Герой из героев. Дело привычки

– Ну? Видишь?

– Нет.

– Присмотрись.

Последовав её совету, я искренне смутился. С меня словно колпак сняли. Словно сошла пелена, застилающая глаза! Мне вмиг стало ясно, что на самом деле означала фраза «дать женщине семя».

– Выглядит отвратительно.

– Только выглядит… Мне поговорить о тебе с той девушкой?

– Ни в коем случае!

Она ушла наверх отсыпаться. Я же, не зная, чем себя занять из-за внутренней растерянности, пошёл к мастеру Гастону в мастерскую и предложил ему свою помощь. С тех пор как между мной и Эветтой возникла не пойми откуда взявшаяся стена, я проводил в этой комнате всё больше и больше времени. Раскрашивал посуду, привлекая нетипичными сюжетами новых клиентов. Мастер щедро платил за мои задумки. Так что у меня даже начали появляться свободные деньги, которые можно было тратить по своему усмотрению. Мастер Гастон, когда мы вот так сидели вдвоём, часто рассказывал о бывшей жене и о своём детстве. О дочке он говорил мало, объясняя тем, что до сих пор сердится на неё из-за выбора мужа и переезда в Варжень.

В общем, жизнь не закончилась на неприятном разговоре с Эветтой. Она шла своим чередом. Соседи узнавали меня на улице. Мы здоровались друг с другом и даже порой обсуждали какие-то моменты вроде погоды или прошедшей ярмарки. Но чаще они спрашивали моё мнение по выбору нужного снадобья от недуга. Я советовал. Они восторженно внимали, радуясь, что не приходится идти на приём к единственному оставшемуся на весь город лекарю – Храм повысил налоги на использование светлой магии, а тёмная к целительству была малопригодна. Один раз, когда я занимался доставкой посуды заказчику, на меня хотел напасть какой-то смутьян, но Жером, тот самый здоровяк, чей огород я столь часто обчищал по ночам, живо поставил негодяя на место. Да ещё и добавил, чтоб тот никогда не смел лезть к такому хорошему парню, как я. Мне похвала понравилась. И чтобы сделать её ещё слаще, я купил у проходящей мимо торговки большую медовую булку с орехами и отломил половину Жерому. Сосед принял дар, рассмеялся и потрепал меня по волосам. Отчего-то я даже не вжал голову в плечи и понял это только тогда, когда мы с ним разошлись каждый по своим делам.

Так что, наверное, и прошли бы оставшиеся до отъезда деньки в блаженном покое, какой я нашёл, несмотря на отстранённость Эветты. Но, видно, Арнео этого было мало. Да. Всё-то ему было мало, любил он мне жизнь портить!

Нехорошее началось внезапно. Одну из ночей моя подруга, ожидая, что под её окном вот-вот появится воздыхатель, так и просидела до самого утра в полном одиночестве. Мне это было доподлинно известно, ибо с наступлением темноты я снова наведался в огород Жерома за добычей и едва не помер от страха, когда тот за моей спиной спокойно эдак поинтересовался:

– И долго так копать-то собираешься совочком? На, держи лопату.

– Э-э-э, – только и смог протянуть я.

– Чего ты там мычишь? Не разберу.

– А-а-а.

– Бери уже лопату и копай. За середину ревуна перевалило, урожай давно поспел. Вот эти семь мешков мне наполнишь. Оставшееся, так и быть, забирай.

– А вы…

– А что я? Попросил бы по-человечески, так днём бы вопрос разрешили. А так сейчас работай, ночной гостенёк.

Оставив мне уйму плодородной, тщательно обработанной и густо засаженной земли, Жером отправился почивать. Луны уже основательно сблизились и потускнели, готовясь соединиться ночей эдак через пять, чтобы после по одиночке набирать силу вновь. Но звёзды от этого светили лишь ярче. Их свет хорошо озарял грустное и печальное лицо Эветты. Она тоскливо и неотрывно глядела за окно.

– Бери лопату и выходи! – в какой-то момент не выдержал я, но подмоги так и не дождался. Подруга лишь показала мне язык и напоказ повернула голову в другую сторону.

Днём Арнео тоже не дал о себе знать. Это я ведал также точно, ибо Эветта, страшась гнева мастера Гастона, который отчитывал её всё чаще и чаще, насильно разбудила меня до рассвета и начала упрашивать выйти с ней на улицу на его поиски. Мои стенающие от уборки урожая мышцы воспротивились и отказались шевелиться. Так что я предложил ей перебрать коренья, раз уж у неё имеются силы хоть на что?то. В ответ моя подруга только хлопнула дверью, но… к вечеру работа была сделана. Подходящие для зелий корнеплоды лежали отдельно, а те, что могли пойти только в пищу, в свою очередь тоже образовали отдельную кучку. Даже больше, часть из них оказалась почищена и даже превращена в похлёбку. Отсутствие Арнео определённо положительно сказывалось на поведении Эветты! Но сама она как-то этого не оценила, становясь всё угрюмее.

