Слишком женская история

– Умница! А то все заладили – желтый, желтый, желтый. Опросила по просьбе папы двадцать человек. Ты первая, кто мыслит нестандартно.

– Слушай, а замешательство окружающих действительно может развлекать? – полюбопытствовала Алена.

– Ого! Это еще более непредсказуемая реакция! – захохотала Таня. – Обязательно обрадую ею папу. Ну, пока.

Многократно упомянутый отец популяризировал что-то научное. Он любил нестандартных и непредсказуемых приятелей дочери. Товарищ вел себя как господин, и приятели его тоже любили. В его доме привечали тех, кто умел нарисовать на салфетке шарж, напеть слова лирической песни на мотив патриотической, выдать экспромтом пару не слишком заезженных рифм. Алену, отличившуюся с огоньком, позвали в гости в ближайшую субботу.

Она без натуги поострила. Чистенько выбила из пианино нечто не очень сложное, но классическое. Поделилась невоплотимым в съедобное блюдо индийским рецептом. Все бы кончилось мирно. Но хозяин заговорил про свой тест. Дескать, вот Алена умница, избранница.

– Чья? Ваша? – взъерепенилась она.

Папа решил, что гостья кокетничает.

– Ну, коли тест мой… – протянул он и сделал строгие глаза. Надо полагать, так определялись границы дозволенного юношеству.

– Ничего не имею против теста, – заявила Алена. – Но не советовала бы вам пускать людей в дом по его результатам. Ведь со стандартным желтым огоньком у человека может ассоциироваться настольная лампа и вдохновение над листом бумаги. С менее частым зеленым – такси и исчезновение с места преступления. А с черным – верх оригинальности – наркотический кошмар. Сегодня вы не ошиблись в избраннице. Но когда-нибудь проведете вечер, которого заслуживаете своим легкомыслием.

– Мне приятна твоя забота, – усмехнулся он. – Но не настолько уж я доверчив…

– Все непредсказуемые очень предсказуемы, да? Вы упомянули Хармса, мы начали демонстрировать чувство юмора. Сказали о Моцарте, двое, включая меня, ринулись к пианино. Ну а после намека на Рерихов понеслось: йога, индийская кухня… Я уже пыталась выяснить у Тани. Ваша семья таким образом развлекается?

Он поступил так же, как его дочь. Расхохотался. Бунтарка независимо пожала плечами, вернулась к людям и самозабвенно трепалась до конца вечеринки.

«С чего я тогда нахамила? Обиделась, что раньше не выделяли, не приглашали? Ну да, была умная-преумная, а в Танином обществе не котировалась. Злилась, наверное, – подумала Алена, впервые обнаруживая, что уже не все про себя помнит. – Интересно, как моя девочка ладит с людьми? И кто учит ее музыке? Уж не Паола ли Алексеевна?»

Сама она музыкой занималась недолго. Когда учительница, Паола Алексеевна, начинала отбивать такт карандашом по крышке рояля и сквозь зубы бормотать: «Резче, тише, громче, быстрее», Алена терялась. Пальцы ее деревенели и лупили по клавишам, игнорируя нужные. Приказы и ноты не совмещались ни в голове, ни в душе. «Никакого слуха», – мрачно констатировала измученная учительница. Когда в университете преподаватель английского сообщил Алене, что ее идеальное произношение обусловлено идеальным же слухом, та удивилась.

Чем труднее Алене было выполнять требования Паолы Алексеевны, тем ненавистнее становилась музыка. Чем чаще в пику ей хвалили никогда не сбивающуюся ровесницу, тем яростнее она ошибалась. А экзамен за третий год занятий приближался, как грузовик. С кромки тротуара кажется, что он маленький и далеко. Шагнешь на дорогу – громадный, близко и готов переехать. В девять лет испытывать такое очень страшно. Ольга же считала неизбежную аварию праздником. Стеклянно накрахмалила дочке фартук и так туго заплела волосы, что разболелась голова. Обещала купить цветы, забрать из продленки в четыре и торжественно бросить под машину. Но явилась в шесть.

– Паола Алексеевна заболела, отменили экзамен, – сказала она.

– Снова все повторять, ничего не разучивать! – ужаснулась Алена.

