Наука, любовь и наши Отечества

А дома он рядом с Леной совсем не боевитый, а даже наоборот, словно большой послушный ребенок, рожи смешные строит и чуточку шалит…

С чехословацкой делегацией по родному Отечеству

Отпуск наш кончился и надо возвращаться в Хабары: взять расчет, собрать вещи… Думается, что Елисеев нас поймет, препятствий не станет чинить, тем более что у Ивы заканчивается срок действия визы. Собираемся билеты брать в Хабары, а тут товарищ Йирка в посольство вызывает, говорит, что у него к нам просьба: из Чехословакии послезавтра приезжает делегация – руководящие работники их министерства сельского хозяйства. Поедут на Украину, в Ростов и в Краснодарский край. Будут знакомиться с работой ведущих НИИ по сельскому хозяйству. Требуется переводчик, но не только знающий чешский язык, но и чтобы специалист был, сельхозник. Я, мол, для этой миссии подхожу как нельзя лучше… Он бы и сам поехал, но на неделю срочно едет в Чехию, как я поняла, по делам семейным… Иво тут же заверил, что в Хабарах справится и один, и я очень обрадовалась: это ведь так интересно!

Первым делом поспешила в Калугу. Спросила, можно ли оставить Лену еще на две недели. Доча в ответ радостно закружилась, заверещала. Таня сказала, что это она изображает индейца. Лена у них – вождь краснокожих, с нею не соскучишься. Тетя Тася немного повздыхала: уж очень неуправляемый ребенок, всё время в напряжении держит. «Добрая очень, но необузданная. Пещерное дитя! Вихрь! Не посидит», – любя, жаловалась Бабовичка.

Самое главное, Лену здесь все любят и она всех любит. Согласились еще «терпеть» ее, и мне показалось, что с радостью.

И вот я – во главе чешской делегации, переводчик и ответственный распорядитель, с деньгами, данными мне в отделе связи с заграницей министерства сельского хозяйства. Впечатлений так много, что я решила все записать, как было.

Нас всего шестеро: четыре чеха из Праги и один словак из Братиславы. Все пожилые, лет под пятьдесят, солидные, откормленные, разве что товарищ Мало, словак, ему около сорока, нормальной кондиции. Все, однако, веселые, любят пошутить, покушать и выпить.

Встречали чехословаков повсюду как самых дорогих гостей. В иституте Лесостепи и Полесья Украины, где директором академик Даниленко, смотрели комплекс для коров, которых содержат беспривязно на глубокой подстилке и доят на «карусели». Коровы сами идут отдавать молоко… Гости всё записывали. В Чехословакии тоже есть комплексы, поэтому они не только смотрели, писали, но и рассказывали, а я всё переводила.

Даниленко – академик, держался просто. Мне всё время ухмылялся и глазами показывал на мои ступни, вернее на обувку – расшлепанные донельзя босоножки. Я и без него знаю, что до неприличия затасканные, пробовала новые, которые перед поездкой купила, но ужасно стерла ноги, залепила потертость пластырем. Ответно показываю – тоже глазами – Даниленке на этот пластырь. Для этого на миг вынула ногу из босоножки. Он понял, закивал, заулыбался. Когда прощались, выспросил меня, кто я и откуда. Приглашал к ним в институт приезжать на работу.

На следующий день были в колхозе недалеко от Харькова. Походили немного по скотным (всё блестело, видать, готовились к приезду гостей), а потом уселись за длиннющий стол, накрытый среди зелени, на лоне природы. Шестеро нас и колхозники (не рядовые, конечно). Председатель сперва умным показался, рядом со мной сел. Стол от всякой вкусноты колхозной ломился: овощи, сметанка, ягоды со сливками, мед, сало, ну и горячее, конечно: борщ украинский, котлеты с пюре, кулебяки. Подавали молодые женщины, красивые, в украинские вышитые спидницы наряженные. Никогда бы не поверила, что люди способны столько съесть и выпить. Наверное, потому, что всё время чередовали одно с другим: выпьют – закусят, живот набьют – снова запьют. Я почти не пила, потому что переводила. Председатель колхоза рядом сидел и всё теребил меня: «Чего они говорят, а? Чего?» А они, то есть чехи мои, чепуху мололи всякую спьяну: «Наш Новотный (президент Чехословакии!) – дурак! Он складник (т. е. кладовщик)» – «Почему кладовщик?» – «Потому что всё выдает. Всем дает. А республика скоро нищая будет…» – «Кому дает? Чего дает?» Я так и не поняла, уста чеха – главного экономиста министерства забуксовали: «С-с-с-сы-ли-стицкий, с-с-с-с-ы-и», – пьяно повторял он к удовольствию колхозного председателя. «Во молодцы, во надрались. Свои-и! А вот этот, – он показал на товарища Мало, который почти не пил и сидел трезвенький, – этот, ш-ш-ш, – он зашипел мне на ухо, – шпион… Его заслали враги… Он и сам враг народа… Я его обнаружил… Вы скажите там, – он поднял к небу указательный палец, – этого шпиона раскрыл я, председатель колхоза «Победа». К счастью, председатель вскорости громко заикал, забеспокоился и дунул в кусты. Еле-еле подняла я своих. Товарищ Мало мне помогал. И в таком-то виде в гостиницу приволоклись.

