Герой на подработке. Ищи ветра в поле

– Вам зубы скалить али девок поиметь хоцца?

– Девок, конеш.

– Тогда кто со мной к шлюхам? Там на Пятничной улочке отменно лазвлечься можно, сказали. Бляди за четвелхак серебла даже дылху на жопе вылижут. Во!

– Бабла бы побольше, – печально вздохнул Окорок.

Он был очень охоч до доступных женщин и при этом никогда в изнасилованиях не участвовал.

– На двоих возьмём! – попробовал убедить его Засланец. – Пока какая у тебя в лхот берёт, я её с дхулой столоны пожарю.

– А чё так? Давай уж наоборот!

– Потёпали. Уступаю!

Щедрость Засланца осталась оценена по достоинству. Они, довольно шутя, вместе ушли. Но не одни. Реклама сделала своё дело. Насколько я понимал, из всей Стаи в доме теперь оставались только Данрад и Шептун. Они сидели где-то наверху и во всех подробностях обсуждали предстоящий визит в бани. Бани эти были сродни римским, но в целом с процессом мытья общего имели мало. Они являлись проверенным местом для заключения нелегальных сделок. Там толкалось много купцов и мошенников. Приличные горожане туда носа не показывали. Но на Данрада вышли люди, которые хотели обсудить какое-то крупное дельце. И встречу они назначили именно там.

– Давай шустрее. Бери, что надо, и сразу вниз! – раздался этажом выше рык вожака. Он редко когда приглушал голос.

Я уставился на лестницу. Мне было скучно и хотелось поскорее покинуть свой пост.

… А, если эти двое уйдут, то у меня появлялся шанс на самоволку! И оттого я завороженно следил, как ноги Данрада касаются ступеней. Я вовсю предвкушал прелести свободного времени!

Но вот вожак поймал мой заинтересованный взгляд.

… Он неуловимым образом понял. Всё понял.

– Думаешь, я уйду, так ты, скотина, сразу на свой чердак дрыхнуть отправишься?

Треклятье! Кажется, что нет.

– О чём ты, Холща? – невинно спросил я. – Я здесь караулю. До заката. Как ты и велел.

– Я велел. Ты караулишь… Да вот тебя самого, смотрю, ядрёна вошь, караулить некому! Куда все эти суки подевались?

– Ты же сам объявил вечер свободным. Вот они кто на представление, кто в бордель.

Нет-нет и нет! Не надо ничего выдумывать. Просто уйди и дай мне остаться в одиночестве!

– Угу, – задумчиво промычал он, и тут спустился Шептун.

– Готов я. Пошли.

– Неа. Погодь.

У меня внутри словно бы что-то оборвалось, когда Данрад смерил меня ехидным змеиным взглядом и ушёл на кухню, громко хлопая за собой дверью. Почти сразу оттуда донеслись звуки ударов, скуления Нинэлле и грохот бьющихся крынок.

Шептун вздохнул. Недовольно.

– Не люблю я так, – сказал он. – Ладно бабу поиметь да бросить или по горлу ей резануть. А так. Хуже скотины мучается… Тьфу!

Он снова тяжело вздохнул. Я тоже, но по своим соображениям. Ибо, что будет дальше, я понял. Всё понял.

Данрад вернулся минут через пятнадцать и поправил завязки на ширинке.

– Иди бабу лечи.

Великая Тьма, да сдохнет когда-нибудь эта Нинэлле?!

***

На кухню я не сразу пошёл. Разум понимал, что девчонка никак не виновата в моих мучениях, но я желал мщения. Даже такого слепого. А потому сначала посидел, зло глядя, как за окном качается облысевшая головка одуванчика, потом сделал обход по дому, неторопливо закрывая ставни на крючки. При этом задержался в комнате Марви. Мне показалось обязательным сжечь комок с заплесневевшими вещами. Их никто так и не постирал, а потому я чувствовал, что всего лишь благородно искореняю готовую пробраться в дом заразу. И только после этого в щедрости своей я зашёл на кухню выполнять приказ вожака.

На этот раз Нинэлле не потеряла сознания. Или, что навряд ли, уже пришла в себя. Они сидела, как маленький ребёнок, на корточках и беззвучно рыдала. Истерзанная, обнажённая, она казалась намного младше своих лет. Или же, напротив. Намного старше. Жидкие грязные патлы, в которые превратились её толстые рыжие косы, подошли бы разве что глубокой старухе. Плачущее лицо словно изрезали глубокие морщины. Да и телесная худоба говорила о старости. Девушка не смотрела на меня, когда я подходил. Лишь единожды подняла от пола взор отчаявшихся синих глаз, но увидев, что это не Данрад, снова углубилась в своё горе.

– Мне так неудобно тебя осматривать будет. Ложись, – постарался объяснить я, но Нинэлле словно меня не слышала.

Я повторил свою просьбу. Реакции не последовало. Тогда я хотел было помочь ей лечь, но она завизжала, вырвалась и юркнула в свой угол, как собака убегает в будку от разгневанного хозяина-самодура. Там она снова села на корточки и уставилась на меня злыми глазами… Так. Зверёныш. Не человек.

– Нинэлле, – как можно внушительнее постарался произнести я, подходя ближе. – Меня лечить тебя направили. Поэтому, если понадобится, я буду лечить силой. Давай лучше не будем мешать друг другу? Ложись. Мне надо осмотреть твоё тело.

– Не хочу! Не хочу! – выла она, но послушно легла на матрац и напряжённо вытянулась.

– А я-то как не хочу! – не внял чужой трагедии я и начал проводить ладонями по её коже. – Чего как дура терпишь? Ты же на кухне. Ножи от тебя убрали, но ведь вон ухват какой острый! Напоролась бы животом и всё.

– Нельзя. Грех, – испуганно выговорила она.

Кажется, её страх был со страхом смерти никак не связан. Умирать Нинэлле уже не боялась.

– Грех это, – пролепетали её губы. – Смерть – награда от боли жизни. Если самому себя награждать, то и на том свете всегда больно будет.

Да. Действительно. Она боялась не смерти – боли. А сейчас её вокруг этой девочки было слишком много.

– Глупости это, – презрительно хмыкнул я, и мою собеседницу снова затрясло от рыданий.

Тряска её тела мне мешала. Она сбивала концентрацию, а, между тем, восстанавливать здоровье девушки являлось делом тяжёлым. Прежние-то недуги не зажили до конца, а тут ещё новые.

– Не могу! Не могу больше!

– Чего ты там не можешь? Вон, предыдущих своих девок Холща отпустил. И тебя когда-нибудь отпустит!

Я сам не верил в то, что говорил, но мне надо было, чтобы она успокоилась. Сегодня Нинэлле не сломали ни одной кости, но по ногам девушки вяло текла кровь. Основные повреждения находились внизу живота. Я чувствовал там некие неприятные энергетические уплотнения. Как-то повредил Данрад ей лоно. Но чтобы целительствовать, мне надо было положить руку на промежность Нинэлле. Не тот я лекарь, чтобы как-то иначе лечить. Плохой. Слабый.

И как мне выправить произошедшее с ней, если девочка бьётся в истерике?

… Нет. Лучший пациент – это пациент без сознания. Однозначно.

Может как-то вырубить её?