Пески. Потомки джиннов

– Подрался с каким-то солдатом в трактире из-за девчонки, – объяснила я.

– Хм… – Подруга закатала шаровары и присела на берегу, опустив ноги в прохладную воду. Лёгкий ветерок доносил птичьи трели вперемешку с обрывками голосов из лагеря. – Ладно, времени мало, давай разберёмся по-быстрому. Ты сейчас спросишь, знала ли я, что Жинь попросился уехать, а я отвечу, что не знала, – и ты мне поверишь, потому что я никогда прежде тебе не врала. Это одна из двух причин, по которым ты меня любишь.

«Что ж, трудно поспорить».

– А другая причина, о самая хитрая из подруг? – усмехнулась я.

Шазад весело рассмеялась:

– Та, что без меня тебе пришлось бы ходить голой!

Она развернула свёрток, который оказался халатом неописуемой красоты. Я как-то уже видела его на самом дне сундука с одеждой – тёмно-синий, как небо пустыни перед самым наступлением ночи, и усыпанный крошечными звёздочками. По их звяканью в руках у подруги я поняла, что это не вышивка, а блёстки из чистого золота.

К мятежникам я попала в чём была, без необходимого запаса одежды, но у Шазад её нашлось на двоих, хоть и не совсем подходящего размера. Таких прекрасных вещей я в жизни не видывала, а этот халат был, пожалуй, лучше всего, что хранилось в сундуке.

– Это по какому случаю? – поинтересовалась я, ложась в воду у самого берега и приподнимая голову.

Шазад снова усмехнулась:

– Навид каким-то образом сумел уговорить Имин выйти за него замуж.

От удивления я вдохнула так резко, что набрала в рот воды и поперхнулась. Шазад с улыбкой похлопала меня по спине.

Навид влюбился в Имин, едва попав в лагерь. Узнавал её в любом обличье безошибочно и с любого расстояния, а на празднике равноденствия несколько месяцев назад выпил для храбрости и признался в любви перед всем лагерем. Помню, как я тогда взволнованно сжала руку Шазад, ожидая, что Имин с насмешкой откажет парню, однако, как ни странно, ничего подобного не произошло, хотя прежде она держалась со всеми, исключая разве что сестру Халу, насторожённо и отстранённо. Слишком много обид причинил демджи старый мир, против которого воевали мы все.

Грозно окинув лица зевак своими золотистыми глазами, Имин посоветовала найти другой предмет для любопытства, а затем взяла под руку Навида и в изумлённой тишине удалилась с ним от общего костра.

– Ты не можешь пропустить свадьбу, – продолжала Шазад, пока я откашливалась, – и должна одеться поприличнее. Имин уже выпросила у меня три халата – её собственные, мол, стали не по фигуре.

Я с удивлением подняла брови:

– Свою фигуру она может сделать какой угодно – разве нет?

– Можно подумать, я не говорила, – сердито фыркнула Шазад, – да что толку! Теперь у меня на три халата меньше.

– Если так пойдёт, скоро совсем не останется.

– Тогда возьмём в осаду её шатёр и захватим добычу… Зато удалось отбить этот… – Она показала на свой белый с золотом. – …И твой – его хотя бы легче забрать назад, потому что мы спим рядом.

Подняв из воды руку, мгновенно высохшую на палящем солнце, я бережно провела пальцами по роскошному тёмно-синему шёлку, вспоминая историю, рассказанную подругой. Бывало, в душной тьме шатра не спалось, и мы часто беседовали, насколько хватало ночи и слов. Когда Шазад призналась родителям, что решила примкнуть к делу принца Ахмеда, отец вручил ей два меча, а мать – этот синий халат с золотыми звёздами.

– Ты хотела войти в нём в Изман, – вздохнула я, – когда мы победим.

«Если победим».

– До Измана ещё далеко. – Шазад словно услышала моё мысленное «если». – А пока нечего ему пылиться на дне сундука. Поноси вечерок, только обещай, что не вывозишь в крови.

– С меня опасно брать обещания…

Конечно, они сбудутся, демджи не может солгать, но результат может оказаться совсем не таким, какого ожидаешь.

Подруга подала мне руку, помогая выбраться на берег.

– Это всё же не поход, Амани, – даже тебе едва ли удастся попасть в неприятности.

У нас в Захолустье со свадьбой долго не тянули. Невеста быстренько напяливала свой лучший халат, доставшийся от матери и старших сестёр и порядком изношенный, и заматывала лицо куфией, чтобы в опасный промежуток времени между обручением и обрядом в молельном доме какой-нибудь гуль или джинн не забрал себе девушку, что уже не принадлежала отцу, но ещё не стала собственностью супруга.

В мятежном лагере молельни не было, но святой отец обходился и так. Церемонию проводили на песчаном холме, откуда открывался вид на весь лагерь. Всегда уже в сумерках, когда солнце скрывалось за отвесными стенами каньона. Смена дня и ночи – и перемена в двух жизнях.

Имин не стала обходиться куфией, её свадебное покрывало было настоящим, из тончайшего золотистого муслина, вышитого блестящей нитью. В последних солнечных лучах сквозь него виднелись черты лица невесты. Наша лучшая шпионка обычно выбирала неприметную внешность, но сегодня выглядела просто потрясающе и сияла улыбкой. Такой Имин мне ни разу не доводилось видеть.

Жених с невестой опустились бок о бок на колени в песок, и мы с Халой переглянулись. С того дня как Навид признался в любви, все демджи в лагере не спускали глаз с необычной пары. До появления Навида ещё никому не удавалось взять приступом крепостные стены, что возвела вокруг себя Имин.

У них с золотокожей Халой был общий отец-джинн, но матери и семьи отличались очень сильно. Ходили слухи, что Хала так ненавидела свою мать, что нарочно свела с ума, пользуясь своим даром, в то время как её золотоглазая сестра, напротив, росла в мире и покое, хоть и одиноко, у своей бабки.

Шестнадцать лет та скрывала от всех внучку-демджи, но однажды в лютую жару упала без чувств на пороге собственного дома. Не дождавшись, пока соседи заметят и помогут, Имин выскочила наружу, но худенькой девушке не под силу было поднять и перенести старушку в дом, и она превратилась в мужчину прямо на улице.

Кто-то донёс галанам, и те ворвались в дом, перебив родственников Имин, пытавшихся преградить им путь. Девушку-оборотня заключили в тюрьму, но казнить не успели – её освободили мятежники. Неудивительно, что с тех пор она относилась к обычным людям с опаской и недоверием – даже ко мне, ведь я до шестнадцати лет и не подозревала, что мой отец джинн.

Стоило Навиду допустить хоть небольшой промах, повести себя неправильно, и Имин снова замкнулась бы в стенах своей «крепости», однако никому, даже Хале, которая старалась изо всех сил, не удалось найти повода для малейшего упрёка. Все дивились, как преданно молодой человек смотрит на свою возлюбленную, и нисколько не важно, в каком она теле – молодом или старом, женском или мужском, мираджийском или чужеземном.

Приблизившись к жениху и невесте, святой отец произнёс ритуальное благословение и наполнил горящими углями из костра две большие глиняные чаши. Одну он подал Имин, другую – Навиду, а затем заговорил о том, как древние создали из земли, воды и ветра первых смертных и вдохнули в них огненную искру жизни. Напомнил, что принцесса Хава и герой Аталла стали первыми, кто принёс брачные клятвы и объединил свой огонь, чтобы тот горел ярче. И много столетий спустя мы повторяем те же самые торжественные слова.

Он говорил, а мы подходили ближе, женщины – к Имин, а мужчины – к Навиду, и опускали в глиняные чаши символические дары, благословляя новый союз. У себя дома в Пыль-Тропе я обычно бросала в священный огонь пустой патрон или прядь своих волос – ничего другого у меня не было. Теперь, впервые в жизни, что-то появилось, и сегодня, готовясь к празднику, я задумалась, что бы такое подарить. На секунду мои пальцы задержались на алой куфии, которую достал для меня Жинь в Садзи, посёлке горняков, где страшный взрыв разрушил железные копи. Прикрыв веки, чтобы Шазад могла наложить тени, я представила, как яркая ткань вспыхивает, брошенная на горящие угли, и мгновенно обращается в пепел…

«Нет, нельзя, я не настолько сильно сержусь на Жиня!»

Алая куфия осталась на мне, повязанная вокруг синего халата вместо пояса. Как всегда.

Стоя позади Халы, я смотрела, как та держит левую руку над чашей и колет по очереди иглой три оставшихся пальца – традиционное приношение от членов семьи, хотя у общего отца Халы с Имин и нет человеческой крови. На кончиках золотистых пальцев набухли алые капли, сорвались в чашу и зашипели в огне.

Хала отошла в сторону, уступая мне место. Я поднесла руку к огню и разжала пальцы. В чашу посыпался песок пустыни, рассеиваясь искорками среди языков пламени. Лицо Имин на миг осветилось улыбкой, и я уступила место Шазад, которая бросила в огонь гребешок для волос.

Стоя рядом перед свадебным огнём, Ахмед уронил в чашу Навила сичаньскую монетку. В свободной чёрной курте до колен, отороченной красной каймой, принц выглядел скорее обитателем султанского дворца, чем предводителем мятежного лагеря посреди пустыни. С Шазад в её белом с золотом одеянии они составляли великолепную пару.

За спиной у них близнецы Изз и Мазз вырывали друг у друга из рук синее перо рухха, толкаясь локтями за право кинуть его в огненную чашу. Шазад бросила укоряющий взгляд через плечо, и братья-оборотни притихли, но тут же радостно замахали, приметив меня рядом с невестой. Мы не виделись с тех пор, как меня ранили, а когда они вернулись в лагерь, я была ещё в Сарамотае.

Наконец свадебные дары были принесены, и молодожёны повернулись друг к другу, чтобы произнести священные обеты.

– Отдаю тебе себя. – Имин аккуратно наклонила свою чашу, и горящие угли вперемешку с пеплом от наших даров посыпались, взметая ослепительные искры, в третий глиняный сосуд, который держал святой отец. – Всё, что моё, отдаю тебе… навсегда, до последнего дня нашей жизни!

Навид повторил те же слова, добавляя свой огонь, и единое пламя ярко вспыхнуло, поднимаясь в воздух. Святой отец поставил сосуд на песок между супругами и воздел свои обнажённые татуированные руки в благословении.

На миг все затихли. Последний солнечный луч исчез за стенами каньона, и лагерь погрузился во тьму, озаряемую лишь священным огнём. И тогда Навид вскочил на ноги, подхватил Имин в объятия и поцеловал, вызывая оглушительный хор восторженных воплей и поздравлений. Торжественная церемония закончилась, наступало время угощений и бурного веселья.

– Амани! – окликнули сзади, и не успела я обернуться, как ярко-синие руки обхватили меня и развернули, подбрасывая в воздух.

Едва удержавшись на ногах, я со смехом оттолкнула полуголого демджи. Синеволосый Мазз рядом с ним пока оставался в одежде, но Изз уже поспешил избавиться от парадной рубашки и щеголял в одних шароварах. Близнецы чаще бывали в обличье животных и терпеть не могли одеваться.