А на другой день в самолет и… в знаменитый совхоз «Волго-Дон», где сам Хрущев был совсем недавно. Тоже и там основное время провели за богатым столом. А потом в Ростове были, и снова в колхозе передовом. Наконец, в Краснодар прилетели. Здесь-то я и решила (с негласного разрешения всех членов делегации) попросить начальство крайкома отвезти не по фермам нас, животноводческие постройки осматривать, как было в плане, мы их и так уж навидались, а к морю… Надо было срочно придумать для отчета, куда и зачем. С какой новой технологией строительства знакомиться. С помощью начальства краевого придумали: в Геленджике (там отличное море!) есть замечательное винодельческое хозяйство. Так вот, в этом хозяйстве новая технология. Неважно, что это не фермы, а всего-навсего столбики для виноградной лозы. Но они – новые, из бетона! Смущаясь и весьма радуясь, чехи согласились. И вот мы здесь, в Геленджике. Приехали уже в сумерки. Но искупались. Вода теплая. Море ласковое. Я счастлива ужасно. С тех пор, как уехали из Мариуполя, море только во сне видала. Чехи мои все четверо в одном номере, и с кем-то поселили словака. А у меня люкс! Завтра пойдем в хозяйство знакомиться с виноделием.

С утра, еще перед завтраком, сходили к морю. Оно чуть шелестело, перламутровое. Искупались. Вода – двадцать восемь градусов, а воздух – всего четырнадцать. Вчера похолодало. Потом позавтракали и к десяти часам поехали в хозяйство. Оно здесь же, в Геленджике. Нас будто ждали, встретили как самых дорогих гостей. Сначала пошли «работать», то есть смотреть объекты с новой технологией. Здесь это были бетонные колышки вместо деревянных – опора для тонкой виноградной лозы. Но поскольку объект совсем не сложен, то и «работать» пришлось недолго. Подрулила к автобусу нашему сияющая «Волга», вышел к нам розовощекий, с лучезарной улыбкой директор и, пожимая всем руки, сообщил, что мы очень кстати, что наш Никита Хрущев сейчас в Чехии, и там его встречают, как царей не встречали.

