Лиловый рай. Роман. Том первый

– Учти, ты уберёшься отсюда первым же автобусом.

Она согласно кивнула, схватила деньги и быстро запрыгнула на ступеньку подошедшего автобуса. Перед тем как исчезнуть навсегда, успела шепнуть ему на ухо имя и возраст мальчика, но Гонсало её почти не слушал.

Ему надо было сосредоточиться на ребёнке, дабы избежать возможного шума.

V

Он подошёл к озиравшемуся мальчику, заглянул ему в глаза и поймал себя на том, что испытанное ранее желание помочь не только не ушло, а, наоборот, усилилось.

Щурясь на ярком солнце, на Гонсало смотрел самый красивый ребёнок, которого могла создать мать-природа, и в его голове абсолютно не к месту возникла мысль, что ребёнок совсем не похож на его сыновей, какими они были в его возрасте – двумя вечно торчавшими во дворе без дела увальнями.

Да и на белых детей-гринго он тоже не был похож, хотя был явно их кровей.

Гонсало даже испугался немного. «Вот это да! – подумал он. – Это же надо! Маленький Христос был таким же, не иначе. А может, это ангелочек, который случайно упал оттуда?»

Он поднял голову и посмотрел вверх, пытаясь разглядеть место, с которого упал маленький ангел, но ничего не обнаружил. Плыли редкие облака по сухому, похожему на выцветшую простыню небу, мелькнула быстрая тень спешившей по своим делам птицы, в белёсой синеве по-домашнему утробно гудел крохотный силуэт пролетавшего самолёта. Поглазев ещё некоторое время вверх, Гонсало опустил голову, взял руку мальчика в широкую потную ладонь и повёл его в ближайшую лавку, где, не обращая внимания на удивлённое лицо продавщицы, купил бутылку воды, а также всяких сладких липучек, которые так нравились Эусебито, его единственному внуку.

Конфеты маленького гринго не заинтересовали совершенно, а вот в бутылку он вцепился так, что Гонсало пришлось немало потрудиться, чтобы отобрать её, – нужно было свинтить с неё крышку. Заполучив открытую бутылку, маленький гринго жадно приник к горлышку и начал пить. Заходила по тонкой и грязной детской шее судорога горловых мышц, а Гонсало совсем некстати почувствовал, что его глаза что-то щиплет.

Пришлось отвернуться и несколько раз шумно втянуть в себя воздух.

«Не хватало ещё разреветься при всех, – подумал он. – Вот позору-то будет».

Выпив почти три четверти содержимого, Майкл удовлетворённо вздохнул и произнёс звонким и одновременно нежным мальчишеским дискантом:

– Спасибо, сэр.

– Ещё хочешь? – сглотнув воздух, спросил Гонсало.

– А можно? – спросил Майкл.

– Конечно, малец, – развёл руками Гонсало, купил ещё одну бутылку и, передавая её маленькому гринго, увидел в его глазах неприкрытый восторг.

Только дети умеют обнажать свои эмоции, не украшая их разноцветьем отвлекающих манёвров и ширмой притворства. Взрослые этого уже не могут. У взрослых пропадает прямая связь с миром, и они видят его через выставленные приобретённым опытом мыслительные хитросплетения, обильно сдобренные ложью, пронизывающей, как известно, сволочную человеческую натуру вдоль и поперёк.

– Ладно-ладно, пей сколько влезет, только не лопни, – добродушно буркнул Гонсало.

Он подождал, пока Майкл выпьет ещё несколько глотков, протянул ему руку, они двинулись к большой старой машине, припаркованной неподалёку от площади, и, сев в неё, быстро поехали в сторону видневшихся вдали жёлто-синих гор.

VI

Предстоящий разговор с Инес совершенно не беспокоил Гонсало, так как за годы совместной жизни он научился справляться с ней. В молодости прихватывал сильной ручищей за плоские ягодицы, и Инес сразу становилась кроткая, как овечка, а когда молодость прошла, дрался с ней в прямом и переносном смысле, ни на йоту не отступая от ранее заявленного, поскольку знал, что любая уступка будет стоить ему целого ряда завоёванных позиций. Но внешний вид маленького гринго тем не менее беспокоил его, поскольку в душе Гонсало остался таким же любителем произвести эффект, как и сто лет назад, и ему хотелось, чтобы найдёныш выглядел впечатляюще.

