Пески. Потомки джиннов

– В другой раз вообще не стану тебя спасать, – проворчала я, заталкивая его назад в камеру и лихорадочно соображая, как нам выбраться живыми.

Имин я остановить не успела – да и не смогла бы. Она выскочила из камеры, на ходу сбрасывая облик хилого школяра и вырастая на две головы. Рубашка, прежде висевшая мешком, лопалась по швам на могучих плечах. С такой Имин мало кому захотелось бы встретиться в тёмном переулке.

Солнце уже село, в коридоре царил мрак. На верхних ступеньках блеснула лампа в чьей-то руке.

Не теряя ни секунды, я кинулась вперёд и прижалась к стене в углу у основания лестницы. Имин поспешила занять место напротив. Мы ждали, прислушиваясь к шагам, которые делались всё громче. Свет лампы плясал по каменным стенам. Судя по звуку, четыре пары ног… или пять. Много. Опять же с револьверами. Однако идти стражники могли только гуськом, что давало нам преимущество.

Шазад учила, что в драке с тем, кто сильнее, важен первый удар, и желательно, чтобы он стал и последним. Тюремщики удара не ждали.

Девочка в зелёном халате стояла, схватившись за решётку своей камеры, и смотрела во все глаза. Я прижала палец к губам, и она понятливо кивнула. «Отлично». Дети пустыни учатся выживать с самого рождения.

Едва первый стражник поравнялся со мной, я ударила его сжатым песком в висок. Пошатнувшись, он врезался головой в прутья решётки, и девочка испуганно отскочила вглубь камеры. В тот же миг могучие лапищи Имин подхватили идущего следом и впечатали в стену. Закатившиеся глаза солдата были последним, что я видела: лампа выпала из его руки и погасла. Наступила полная тьма.

Грохот выстрела, хор испуганных воплей. В одной из камер слышались отчаянные слова молитвы. Я прошипела ругательство и вновь прижалась к стене, чтобы не попасть под пулю, пущенную наугад. Оставшиеся на ногах стражники тоже ничего не видели, но случайно задеть сидящих в камерах не боялись.

Ещё выстрел, и на этот раз – крик боли следом. Я ощутила панику. Мне давно уже не приходилось драться в одиночку. Будь на моём месте Шазад, уж она бы что-нибудь точно придумала. Куда бить, чтобы не задеть Имин или девочку в соседней камере? «Свет, нужен свет!»

И тут, словно по моей просьбе, в тюремном коридоре взошло солнце.

Ослепительная вспышка заставила зажмуриться. Часто моргая, я пыталась что-нибудь разглядеть, но глаза не могли приспособиться сразу. С колотящимся сердцем я ощущала себя слепой и беспомощной перед вооружёнными врагами. Наконец зрение стало проясняться. Картина возникала словно бы по частям: двое стражников лежат без чувств на полу… ещё трое с револьверами в руках протирают глаза… Имин у стены зажимает окровавленное плечо… А девочка в зелёном по ту сторону железной решётки держит перед собой в ладонях крошечное солнышко размером с кулак.

От ослепительного света, падающего снизу, лицо казалось старше, и теперь стало видно, что огромные глаза малышки тоже неестественного цвета, как у меня или Имин, и похожи на тлеющие угли костра.

Передо мной стояла ещё одна демджи.

Глава 4

Подумать о новой союзнице можно было и потом, а пока – срочно воспользоваться её чудесным даром. Револьверы уже поворачивались в мою сторону, но удар песчаного вихря выбил их из рук. Один солдат пошатнулся и тут же попал в могучие объятия Имин. Я услышала тошнотворный хруст свёрнутой шеи. Другой кинулся на меня с ножом. Расщепив песок надвое, я отбросила его руку новым вихрем, а остальное вновь обратила в хлыст и стегнула по лицу, оставив длинную кровавую рану.

Имин уже успела подобрать выроненный револьвер. Стреляла она хуже меня, но в узком коридоре это не имело значения. На всякий случай я пригнулась. Грохот выстрела прокатился по каменным стенам, вызывая новые крики ужаса из камер. Затем настала тишина. Мы остались живы, а тюремщикам не повезло.

Махди показался из камеры, с опаской озираясь. Скривился, бросив взгляд на трупы. «Ох уж эти интеллигенты – мечтают переделать мир, надеясь при этом обойтись без крови!»

Не обращая внимания на хлюпика, я повернулась к решётке, за которой стояла маленькая демджи в зелёном халате. Крошечное солнце всё ещё светилось в её ладонях, огромные тревожно-алые глаза уставились на меня.

– Значит, ты… – начала я, торопливо сбив замок, но девочка проворно распахнула решётку и кинулась в другой конец коридора.

– Самира! – позвала она, наклонившись к решётке, но не касаясь железных прутьев.

Мне в её возрасте про железо и демджи никто не рассказывал. Я прислонилась к стене. Схватка закончилась, наваливалась усталость.

– Раная!

Другая узница бросилась к решётке и опустилась на колени, глядя девочке в лицо. Когда-то красивая, но теперь, после тюрьмы, измождённая, с осунувшимся лицом и запавшими глазами. Никаких признаков демджи, человек как человек. Не старше меня, в матери девочке не годится. Сестра?

Она потянулась сквозь решётку и погладила малышку по щеке.

– Ты как?

Юная демджи обернулась ко мне с сердитой гримасой.