«В Чехословакии сейчас праздник дружбы и братства, двадцатилетие Словацкого национального восстания, а мы дружбу и братство здесь отпразднуем», – сказал он и велел шоферу нашему ехать за ним следом. Привезли нас в огромнейший – никогда не видала таких – погреб винный, где в длинный ряд стояли положенные на бок на специальные подставки большущие деревянные бочки – суды. Возле каждой – маленький деревянный флажок с этикеткой, где написана дата постановки на выдержку, а также сорт винограда и название вида. Между рядами судов, прямо у входа – дебелый стол, покрытый новой клеенкой с веселеньким рисунком, и множество бутылок с вином – более тридцати видов и сортов! Тут же в графинах чистая водичка. Чтобы не перепутались «букеты» (ведь у каждого вина свой), надо каждую порцию при дегустации запивать. Мы, значит, дегустаторы. Перед нами листочки положили с названиями вин. Каждое надо оценить по признакам: вкус, аромат, цвет и т. д. и дать общую оценку в баллах. К «работе» приступили серьезно. Я аж умирала со смеху (про себя), смотря на товарища Трнку, экономиста министерского, с телом, налитым, словно сарделька, как он тщательно всё делает: отмерит себе в стаканчик химический вина точно до рисочки, потом сосредоточенно выпьет, запьет и с важностью запишет на листочке оценку. Однако довольно скоро серьезность пропала. Уже и названия путались, и заполнять листочки забывали. Наконец кто-то предложил чокаться… Хозяева листочки забрали. Оценка была замечательной: все вина хорошие, очень хорошие, отличные и даже выше всякой шкалы – сверхотличные… Потом всех нас, весьма повеселевших, повезли куда-то в ресторан, где накрыт был длинный стол с яствами. Самое замечательное для меня – это виноград и персики. На остальное (а было всего полно) я даже и не смотрела. Народу за столом человек тридцать. Помимо нас все совхозные специалисты, а также начальство городское и партийное. Тосты следовали за тостами, и я должна была всё переводить, что весьма сдерживало меня в поглощении чудесных фруктов. Пили за Никиту Хрущева – «Царя! Всея СССР, у которого порой в голове царя не было», пили за президента Чехословакии Антонина Новотного, «у которого порой тоже голова гуляла», за великий русский народ и за дружественный народ Чехословакии, за мир пили, и за дружбу на веки вечные, и еще раз за коммунизм пили (дожить бы нам!), и еще раз пили за дружбу. Она в боях зародилась и крепла. Кто-то из партийных начальников произнес целую речь, держа наполненную рюмку: «Сейчас, мол, когда мы здесь, в Чехословакии празднуют двадцатую годовщину восстания словацкого. Там ведь и русские участвовали. Так что дружба скреплена кровью братской. Чехословакия – надежный форпост Варшавского договора. СССР всё имеет, чтобы постоять за себя и за дорогих друзей. В Банской Быстрице на празднике зажгли в горах костер. Все, и наши тоже, сели вокруг костра. Партизаны вспоминали о минувшем, пели боевые песни. И спели одну из своих любимых – „По долинам и по взгорьям“. Споемте же и мы эту песню», – закончил свою речь партийный дядечка.

Запели, но ужасно нестройно. Чехословаки старались подтянуть, ловили ртами воздух, но всё безуспешно. Песню, наконец, запили с очередным тостом: «Еще разок за дружбу, ну, крепкую-крепкую, чтоб аж на все века». Наконец, когда уже совсем развезло, выпили за здоровье нас всех, потом еще за здоровье семей наших, и еще за личное счастье… Я и товарищ Мало шли к автобусу на своих ногах. Голова, однако, тоже весело кружилась. Всю остальную делегацию вели, поддерживая с обеих сторон, чтобы не упали. Трнка всё же свалился, хлопнулся прямо на пол, но уже в Краснодаре, в гостинице. Там отнеслись к этому с пониманием, даже ласково. Знали, что это чехословаки. Радио громко вещало о празднике в братской Чехословакии, о том, с какой любовью в этой стране ухаживают за могилами советских воинов… В номерах для чехословаков (и для меня тоже) стояли свежие розы! А назавтра нам улетать в Москву.

Вылет – в час дня. Но с утра еще был Кубанский научно-исследовательский институт по сельскому хозяйству. Там особо не мучили нас показами и рассказами, а провели мимо стендов с новыми сортами пшеницы и кукурузы прямо к накрытому столу. После вчерашнего, однако, не хотелось ни есть, ни даже говорить. Всё же после принятых рюмки-второй «Столичной» пошли и закусочки. И разговоры потекли. Снова тосты за дружбу, за мир и за победу коммунизма. Однако только было раскочегарились, надо ехать в аэропорт. И там уже, при регистрации, выяснилось, что у нас хоть и есть билеты в Москву, но места не забронированы. И ни одного вообще места нет, ни на сегодня, ни на завтра. Начало учебного года через день! Тут хозяев прошибло потом, это была их забота – заранее забронировать места. Сопровождающий наш, побледневший, кинулся звонить. Примчал заместитель директора, толстощекий, пузатый и с кипучей энергией. Разбухший портфель подмышкой, сразу же умчался туда, где кассы. Там, видимо, ничего не вышло, потому что дунул прямо к выходу на аэродром. Минут через двадцать возвращается. Рожа красная, от пота блестит, раздает нам посадочные. «Скорей-скорей, будете первыми. А кто последним будет – сам виноват!»

Последних уже в иллюминатор самолета видела: это была молоденькая красивая женщина с ребеночком на руках и еще молодая парочка. Молодые в конце концов поцеловались и, обнявшись, отступили, а женщина с ребёнком вытирала слезы. Чехи охали, так им было женщину жалко, однако сидели на своих местах, как пришитые.

