Туманный лисий мех

– Нет. Наверху ветки. Я запутаюсь, я не поднимусь высоко.

Смерть Бохайя и харзы не расстроила почти никого: все радовались, что умер кто-то другой. У каждого была одна цель, одно желание: добраться до храма, скрытого за черной вуалью темноты. Храма никто никогда не видел, все слабо представляли даже чей он. Но если добраться до него, все прошлые испытания окажутся мелочью, потому что великий Некто, которого тоже никто не видел, исполнит одну мечту каждого. То, что они писали на белых листочках при заключении договора и складывали в фигурки оригами: кто-то сложил неумелый кораблик, кто-то – цветок. Потом жеребьевкой их разделили на команды по десять зверей и стали давать задания, одно сложней и невыполнимей другого.

Некоторые погибли еще до «шорт-листа», когда оставшимся даровали способности: синсина, Желтого Аиста и так далее. Кианг и тигрица получили магию чуть раньше.

Собачка запомнила фигурку каждого и давно заметила: все «кораблики» выбывают, рано или поздно.

Тенгфею повезло меньше всех. Он пропал в районе Хайдянь в Пекине. Там есть парк Сяньшань, Душистые холмы. До парка и от него ходит автобус с номером триста семьдесят пять. Последний в сутках, полуночный автобус непростой. Туда заходят духи. И они едут не до парка, не от парка, а дальше. Туда, за черту. Только автобус продолжает свой страшный маршрут лишь в первый день Фестиваля Голодных Духов либо осенью, в годовщину первой своей аварии. И тебе придется выйти прежде, чем автобус переедет черту, не то вернуться будет… сложно. Как-то, кажется, в девяносто пятом, один из автобусов нашли в озере под Пекином. Как раз перед тем туда вошли двое в традиционной одежде, но в автобусе позже нашли только тела водителя, кондуктора и одного пассажира. Так вот, этот автобус увез оронго, который получил невыполнимое задание: успокоить духов проклятого места.

Собачка помнила, что Тенгфей сложил четырехугольную звезду.

Остались из всех они шестеро, точнее, уже пятеро. Им вручили карту, чтоб добрались по темноте до храма. Если доберутся – исполнятся их заветные мечты.

Двое из них сделали желания лодочками, кианг – лебедем, тигрица – самолетиком, а собачка – лисом. Она сложила фигурку в технике мокрого оригами: в отличие от большинства неуклюжих в обращении с бумагой соперников собачка с детства занималась оригами, рисованием и каллиграфией.

Бохай был последним «корабликом». Корабли тонут. А лодки? Лодки пока плывут.

Но тьма густа, карта запутанна, и идти то ли два шага, то ли всю жизнь.

– Вот, – неожиданно сказал мопс, и все подняли глаза.

В свете факелов были видны ступени заброшенного, обветшалого храма с изуродованными мхом пагодами. Одна фигура собакольва у входа была цела, вторую исполосовали трещины.

Они, тесня друг друга, метнулись за двойные двери и застыли. Внутри все было разбито, разграблено – статуи стояли безголовые, потолок зиял дырой.

– Как этот храм исполнит наши просьбы! – простонала тигрица.

– Клык подери! – Конь пнул какой-то камень. – Ради чего все это было?!

Все разочарованно побрели к выходу. Мопс пробормотал:

– Мне кажется, скоро будет дождь… Успеть бы добраться до темноты…

И только собачка осталась стоять. Она смотрела на алтарь, который уцелел и даже тускло поблескивал в свете факелов. Белела маленькая ваза с пожухлыми цветами, стояли курительницы, мисочки для подношений с гнилыми фруктами. Но главное – маленькая фигурка Будды, целая, без единой трещинки.

– Гуан! – позвал ее с улицы конь. – Идешь?

– Нет, – тихо отозвалась она. – И вы не уходите.

– Что?

– Если преподнести новые дары, если войти сюда с должным почтением, обойдя его сперва три раза, храм оживет. Я уверена, что оживет!

Остальные переглянулись. Они устали, но надежда в них еще не умерла.

– Идти все равно далеко, – заметила кианг. – Давайте попробуем. Хоть ночь скоротаем.

– У меня остались припасы, – покопался в рюкзаке мопс. – Шесть яблок и хлеб. За вычетом комиссии могу дать одно яблоко.

– Хей! – возмутилась кианг.

– Но я голодный, Будда должен понять!

– Где мы возьмем цветы? – нахмурилась тигрица.

– Сделаем бумажные, – решила собачка.

Они отмыли алтарь, налили в чашу своей воды и положили в миску для даров еду. Свечи зажгли от своих факелов. И в мертвом храме словно снова забилось сердце.

Перед Буддой опустили пять фигурок.

Уже когда они уходили, кианг заплакала. Мопс похлопал ее по локтю:

– Не беспокойся. Я почти уверен, что это было не зря.

– Ты не понимаешь, – всхлипнула кианг. – Я так жалею, что написала то желание… Будь моя воля, я бы вернула всех, кто не дошел. Тенгфея, Бохая, всех…

– А будь моя воля, – усмехнулась собачка, – я бы попросила, чтобы такие, как они, никогда не возвращались.

– Какие?

– Проигравшие.

К утру они вышли из темноты, в глубине которой догорали свечи, как точка белого в черной половине знака инь-ян.

Книга первая

Баннимен

Рыжий Лис был восхищен сверх всякой меры; на испещренном алыми пятнами снегу они устроили пир, и кровь длинноухой жертвы скрепила их брачный союз.

«Рыжий лис» Ч. Робертс

Июнь 2003

Записка, оставленная Дитой в кабинете мужа накануне ее отъезда

Ты не Гефест, верный муж Афродиты, не пьяница Дионис и даже не хитрец Локи. Ты Аполлон, ты Феб, ты само двуличие в чистом виде! Когда жрецы спрашивали этого смазливого красавца о будущем, то его пророчества всегда были с подоплекой, всегда двусмысленные. При этом он умен, возможно, образованнее всех на Олимпе и уж точно всех красивей. И любвеобильный, да. Чертовски. А какой Фэб оборотень! Кем не прикидывался – и красавцем, и женщиной, и старухой. Совсем как ты из жизни в жизнь – цыган, плотник, дворянин, буржуа, бизнесмен… Ты сам-то в этих масках не путался, нет?

Одного тебе не удастся обмануть, и имя ему Баннимен. Поэтому сегодня я уезжаю. Уезжаю, чтобы спасти тебя, спасти себя. Ты все равно вернешься из своего сольного медового месяца нескоро, может, я приеду раньше и успею сжечь эту записку…

Я очень хочу найти себя, понять себя, вспомнить себя, прежде, чем засну, как Спящая Красавица. Я не Дафна, я не соглашусь быть лавровым деревом – хотя бы потому, что сама хочу пожинать лавры. Нет, я Герофила – жрица Аполлона, что отдалась ему всецело, получив за это дар прорицания и столько лет жизни, сколько наметет пылинок. Кстати, к концу жизни она этому не радовалась – она постарела и сморщилась настолько, что жила в бутылке. Я вечно молода, но уже хочу забраться целиком в бутылку того сицилийского вина, что мы пили на первом свидании и тоже, как та жрица, шептать «Желаю смерти». Но я не жалуюсь, поверь. Это был мой выбор – даже воля отца была поводом, не причиной.

Я люблю жизнь сильнее, чем люблю тебя. Или себя.

Д.

Глава 1