– Хорошо. Утром пойдём его искать, – наконец, согласился я.

– Можно и сейчас.

– Сейчас ночь. Слышала, что вчера гуль на соседней улице человека загрыз?

– Только бы это не был Арнео!

– У-у! – разозлился я, но вспомнил, что уже не только почти что взрослый мужчина, но и почти что маг, а потому проявил снисходительность. – Мастер Гастон сказал, что это сын пекаря. По каштановой шевелюре опознали, а Арнео твой светловолосый.

Едва рассвело, как хотела Эветта, из дома мы не вышли. Я настоял на плотном завтраке – нам, вероятнее всего, предстояло длительное и муторное мероприятие. Это было разумно… И отчего-то приятно попахивало местью. Но, если быть честным, Арнео искать не пришлось. Он, прикрывая зевающий рот ладонью и открывая миру, как могут выглядеть совершенные мешки под глазами, снимал похмелье горячим густым рассольником в таверне, где жил.

– Вот ты где! – бросилась к нему Эветта и, прижав свои ладони к его щекам, поцеловала барда в губы. – Я так переживала! Куда ты пропал?

– Такова стезя поэта! – воскликнул Арнео с откровенно притворной горечью. – Я начал писать новую балладу и забыл о том, что ночь меняет день и наоборот. Не помнил ни о чём, кроме власти рифмы.

– Даже о еде? – удивился я.

– И о еде!

– И о сортире?

– Арьнен! – грозно посмотрела на меня подруга. – Он же объяснил, что творил.

– А мысль для творца, – начал Арнео, и Эветта продолжила фразу вместе с ним, – и еда, и вода, и в ней вся его любовь.

– Это невозможно! – постарался уверить их я в обратном. – Сами подумайте…

– Эветта! – падая на одно колено, перебил меня Арнео. – Прошу тебя! Пойдём со мной, я зачитаю тебе свои новые строки! Лишь твоё чуткое сердце сможет достойно их оценить, и лишь твои прекрасные ушки достойны первыми их услышать!

– Да, хорошо… Арьнен, подождёшь меня здесь?

– Нет, – наотрез отказался я. – Я поеду к Эмэр’Альнен и останусь там до вечера. И если не хочешь нагоняя от мастера Гастона, то найдёшь меня сама.

– Эмэр’Альнен? – изумился Арнео. – Что тебе делать в таком гиблом месте? Разве ты не слышал легенду, мальчик?

– Я тебе не мальчик! И у меня есть имя – Арьнен.

– Ух! У мальчика начали расти яйца.

– Арнео!

Барду досталось такое же выражение лица, что и мне, когда я спрашивал о сортирах. Меня это успокоило. Я гордо развернулся по-солдатски и направился прямёхонько к конюшням, а там и к жиле. К моему удивлению, Эветта не стала дожидаться моего возвращения в город и дошла до места исследования пешком. Так что вторую половину дня мы провели вместе, сообща работая и внося невероятные предположения по улучшению процесса сбора данных. Некоторые из них звучали очень комично. Мы звонко смеялись, представляя, как осуществляли бы их. По итогу, мне даже не особо-то и хотелось ехать обратно. Я ведь словно вернул её прежнюю – мою Эветту.

– Ночью опять сбежишь? – ощущая болезненный укол в сердце, спросил я, когда мы оставили нашу лошадь на конюшне и пошли пешком по деревянным мостовым.

– Нет. Арнео сказал, что будет продолжать своё произведение и ему нужен покой.

– А что за произведение? Оно действительно хорошее?

– Наверное, – неуверенно пожала Эветта плечами. – Если честно, он не зачитал мне ни одной строки. Мы долго целовались и предавались неге, а потом он схватил перо и сказал, что я его муза. Так что мне пришлось уйти и не мешать… Но это не важно. Через три дня слияние лун, и он попросит меня уехать с ним. Мы всегда будем вместе.

Несмотря на заверение всегда быть вместе, следующий день Эветта провела со мной, а не с Арнео. Бард не прислал ей даже записку, чтобы смягчить часы разлуки. Не пришёл он и ночью. Не появился утром. Так что ближе к вечеру Эветта попросила сопроводить её до таверны, посмотрев при этом на меня таким болезненным взглядом, что отказать я не смог.

Ясноглазый блондин конечно же оказался там. Мы вошли в таверну в тот момент, когда он закончил петь и, потребовав у музыкантов играть веселее, закружился в танце с какой-то распутной красоткой. Танцуя, он попутно осыпал её грудь поцелуями и заливисто смеялся.

Кожа Эветты и так была белее снега, но в тот момент она достигла пика своей белизны и прозрачности. Казалось, я мог увидеть насквозь всю тонкую паутину венок, а розовые глаза сверкнули таким отчаянием, какое мне никогда не повторить на холсте, используя даже самые лучшие краски. Непроизвольно правая ладонь Эветты прижалась к сердцу.