– Выпусти её! – Не просьба, а приказ, отданный привычным тоном.

– А тебя не учили говорить «пожалуйста», девочка? – не сдержалась я, хоть здесь было и не место для воспитательных уроков, да и учитель из меня неважный.

Раная сверлила меня взглядом. На других он наверняка действовал. Даже мне, привыкшей к демджи, стало не по себе от этих огненно-алых глаз. По легендам, такой взгляд был у злобного Адиля Завоевателя. Девочка привыкла всегда добиваться своего, но я не из тех, кто привык подчиняться, а потому спокойно ждала, перебирая в пальцах послушные песчинки.

– Выпусти её, пожалуйста, – пробормотала она наконец и тут же топнула ногой. – Сейчас же!

«Ну что ж, хоть попыталась», – подумала я, со вздохом отлепившись от стены.

– Отойди! – Я тоже умею командовать.

Едва замок успел упасть, Раная кинулась к девушке и крепко обняла её, вцепившись в грязный халат одной рукой, а другой – продолжая сжимать сияющий шар.

Магический солнечный свет озарил дальние уголки камеры, и я смогла разглядеть других узников – около дюжины, только женщины и девушки. Они лежали вповалку в страшной тесноте, но уже поднимались на ноги и проталкивались к выходу, отчаянно стремясь на волю, а Имин с Махди старались поддерживать порядок.

В остальных камерах было то же самое. Из мрака смотрели лица, прижатые к решёткам, в глазах светились страх и надежда. На одном из убитых тюремщиков нашлась связка ключей, и мы стали отпирать другие камеры – это было всё же легче, чем разбивать замки. Узницы толпились в коридоре: кто-то обнимал родных, кто-то просто стоял, затравленно озираясь по сторонам.

– А где же мужчины? – спросила я Самиру, когда та наконец выпустила из объятий юную демджи. Спросила, хотя уже знала ответ.

– Они были опаснее нас, – потупилась девушка. – Так сказал Малик, когда… – Она умолкла и зажмурилась, словно пыталась вытеснить из памяти картину массового убийства. – И потом, за них не выручишь денег.

Я встретила её многозначительный взгляд, брошенный поверх головы Ранаи, и до меня не сразу дошло, что все женщины в тюремных камерах – молодые. В последнее время участились слухи о работорговцах, наживавшихся на войне. Девушек похищали из нашей части пустыни и продавали солдатам, которые истосковались по женскому телу, и богачам в Измане. А у демджи была своя особая ценность.

– Раная… – Перед глазами вдруг всплыл образ той женщины в куфии с синими цветами, которая спрашивала, не одна ли я из них. Её интерес теперь стал понятен. – Раная, твоя мать тревожится о тебе.

Всё так же прижимаясь к груди Самиры, девочка окинула меня презрительным взглядом.

– Почему же тогда она не пришла спасти меня?

– Раная! – с укором прошипела старшая. Похоже, не одна я пыталась научить юную демджи хорошим манерам.

Самира тяжело оперлась на дверь камеры, и я подала ей руку, помогая подняться на ноги. Девочка продолжала цепляться за полу её грязного халата, отчего двигаться было ещё труднее.

– Прости её, – вздохнула Самира, указывая глазами на Ранаю. – Тот же резкий северный выговор, что у Шазад, но чуть мягче. – Ей не часто приходилось общаться с незнакомцами.

– Она твоя сестра?

– Как бы да. – Девушка погладила малышку по голове. – Мой отец – эмир Сарамотая… был. Теперь он умер. – За спокойным сухим тоном пряталась боль, и я понимала, каково наблюдать смерть родителей. – Раная родилась от дворцовой прислуги, и когда её мать поняла, что ребёнок… особенный, то упросила отца скрыть это от галанов. – Самира бросила на меня проницательный взгляд. Для большинства я могла сойти за обычного человека, но тех, кто достаточно имел дело с демджи, мои синие глаза обмануть не могли, как и случилось при первом знакомстве с Жинем. – Думаю, ты понимаешь почему.

Самой мне просто повезло. Шестнадцать лет прожила в пустыне, захваченной галанами, и никто меня не разоблачил. Ранае с её огненными глазами такое не удалось бы, а для чужеземцев любой отличающийся от людей был монстром ничуть не лучше гуля или нетопыря. Девочку убили бы, как только заметили.

Самира снова нежно провела рукой по волосам малышки демджи, как, наверное, множество раз до того, укладывая спать.

– Когда мы увидели… это, – продолжала она, кивая на солнечный шар в руке Ранаи, – отец сказал, что на землю вернулась принцесса Хава.

Легенда о принцессе-волшебнице была одной из моих любимых. На заре человечества, когда Разрушительница ещё сеяла страх повсюду, у самого первого султана в Измане родилась дочь Хава. Голос её был столь прекрасен, что те, кто его слышал, падали на колени в благоговении. В конце концов пение девушки привлекло страшного гуля, который принял облик одного из слуг. Он вырвал у неё глаза, но Хава вскрикнула от боли, и, прежде чем гуль успел забрать и язык, на помощь пришёл герой Аталла, который обманул гуля и вернул принцессе зрение. При виде спасителя сердце замерло у неё в груди, она почувствовала себя так, будто умирает. Смотреть на Аталлу было мучительно, и Хава отослала его, но от этого стало ещё больнее. Так к смертным впервые пришла любовь.