Лиловый рай. Роман. Том первый

Он стал озираться, но матери нигде не было, а поджидавший неподалёку усатый подошёл и встал с ним рядом. И, глядя в сторону, а не на него, процедил сквозь зубы на очень плохом английском:

– Будешь крик, я убью твоя мать.

Майкл подумал, что никого усатый не убьёт. Просто потому не убьёт, что матери здесь нет. Она села в только что отъехавший автобус и оставила его одного.

– А вы дадите мне пить? – спросил он, подняв голову, и не понял, почему усатый, ничего не отвечая, смотрит на него, раскрыв рот. – Вы дадите мне пить? – опять спросил он.

– Конечно, дам, малец, – покачивая головой то ли от волнения, то ли от удивления, ответил усатый. – Ты же точно ангел, как я и подумал, когда увидел тебя. Разве ангелу можно отказать?

Усатый говорил на испанском, но Майкл понял слово аngel. И ещё он понял, что ему нечего бояться и усатый не собирается его обижать. Он протянул руку, и они пошли по пыльной площади прямо к магазинчику, в котором продавалась вода.

II

Купивший Майкла мексиканец был уже немолод, звали его Гонсало, фамилия его была Гуттьерес, и главными его достоинствами были пышные чёрные усы и внушительный живот – результат чрезмерной любви к пиву и мачаке с яйцами, которую его жена, сварливая Инес, готовила собственноручно, не доверяя домашней поварихе Сэльме.

Недавно у Гонсало возникла одна навязчивая идея. Впрочем, у него всегда были навязчивые идеи, он буквально болел ими, а многие пытался осуществить, невзирая на то, что они проваливались с неизменной регулярностью. Лишь защита дона Гаэля Хесуса Домингеса, по прозвищу Мастак, кузена Инес и всемогущего босса приграничья, выручала его кошелёк. А пару раз, чего уж тут лукавить, – и жизнь.

В целом Гонсало неплохо устроился. Хозяйство, довольно обширное и хлопотное, управлялось крепкой рукой властной и домовитой жены, а детей – двух сыновей и дочь – дон Гаэль помог пристроить так, чтобы все остались довольны. Сыновья влились в охранную структуру одного из приграничных наркобаронов, входившего со своей командой в синдикат дона, а дочь выдали замуж.

– Чего ещё надо женщине в этой жизни, кроме как удачно сходить замуж? И чтобы без фокусов с разводами или ещё чего похлеще! – не раз громогласно заявлял Гонсало в местном баре, где сиживал целыми днями в компании таких же пьяных бездельников, как и он сам.

Спокойная жизнь Гонсало и Инес, как это и бывает, закончилась в один ужасный день. За три года до того дня, когда Гонсало встретил на площади Майкла, его сыновей застрелили в ходе кровавой войны дона Гаэля с одним из соперничавших с ним наркокартелей. Трагический эпизод гибели сыновей внёс ноту драматизма в монологи Гонсало. Он стал заметно больше пить и ещё больше отдалился от жены, с которой и без того жил как кошка с собакой, но, несмотря на драматические нотки в монологах, трагедия не изменила Гонсало ни на йоту, и навязчивые идеи по-прежнему регулярно рождались в его голове.

III

Последняя из идей Гонсало оказалась круто замешана на зависти.

Поговаривают, что зависть существует двух типов. Белая и чёрная. И якобы белая – это хорошая зависть, а чёрная – плохая. Исходя из сказанного получалось, что породившая последнюю идею Гонсало зависть была самой что ни на есть чёрной. Что поделаешь, заказать зависть невозможно, она рождается не спрашивая и с момента появления берёт бразды правления в свои руки.

Гонсало испытал именно ту, самую что ни на есть чёрную зависть, когда увидел, что по центральной городской площади, очерчивая победные круги и визжа тормозами во время виражей, раскатывает автомобиль шикарного красного цвета.

За рулём автомобиля сидел Панчито – сын веселушки Маргариты, легкомысленной вдовушки и отчаянной картёжницы, известной всему городку своим безбашенным поведением и дикими нарядами.

Рядом с Панчито с важным видом и большущей сигарой в зубах восседал Мигель Карлос Фернандес.

Положим, Мигель Фернандес заслуживал шикарного автомобиля, потому что всего добился сам.

Бывший местный житель, он вернулся домой несколько лет назад после длительного тюремного заключения. Сидел Мигель не в захудалой местной кутузке, откуда давно вышел бы на свободу, а в настоящей американской тюрьме штата Техас, куда его занесло по большому счёту случайно, да и попался он на ерунде, но, на свою беду, оказался замешан в другой, более тёмной истории, концы которой и всплыли во время дознания.

Подробностей не знал никто, но можно было не сомневаться, что сел Мигель по делу.