– Что делать, малышка. Прежде чем предъявить начальству и родителям, вас нужно натаскать хорошенько. Люди отдают пятнадцать рублей в месяц за удовольствие видеть своего гениального ребенка на сцене. И за наслаждение сравнивать его с чужими бездарями, – растолковала Ольга.

В дверях подъезда она заплакала:

– Прости меня, доченька, прости. Другие дети сейчас играют, млеют от аплодисментов, кланяются. Я тебя обманула. Ко мне пришли друзья из театра. Ты не знаешь… Тетя Света, балерина, дядя Коля, режиссер… Там много народу… Как-то нагрянули вдруг… Не могла я тебя повести…

– Ура! – завопила Алена и рванула вверх по лестнице, подбрасывая папку.

Часа через три она засыпала под столом в кухне, в своем «домике», обняв плюшевого медведя. В комнате чудный баритон выводил: «Поле, русское по-о-ле…» Девочка радовалась и завидовала не боящейся учителей и плюющей на экзаменационную показуху маме. И еще смутная мысль, что Паолу Алексеевну почему-то не взяли в оркестр Ольгиного театра, что она даже незнакома с людьми, рассевшимися на ковре за стенкой, некоторое время одиноко бродила в голове. Утром Алена проснулась от холода под тем же столом. Вылезла и заглянула в комнату. Гости спали кто на чем, но все были укрыты хоть скатертью, хоть пальто. Про Алену вчера забыли. «Ладно же, мамочка», – обиделась она и перестала ходить в студию.

Полгода Алена занималась дома по три часа в день, увлеченно разучивая довольно сложные пьесы. Изумленная мать боялась сглазить такое прилежание и хвалила дочь нечасто. Зато ее счастливое лицо договаривало все до конца. Однако сколько веревочке ни виться… Ольга встретила Паолу Алексеевну на остановке и узнала правду. А дома отлупила Алену первым, что попалось под руку. Карающим орудием стала лыжная палка.

– Ты сама не повела меня на экзамен! – вопила девочка.

– Мерзавка, я три года голодала, чтобы купить пианино, – шипела женщина.

– Ты забыла меня на полу в кухне!

– Лгунья! Лучше бы я тебя в роддоме забыла. Где деньги за занятия?

Алена запихивала их обратно в Ольгин кошелек и подделывала прошлогодние квитанции, о чем и сообщила с гордостью. Мать не поверила. Она не считала свои рубли после оплаты квартиры, студии и долгов.

В разгар допроса с битьем пришли Стас и Алевтина.

– Чем занимаетесь, девушки? – полюбопытствовал Стас, косясь на лыжную палку.

– Дурь из Алены выбиваю, – призналась Ольга.

И, давясь горькими слезами, рассказала о вероломстве дочери.

– Вся дурь от души, – простонал Стас и разоружил ее.

– Алена, ты обязана извиниться перед учительницей, – решила Алевтина, вкладывая в ладонь малолетней преступницы шоколадку.

– И попроситься обратно в студию, иначе ты мне не дочь, – пригрозила Ольга.

Стас обнял обеих за талию и увлек в кухню, подмигнув через плечо Алене. Ей стало так легко и весело, будто и не пороли.

На следующий день она поплелась в ДК. Чтобы не натереть пятки новыми туфлями, Ольга велела надеть подследники. Разумеется, выйдя из дома, Алена стянула их и положила в карман. Из вредности. Ей хотелось, чтобы Паола Алексеевна умерла или хотя бы заболела. Но нет, та стояла в дверях актового зала и болтала с двумя какими-то женщинами. Тяжело уставилась на Алену, отрывисто спросила:

– Ну что?

Девочка покраснела и забормотала извинения. Наверное, Паола Алексеевна выдыхала определенное количество презрения, которое разъедало слизистую оболочку Алениного носа и вызывало хлюпающие звуки. Учительница наслушалась их вволю, махнула рукой и объяснила женщинам:

– Это та самая фокусница.

Впервые в жизни у Алены заполыхали не щеки, а уши. Надо было проситься назад. Она всхлипнула и попросилась.

– Не знаю, не знаю… После того, что ты учудила…

Алена боялась, что Ольга откажется от нее, как пообещала.

– Пожалуйста, я буду очень стараться…