Ну или хотя бы немного чище, что ли…

– Мы с тобой сначала пойдём к мамите, и она тебя помоет, да и из одёжки найдёт кое-чего, – произнёс он, скорее, для собственного успокоения, так как отнюдь не был уверен, что в доме найдётся что-либо, годящееся на смену детским лохмотьям. – Только ты не балуй тут мне и веди себя тихо, а то я знаешь как могу всыпать? – на всякий случай добавил он и краем глаза заметил, что маленький гринго согласно кивнул.

«Смышлёный», – подумал Гонсало, отчего-то испытывая чувство радостного удовлетворения.

– А кто это – мамита?

Вопрос прозвучал на испанском и так неожиданно, что Гонсало вздрогнул.

– Как это кто? – прогудел он после секундного замешательства. – Ну-у, моя мамита… моя… мамасита… Тереси… Тереса!

К своему удивлению, Гонсало обнаружил, что даже не может объяснить, кем является Тереса. Она жила у них с тех пор, как он только начал взрослеть, была ему вместо матери, и Гонсало понятия не имел, что он, собственно, может о ней рассказать.

– Тереса мне как мать, – доверительно сообщил он мальчику и вновь заметил лёгкий кивок.

– Кхе, – хмыкнул он, переваривая наглядную сообразительность малолетнего бродяги.

VII

Они мчались в поместье через щедро поливавшее землю полуденное солнце по пыльной, местами разбитой дороге, сквозь ленивый лай собак, привычно приостанавливаясь у полуразрушенных лежачих полицейских и визжа тормозами на поворотах.

Путь в поместье занимал примерно полчаса, и всё это время Майкл сидел в машине так тихо, что Гонсало забыл о его существовании, а когда вспомнил, то подумал, что ни о чём не жалеет.

«Пусть поживёт у нас пока что», – пробурчал он, явно довольный собой.

Когда подъехали к большим приземистым воротам, он обернулся к Майклу и сказал:

– Жди, пока я не пришлю за тобой, но только не в машине. Иди сядь на корточки возле забора, – он указал на добротную изгородь, – и жди. За тобой придут.

Майкл кивнул и, выбравшись из машины, захлопнул за собой дверцу, а довольно топорщащий усами Гонсало самостоятельно открыл ворота и заехал на территорию поместья.

Оглядевшись, Майкл медленно подошёл к изгороди и, как было велено, присел на корточки возле небольших зелёных кустов.

Он по-прежнему не выпускал из рук бутылку со стремительно согревающейся водой, но просто сидеть в ожидании вскоре стало скучно. Тогда он ещё раз внимательно осмотрел окружающий пейзаж и начал излюбленную игру в диалог с самим собой.

В игре он выступал в роли делавшего покупки в магазине и важно садившегося в машину Гонсало и самого себя, но смелого и решительного, с деньгами в кармане и таким же автомобилем, как у Гонсало, только новым и не голубого цвета, а цвета мокрого асфальта – термин, который он однажды услышал, стоя неподалёку от двух элегантных мужчин, беседовавших между собой об автомобилях иностранной марки.

В самый разгар игры в его голове вдруг возникла и разрослась непривычная тяжесть. Майклу пришлось даже поставить бутылку с водой рядом, в придорожную пыль, и, придерживая отяжелевшую голову, упереться в коленки, чтобы ненароком не завалиться ничком.

Это случилось впервые. Как пробный шар, брошенный робкой, ещё неуверенной рукой.

– Как тихо. Ой, как тихо. Ой, что это? Я… я… я лечу, да? А куда? Ой, как здесь высоко. Я что, поднялся выше всех? И не страшно совсем, а… хорошо. Это что, горы? Они совсем маленькие сверху. Как здесь тихо. Здесь что, никто не живёт?

Джанни

I

– Чего уставился? Сейчас дыру во мне протрёшь!

– Не протру. Таких, как ты, голыми руками не возьмёшь.

– Тут ты прав. Не возьмёшь. И чего тебе от меня надо?

– Ничего. Просто захотел посмотреть. Я тебя в последний раз видел одиннадцать лет назад. Ты тогда вот такой шкет был.