Отсидев от звонка до звонка долгих девять лет, он был отпущен, выдворен из страны без права на возвращение и как ни в чём не бывало появился в городке, где его дела быстро пошли в гору, поскольку Мигель был неленив, нагл и умел договариваться с властями и с гринго по нужным вопросам. В карманы полосатых костюмов Мигеля хлынули деньги, сигары в жёлтых крепких зубах становились всё толще, а растущее не по дням, а по часам благосостояние находило подтверждение в различных знаковых отметинах: то церкви перечислялась довольно крупная сумма, о чём в присутствии всего города сообщал во время воскресной службы падре Мануэль, то оставшимся без кормильцев семьям раздавали благотворительную помощь, то дочь Мигеля, толстуха Консуэло, приходила на танцы, разряженная в пух и прах, и об этом на другой же день болтали в баре, на рынке и в местной мэрии, да и дом Мигеля всё обрастал и обрастал пристройками, и почти все свободные местные земли были скуплены им подчистую.

Естественно, все знали, что подобный доход может дать лишь торговля дурью.

Наркотой Мигель занялся сразу по прибытии из тюрьмы. Он начал по мелочам, поскольку осторожничал, чтобы не навлечь на себя гнев дона Гаэля, без благословения которого в здешних местах нельзя было даже справлять естественную нужду, а не то что заниматься серьёзным бизнесом. Ну а широко дела Мигеля пошли после того, как в одной из кровавых разборок, происшедших у границы, он, с двумя пулями в животе и двумя убитыми подельниками рядом, чудом выжил там, где не выжил бы больше никто. Именно тогда на него обратили внимание две важные шишки из правительства. И они же сумели убедить дона Гаэля, что Мигель нужен для обделывания различных деликатных дел безотносительно контроля со стороны дона. С той поры Мигель и смог развернуться во всю ширь, не опасаясь ни за свою жизнь, ни за свой бизнес. Да и товара было хоть отбавляй.

А желающих его приобрести – ещё больше.

Дело своё Мигель изучил досконально, платил кому надо щедрые отступные и сумел найти общий язык с доном Гаэлем. Тот знал, что всегда может положиться на «техасского выскочку», как прозвали Мигеля в приграничье.

IV

Успехи Мигеля Фернандеса давно будоражили воображение Гонсало, а его бизнес казался ему плёвым делом. Подумаешь – торговать дурью! И у него получится. Можно подумать, его собственные сыновья были заняты чем-то другим.

Обмозговывая во время бдения за кружкой пива свою новую идею, Гонсало воображал, что не будет размениваться на мелочи, как шестёрки из окружения его сыновей. У него и товар будет наилучшего качества, и клиенты только класса люкс. Не хуже, чем у Мигеля, а может быть, и лучше. Что такое «класс люкс», Гонсало представлял себе весьма смутно, в голове вертелись лишь тёлки в бикини с сигаретами в красных порочных ртах, длиннющие машины с яркими лакированными боками и крупные пачки американских денег, аккуратно разложенные в металлическом кейсе, но отсутствие чёткого понимания цели никогда не было проблемой для Гонсало. Не стало и на этот раз.

– Был бы товар, – рассуждал он, – а «люкс» появится сам.

От появления новой идеи до её воплощения у Гонсало обычно проходило много времени, и он ещё долго бы раскачивался, обдумывая по вечерам в тяжёлом воздухе бара пути добычи и сбыта «класса люкс», но сверкающий лаком красный автомобиль Мигеля доконал его, и на следующий день после бессонной ночи, злой и помятый, с привычным желанием выпить немедленно чего-нибудь крепкого, он, сам не зная толком, для чего, пошёл в город, где и наткнулся на измождённую и раздрызганную бродяжку-гринго. Из тех, кто уже даже не хиппи, а чёрт знает что.

Гонсало даже не понял, сколько ей лет.

Может, двадцать, может, тридцать, а может, и все сорок.

За руку бродяжка держала ребёнка лет четырёх-пяти-шести. Точнее невозможно было определить. И такого же тощего и несчастного, как она сама.

Возмущённый тем, до чего могут довести себя некоторые гринго, Гонсало перевёл взгляд с её измученного одержимостью лица на ребёнка – и вдруг подумал, что должен немедленно что-то сделать.

Попытавшись изобразить подобие улыбки, он подошёл к бродяжке и кивком пригласил её к разговору.

– Тебе нет еда? – спросил он на ломаном английском.

– Да. А что, есть работа? – по-испански спросила она.

Женщина говорила быстро, нервными короткими фразами, и Гонсало отчётливо понял, что её интересует вовсе не еда.

«Что ж, тем проще будет договориться», – подумал он, хотя не совсем понимал, какого чёрта ему, собственно, всё это понадобилось.

– Я могу тебе кое-что предложить, – усмехнувшись в усы, сказал он.

– Работу? Я готова. Я…

– Помалкивай.

Нагнувшись к ней пониже, чтобы маленький гринго не слышал его, Гонсало сказал:

– Продай мне мальца.

Она не удивилась вопросу, будто и не умела удивляться.

– За сколько?

– Дам пятьдесят баксов.

– Триста, – быстро сказала она, – мне как раз хватит.

Гонсало, не раздумывая, вынул из кармана горсть пятидесятидолларовых мятых банкнот и, прежде чем вложить их в жадно протянутую руку, сказал бродяжке на испанском: