшим, но все еще что-то выяснявшим со мной мужем. И спокойно, но упорно жала в одну точку: «Милый, дитя не виновато в том, что ты меня разлюбил и расхотел. Оно не должно нищенствовать и пропадать пропадом из-за этого». И вообще, уйти от женщины – дело житейское. Но обездолить собственного ребенка может только подонок. Я постепенно угнездила в нем желание откупиться. У него уже подросли двое сыновей от той усиленно молодящейся теперь вертихвостки, но он до сих пор ежемесячно переводит нам с Ариной тысячу долларов. Вот уже двадцать лет я честно делю их пополам и кладу ее долю на ее счет, мою – на мой. Ни она, ни я до сих пор ни разу не воспользовались этими деньгами. Но то, что они у нас есть, придает обеим уверенности. Только не совсем понятно, в чем.

Как бы колюче дочь ко мне ни относилась начиная с подросткового возраста, она доверчивая и легкомысленная. Оставляла все свои дневники в среднем ящике письменного стола. А я их читала и не стыжусь этого. Когда ты одна отвечаешь за ребенка, любой ненавязчивый, то есть, в сущности, тайный, контроль за ним допустим. Я была в курсе проблем, которые возникали у Арины. И полагаю, по-умному направляла ее. Сглупила только однажды. В двадцать лет она решила переспать с сокурсником ради того, чтобы наконец лишиться девственности. Ее рассуждения были жалки: чистая девочка убеждала себя, что ей необходимо немного испачкаться и быть как все. Обычно я выдерживала паузу между чтением ее исповедей и якобы случайным заговариванием на больную тему. И в это время тщательно подбирала и обдумывала аргументы. Но тут запаниковала и грубо высказалась о некоторых дурах, которые готовы к экспериментам над собственным телом и душой, чтобы соответствовать чьим-то идиотским представлениям о возрастной норме. Она удивленно на меня посмотрела, ничего не сказала, но на следующий день я не нашла дневник не только в столе, но во всей ее комнате. Решила, что дочка поняла, откуда я черпала вдохновение для дружеских бесед с ней.

Мне было неуютно все эти годы. Не могла себе простить бездарности, с которой угробила единственный шанс иметь представление о том, что творится в голове Арины. Но вот она снова завела дневник, чтобы не сойти с ума от жизни со мной, снова кладет его в ящик стола. Пишет, что когда-то ее утомило бытописание, и ни слова о моем вероломстве. Забыла? Или тогда не догадалась? А я-то изводилась. Я-то твердила себе, что мы, родители, сами делаем все, чтобы у детей был повод плюнуть на наши могилы. Интересно, какие еще открытия мне предстоят? Я даже не знаю толком, что меня интересует больше – какой стала моя дочь или какой ей видится ее мать? В любом случае я тоже буду только писать. Разговаривать по душам поздно. Мы слишком долго не жили вместе, не сверяли реакцию на новое и не вспоминали наше отношение к старому. Отвыкли друг от друга, попросту говоря. Но тем острее я чувствую, что люблю ее. Это уже не активная действенная, а пассивная сострадательная любовь. Она глубже и нужнее мне самой, чем Арине. И даже вздумай я объяснить ей это, она не поймет.

Дочь

15 июня

Я уже жалею, что вернулась домой. Воистину: «Уходя, уходи». Вчера попыталась быть искренней, хотела доказать маме, что готова обсуждать все на свете. А то она недавно упрекнула меня в том, что я намеренно отмалчиваюсь и скрытничаю. В качестве первого откровения сказала: «Мамочка, это депрессия. Клиника, а не дурное настроение. Раньше поела, встала из-за стола и в отличной форме порысила по делам. Теперь же приходится ждать, пока возникнет ощущение сытости и готовности не то что рысить, а вообще шевелиться. Стоит съесть на полкуска больше, толстею. В общем, я теперь знаю, что такое пищеварение, и это меня сильно угнетает». Ждала сочувствия, поддержки в духе: «Все наладится, мы вместе, желудочные неприятности – это симптом, а не болезнь».

И что же я услышала? Передаю дословно: «Ариша, какая депрессия? Ты посмотри, в кого ты превратилась, пока жила одна! Забыла все, чему я тебя годами учила – клади в рот маленькие кусочки и тщательно пережевывай. А ты запихиваешь за щеку немыслимое количество еды и совсем не жуешь! Три судорожных движения челюстью, и проглотила все. Тут и у луженых внутренностей нет шансов остаться здоровыми». Спасибо, мамочка. Утешила. Оказывается, я жру, как скотина, и в этом моя главная проблема. Ну, о чем нам разговаривать после этого? Во всем, что со мной случается, буду виновата я сама.

Мама и к себе подходит только с этой меркой.

Мне кажется, она даже замуж после развода с папой не старалась выйти, потому что думала, будто причина его измены и ухода в ней. Не хотела второй раз наступать на те же грабли. А это неправильная точка зрения. Пагубная. Глупо и однобоко не учитывать мир вокруг, который не слишком дружелюбен. Нельзя не замечать, что иногда у одних просто нет шансов, а у других есть.

Мать

16 июня

Никак не могу смириться с тем, что дочь запросто называет меня не просто не правой, но глупой. А у моей умницы с детства нежный желудок, только она об этом забыла. И я не могла сказать ей, что он уязвим и первым сигнализировал о… возрасте. Да, милая моя, тебе четвертый десяток, через девяносто дней исполнится тридцать три. Пока ты мнишь себя юной девочкой, организм живет по законам физиологии. Питалась кое-как несколько лет самостоятельности, безрассудно глотала таблетки и шла на работу вместо того, чтобы дня три отлежаться дома с гриппом, и вот результат. Удивительно, но чем позже они взрослеют, тем раньше у них проявляются всяческие нелады со здоровьем, которые к доктору еще не ведут, но настроение уже портят. А ведь я обязана сказать дочке, что в «за сорок» ей уже не удастся изменить привычки, или она заплатит за это слишком высокую цену – узнает настоящую депрессию. Начинать надо сейчас.

Процитировать Бальзака, что ли? Он писал, что женщина начинает стареть в двадцать три года. Но заранее знаю ответ: «Раньше продолжительность жизни была небольшой из-за плохих медицины и фармакологии, сейчас все иначе». Что все? Именно после тридцати меня саму терзал гастрит, одной моей подруге удалили желчный пузырь, у другой вдруг забарахлили почки. Мы добросовестно лечились. Но через десять лет все повторилось в более тяжелых формах. Снова врачи колдовали, снова передышка до пятидесяти, потом до шестидесяти… Что будет дальше, я стараюсь не представлять. Но как, как донести до незамужней и бездетной молодой женщины то, что она уже не слишком молода? Решусь – обидится. Значит, буду нудить про правильное питание и консультацию с врачом хотя бы раз в год. И опять ей со мной станет невыносимо скучно. Мне с самой собой тоже не очень интересно, потому что «ничего нового под солнцем», но куда ж деваться.

Ну а когда я прочитала ее версию причин своего одиночества после развода, едва не задохнулась от возмущения. Это я-то не пыталась устроить личную жизнь, быстро сбросив проклятые лишние килограммы, подтянув первые морщины хорошим кремом и гимнастикой для лица и шеи? Да я минимум дважды могла выйти замуж. Не исключено, что больше, просто дочке было тринадцать, и нужно было быть абсолютно уверенной в порядочности мужчины, прежде чем вводить его в дом.

Первый раз мне очень хотелось утереть нос бывшему мужу, доказать, что и я кому-то нравлюсь до желания сводить меня в ЗАГС. Желающий был приятным воспитанным человеком, ученым-микробиологом, старше на семь лет. Мы неплохо подходили друг другу, потому что часто смеялись вместе. Это, между прочим, большая редкость, когда чувство юмора сочетается. И что? Я приготовила отличный ужин. Он пришел знакомиться с моей очаровательной дочкой, а она начала нам обоим грубить так, как мне одной никогда еще не доставалось. Я старалась ее образумить и только подливала масла в огонь. Он пытался ее отвлечь и развеселить, но услышал, что она на такую дешевку не купится. Когда Арина наконец ушла в свою комнату, хлопнув всеми дверями на пути туда, ошарашенный мужчина сказал:

– Извини, Надюша. Я не был женат, у меня нет детей, и наверняка не получится расположить к себе эту девочку. Просто не знаю, что надо делать. Она явно травмирована моим появлением. И вряд ли согласится привыкать и терпеть, как мы с тобой. Еще наделает каких-нибудь глупостей, я себе этого никогда и не прощу. И ты мне не простишь. Мы с тобой стремились к комфорту, а очутились в адском дискомфорте. Я обязательно позвоню. Ты не расстраивайся.