Погода аж до Москвы ясная, а в Москве жарища, градусов тридцать. Еду сразу же в Дубровицы, а чехи в гостиницу «Ленинградскую», самую, наверное, шикарную в Москве. Завтра к одиннадцати часам их привезут в дирекцию ВИЖа. Мне подойти туда же. Чехи слегка сникли, узнав, что вместо вольного денечка в столице снова предстоит «работа». Об этом сказали в загранотделе министерства, куда я из аэропорта позвонила. Так, мол, их советник хотел, товарищ Йирка.

В уже знакомый мне директорский кабинет ВИЖа заявились одновременно: чехословаки и я. Нас ожидали. На длинном столе вазы с цветами и фруктами, бутылки с минералкой и крюшоном, чистые до блеска тонкостенные бокалы. За столом кроме директора, сидевшего «во главе», были сотрудники с папками бумаг, с рулонами таблиц, с чистыми блокнотами и ручками. Нам всем тоже дали по ручке и блокнотику.

Чехословаки, увидав блокнотики и алчущих «плодотворной» встречи с иностранцами сотрудников, сникли. «Что невеселы?» – спросил бравый директор, бывший фронтовик. Я ответила за всех, что, мол, устали, потому что без выходных две недели работали. Директор принял это во внимание, и деловых разговоров почти не было. Папки толстые с бумагами так и не раскрылись и таблички остались в рулонах. Зато сам Всяких увлечённо рассказывал, как воевал. Тоже и Чехословакию освобождал. В Праге был потом два раза. Много друзей в Чехословакии у него.

А потом, уже более узким кругом, переместились в другое помещение, поменьше, чем кабинет, и с накрытым столом. По сравнению с Украиной, Ростовом и Краснодаром оказалось весьма скромненько. Но было замечательное «Советское шампанское», которое быстро веселило. Разом все говорили, стараясь друг дружку перекричать. Силилась все переводить. И с чешского на русский, и наоборот. Директор Всяких покинул свое головное место в торце стола, согнал сидевшего со мною рядом какого-то сотрудника своего и очень галантно за мною ухаживал. А когда прощались, то поцеловал руку и сказал комплимент: «Как хорошо вы научились говорить по-русски!» И еще сказал, чтобы я к нему, если что, обращалась, что он сделает всё-всё… Однако узнав, что я никакая не иностранка, а вся своя, вдобавок аспирантка его же института, он удивленно запырхал и, будто его обидели, отскочил от меня. Однако в конце, видя, как ухаживают за мной все мои чехословаки, пришвартовался снова и уже не отходил.

А утром чуть свет поехала я в Калугу за Леной. Загорелая, веселая, сразу же вспрыгнула на меня, обхватив руками и ногами: «Я – клещ! Я – клещ!» Тетя Тася подарила ей новенький портфелик. «Всю жизнь проработала педагогом, но такого ребенка не видела еще. Выпущенный Джинн из бутылки, вождь краснокожих, даже не знаю, как назвать. Неудержимая энергия! Без тормозов. Ни с кем еще так не уставала, хотя чувствуется, очень хороший человечек растет».

Бабочку еще позавчера увезли в Свердловск, потому что Славику нужен пригляд, а они, мама с Батей, вечно в отъезде. Тетя Тася, чувствуется, рада несказанно, что забираю свою дочу. А я втайне надеялась, что предложат еще остаться, пока с общежитием устроимся, пока Иво приедет из Хабаров.

Мы с Леной без своего угла. Живем то у Рядчиковых, то у дяди Бори, брата моей Мамы. Лена в восторге и от дяди Бори с тетей Лидой, и от квартиры их огромной. Целых три комнаты! Ванная, кухня. А больше всего ей туалет понравился: не надо на улицу выходить! У дяди Бори есть сын Юра. Учится в университете, а жена его там же, в аспирантуре. Я их еще не видела.

А в министерстве с меня отчет о поездке хотят. Товарищ Йирка сказал, что чехи от поездки в восторге. Он не знает, почему. Про море и Геленджик мы все договорились ничего не говорить Советнику посольства. Но в министерстве я призналась. А там сказали, что такое вообще-то не дозволяется, потому что иностранцы должны быть все время под контролем, а Геленджик, и тем более винный погребок, не были предусмотрены в их деловой поездке. Но, даст Бог, всё обойдется. Только в отчете об этом писать не надо…

Поселяемся в аспирантское общежитие

Наконец-то приехал Иво, привез трудовые книжки и справку из Новосибирского института об отчислении меня из аспирантуры в связи с переводом в ВИЖ. Даже не поцеловались, помчались с этими бумагами в дирекцию, в отдел аспирантуры. Вышел приказ, в котором указали и срок аспирантуры: Иве – три года; мне – два года и два месяца. В тот же день и в общежитие поселились. Вперлись туда мимо удивленной вахтерши с огромными чемоданами, с кучей разных коробок и с… ребенком. Дали нам комнатку, самую крайнюю к балкону, на третьем, последнем, этаже. Комнатка узкая и вытянутая чулком. Единственное окно – почти во всю ширь противоположной от двери стены. В комнате две кровати и два письменных столика. Комендантша Аня выдала матрацы, постели. Посокрушалась, как же мы с ребенком, взрослым уже, будем здесь все умещаться. Не лучше ли где-нибудь квартиру подыскать, так, мол, все делают, к кому приезжают жены с детьми. Но мы бодро сказали, что поместились прекрасно, и что я не просто жена, а тоже аспирантка.

Только мы расположились, Лена уже куда-то умчалась. Оказывается, на втором этаже телевизор есть, и она туда. Пока хлопотали, незаметно было, что Иво какой-то не такой. Смурной. В чем дело? Сказал, что, наверное, заболел. И очень плохое настроение у него. Рядчиковы в гости пригласили – мы не пошли. Лег лицом к стенке. И скоро уснул. И тут я уяснила себе: мы так и не поцеловались! Сама же себя и успокоила: устал с дороги…

А наутро повела Лену в школу Дубровицкую, в третий класс. Школа – новенькое окнистое здание, прямо напротив аспирантского общежития. Просторные классы, спортивный зал, столовая, туалеты на всех трех этажах… Лена такую видела впервые (а я разве что в мечтах). В дирекции записали и сказали, чтобы сразу же на урок вела, звонок только что был. Вышла учительница, Полина Яковлевна, пожилая, но с молодыми умными глазами. Представила ей Лену. Та сразу же так ни с чего похвалила: «Хорошая девочка». А я пожалела учительницу, не хотелось, чтобы уж совсем было «кот в мешке», набралась храбрости, призналась, какой у меня тяжелый ребенок, пообещала приходить в школу, помогать справляться… «Я вот ей дам! Голову оторву!» – весело погрозила учительница Лене, а мне сказала не волноваться и еще раз громко повторила: «Девочка – хорошая!»

Лена Птак в Дубровицкой школе, 1965 г.

Темы наших диссертаций

Наконец-то подобрали темы. Просто по кормлению свиней лизином работ уже много, и не только в нашем институте. Виктору хотелось, чтобы наши работы были оригинальными. Иве он посоветовал заняться доступностью, т. е. усвояемостью лизина разных кормов. Методика определения этой самой «доступности» была только у американцев. Очень трудоемкая, требующая огромной тщательности и вообще терпения. У Ивы спросили, возьмется ли он за эту очень специфическую тему. Он согласился. А у меня и спрашивать не стали, сказали, что буду заниматься потребностью свиней в другой, следующей за лизином, лимитирующей, т. е. часто недостающей для свиней аминокислоте – метионине. К тому же требовалось определить, как влияет на эту потребность витамин В

.

Известный советский витаминолог В. Н. Букин, который заведует лабораторией витаминов в институте биохимии Академии наук, доказал, что витамин В

участвует в синтезе этого самого метионина. Значит, обеспечь поросенка растущего витамином В

и смело давай рацион, дефицитный по этой аминокислоте? Но это еще доказать надо. «На свиньях таких опытов нет, ни у нас, ни даже в Америке», – говорит Виктор.

Решили (Рядчиков и профессор Томмэ), что мы с Ивой будем готовить методики по этим темам. Поэтому скорее надо знакомиться с литературой, а мне еще и с Букиным попытаться бы встретиться. Но сначала – продумать схему опыта и почитать литературу нужную и работы Букина.

В обед забежала в школу: уж лучше самой, чем по вызову, как это было в Хабарах. Полина Яковлевна вышла ко мне в коридор и незло напустилась: «И чего вы всё ходите?! Чего всё наговариваете на дочку свою? Прекрасная девочка. Прилежная, умная, послушная». У меня от удивления, наверное, глаза вытаращились и рот открылся: «Прилежная? Послушная?» «Она у меня лучше всех на уроках сидит. И троек у нее уже нет. Всё больше пятерки!» – улыбается учительница, в глазах веселинки пляшут, а я чуть не плачу от радости.

Почти каждый день езжу в библиотеку ВАСХНИЛовскую. Это почти в центре Москвы. Иво тоже, но он еще и в Тимирязевскую, что много дальше. Там, говорит, по его теме литературы больше.

Вся почти литература на английском языке, а мы его не знаем абсолютно. Рядчиков сказал, что в американских журналах до того четко пишут, что и не зная поймешь. И посоветовал начинать с таблиц. И он был прав: тексты в американском журнале Animal Science мне гораздо более понятны, чем в родном «Животноводстве». Там всего несколько слов, а остальное цифры. Мы с Ивой записались ходить в группу английского языка для аспирантов. Преподавательница Софья Арташезовна, или просто Софа, когда-то в Англии жила, армяночка с очень живой, прямо театральной мимикой. Кто-нибудь в напряге на деревенско-английском читает газетный текст, а она показывает на лице своем впечатление от нашего произношения. Получается ужасно смешно и очень весело, хотя лицо ее будто бы муки душевные отображает. Группа аспирантов (нас человек двадцать) то и дело взрывается хохотом, однако же – странное дело – так всё легко воспринимается!

Иногда, когда засиживаюсь в библиотеке, ночую у дяди Бори. Сплю в самой большой, огромной комнате на зеленом диване. Дядя Боря с приятно округлым брюшком и мудрым взглядом карих глаз на добром бородатом лице и симпатичная, с интеллигентным лицом жена его Лидия Федоровна очень ко мне добры, сказали, что могу бывать у них сколько хочу и когда хочу. У них столько прекрасных книг! Такой вид из окон с десятого этажа: зеленые перелески, низкие домики и много подъемных кранов.

Но больше всего мне нравятся у них туалет, ванная и холодильник. От этих трех вещей всегда испытываю наслаждение, особенно от холодильника. Там всегда есть докторская колбаса! И Дядя Боря с Лидией Федоровной говорят мне, чтобы я не стеснялась и эту бы колбасу ела сколько хочу. Знали бы они, сколько я могла ее поглотить! Всю бы, без остатка! Поэтому держу себя в узде относительно колбасы и стараюсь больше пить чаю просто с хлебом…

Готовлюсь к эксперименту и знакомлюсь с ведущим витаминологом страны Букиным

В экспериментальном хозяйстве ВИЖа «Клёново-Чегодаево» пытаюсь договориться насчет опыта: нужно будет около сотни поросят-отъемышей и, главное, место, куда свиней подопытных расположить. С местами, предупредили меня, осенью плохо, потому что свинарники, в которых зимуют, переполнены, там поросят по группам не поставишь, а деревянные – летние времянки, в них зимой замерзнут. Все равно пошла к директору Барбашову. Бывший морячок, но уже в годах, с брюшком, с нагловато-умным взглядом небольших темных глаз на круглом котином лице. Говорят, очень способный организатор, окончил на скорую руку сельскохозяйственный институт (по сильно сокращенной, партийной программе) и уже известность приобрел на весь Союз: выращивает дешевую свинину в недорогих летних постройках-мониторах. Сам Хрущев то ли приезжал, то ли к себе вызывал…

В Клёново из Дубровиц служебный автобус ходит. Первым рейсом, в шесть сорок пять утра, на нём ездят Лена Рядчикова, сотрудники ВИЖа и аспиранты, которые опыты ведут в этом хозяйстве. А в двенадцать дня, вторым рейсом, возвращаются сильно пропахшие свинарником или скотными «опытники». А есть еще и третий рейс, в четыре часа дня.

Я поехала первым рейсом и в числе двух уважаемых сотрудников испрашивала разрешение Барбашова начать опыт на поросятах. Барбашов отказал всем. Сотрудники спокойненько подосвиданькались с директором до весны, а я осталась еще сидеть в кабинете. Сижу молча, пока не сказал:

– А ты чего высиживаешь, не поняла что ли меня?

– А я не могу ждать до лета: осталось мало времени. Поэтому приеду еще просить.

– Приезжай, проси, – повел он широкими ожиревшими плечами, – только ведь места нет. Из мониторов деревянных к декабрю всех угонят в зимние свинарники, где нет условий для ваших опытов. А в мониторах, как большой мороз грянет, так и замерзнет всё.

– А как же у нас на целине в арочниках не мерзло? – спросила я, стараясь держаться как можно наглее.

– А ты что, на целине что ль была?