Сочинения. Том 12. Антидепрессант

– Ну-с. Будем ли ещё продолжать мучить нашего дорогого Эмануила?, – счастливо улыбаясь, Электрон медленно обвёл взглядом аудиторию, – Или, может, по чайку с печеньицем?

Радостно шумнув отодвигаемыми стульями, аудитория быстро избавилась от толпы ученых, кинувшихся к стоящим в коридоре столикам с традиционным семинарским угощением.

– А Вас, Эмануил, – торжественно заявил Электрон, -, милости прошу посетить наше скромное жилище. Непременно с дражайшей половиной.

Через несколько дней, уже в полной мере, я наслаждался удовольствием общения с Электроном в его домашних условиях.

Внешне он выглядел чистым теоретиком. Неважно в какой академической дисциплине. С равным успехом его можно было причислить и к математикам, и физикам, и к лирикам.

Однако привычный стереотип рассеянного странноватого ученого по отношению к нему не срабатывал. Не годился ни в коей мере.

Электрон оказался ловким, сообразительным и рукастым, обставив квартиру с примыкавшим земельным участком множественными произведениями своего незаурядного плотницкого и инженерного таланта.

Чай, также, был отменным. Общение – Общение с Большой Буквы. Стоит ли добавлять, что я, конечно же, стал постоянным участником знаменитого ашдодского научного семинара?

Там могли выступать не только ученые, не только Цви Цилькер – легендарный мэр Ашдода, не только политики типа Щаранского и Либермана, простые Премьер Министры и Президенты страны, но и обычные изобретатели, поэты и гитаристы.

Все выступления подвергались настоящему пристрастному академическому разбору. Прения затягивались порой на долгие часы.

Обстановка, в том числе военная, периодически накалялась, неопределенность жизни государства, города, отдельного человека, зашкаливали.

Точно все знали только одно – ровно через неделю, в семь часов вечера среды, научный семинар обязательно состоится. Он будет, будет обязательно, чтобы не происходило.

Это вселяло Надежду, это вдохновляло всех, это позволяло людям, от которых давно и пренебрежительно отмахнулись на работе и дома, независимо от сложившихся тяжёлых экономических, психологических, личных и общественных обстоятельств, не только высказаться на любую тему, но и быть уважительно, внимательно и доброжелательно услышанным.

Как здорово это было…

ЗАЧЕМ ЖЕ НАС СОЗДАЛИ?

Уже не спорят, что базовые хотелки, вшитые в нашу органическую микросхему, это святое. Животные инстинкты поесть, испытать оргазм, избежать смерти, убежав от страшилок, куда глаза глядят, и, конечно, вырастить новое поколение. А может, – О, Счастье! – поруководить толпой разумных и не очень.

В странах, где играют в демократию, эти основные принципы висят на предвыборной платформе всех партий и депутатов. В конечном счете, все это и выливается в то, чтобы накормить ораву «хлебом» и предоставить ей известное число примитивных «зрелищ».

Не дай Б-же, сделать спектакли заумными. Все должно быть примитивно, просто и понятно каждому, кто имеет право подойти к избирательной урне. Хорошее слово « урна». Полностью отражает смысл того, что в нее вкладывают.

Игра с махровым эгоизмом в долгую, как известно из истории, ни к чему хорошему не приводила. Греки, римляне, а до них, жители древнего Израиля, применив демократические процедуры и пойдя вслед за примитивными желаниями толпы, дошли до ручки, то есть до саморазрушения.

Большевики, коммунисты, назвав свои диктаторские замашки и процедуры « демократическим централизмом», продвинулись дальше. Если человеку дать благородную цель, с детства талдонить или талдычить, что «друг, товарищ и брат», это очень важно, он, по-тихоньку, меняется в лучшую сторону.

Количество альтруистов, готовых к самопожертвованию, чтобы спасти соседских детей, выручить земляков и отдать жизнь за счастливое будущее своей Родины, увеличивалось.

Но победы над базовыми инстинктами оказались временными. Соседи, провозгласившие лозунг, о главной главности желаний индивидуума над высшими ценностями общества, набили свои желудки раньше и разрекламировали это дело по полной.

Фильмы с изображением бесконечного количества колбас, ресторанов и стриптиз-клубов, потрясли сознание советских домохозяек и детей партийного начальства. Произошло то, что произошло. Те, кто находился наверху, ограбили общую кассу и повели толпу на выборы. Как и ожидалось, вновь победили старые римские лозунги « хлеба и зрелищ».

Нет. Конечно же. Политологи, социологи и прежние преподаватели научного коммунизма всех мастей, стали искать в эгоистической ночи новую идею, подсовывая исторические примеры прошлого альтруизма и миллионы самопожертвований. Только забывали и забывают разъяснить, во имя чего.

Во имя « счастливого будущего нынешних и грядущих поколений». Раньше, хотя бы разъясняли. Учили подробно, что из себя представляет «рыло золотого тельца», из чего, по их мнению, состоит « Счастье».

Показывали, что стоит только изменить в марксистской формуле прибавочную стоимость на «Ноль», как всюду исчезнут социальная несправедливость и неравенство. Набив желудки, можно заняться и творческой деятельностью.

Однако победил базовый хватательный рефлекс жаждущих власти и всего прочего. Все вернулось на « круги своя» – к банальной и скучной кормушке. Ходим по кругу, товарищи. И этот круг, очень напоминает цирковой.

Зачем же? Зачем же нас создали?

И ВИДЕТЬ МЕНЯ ВСЕ ТАК РАДЫ…

Мелодика речи обёрнута взглядом,
А он растворен в близлежащем Пространстве,
Дыхание нежное чувствую рядом,
И звон колокольный в осеннем убранстве

Зигзаг развороченной стаи под ветром
Пытается темпы прибавить полета,
И тучи осваивать, метры за метром,
И взмахи верстать без ума и расчета

Укройся от хмари, безумная птица,
Найди пребыванье вне ветра и бури,
Мне ночью тревожною часто не спится-
Мечтаю о Небе волшебной глазури

Где много летать мне пришлось с малолетства,
Где лес родниками поил посвященных,
Где улица, дом, палисад и все детство,
Где птицы поют во дворах ещё сонных

Где к Шипоту* ловко сбегают дороги,
Где ветви шелковиц так нравятся взглядам,
В пыли шелковистой купаются ноги,
И видеть меня все так рады, так рады…

Шипот – место источников и водопадов

ОДИН И ТОТ ЖЕ СОН…

Поздняя осень сорок первого для обитателей гетто была самой тяжелой.

Словно невыносимо длинная ночь тяжелой болезни ребёнка, она длилась и длилась, казалось, что бесконечно. Будто в горячечном бреду проплывали тягостные картины нескончаемого перехода из Сокирян. Огромные рвы – ямы на сто человек, вырытые каждые десять километров с жестокой педантичностью, неумолимо переполнялись трупами, обессиленными и умирающими. Больные, старики и дети не выдерживали мучительного дневного перехода в сторону Могилев-Подольска.

Там, на пути в Винницкую область, у пыльной дороги, осталась и папина мама – моя бабушка Ханна. Я видел ее только на старых пожелтевших фотографиях.

У неё жестоко прихватило сердце, не выдержавшее тревог за ни в чем неповинных детей. Цепко схватившись за руки друг друга, они суетливо и наивно торопились, уходя в страшно-тёмное, безвыходное будущее.

Как и многих, ее бросили в яму живой.

С первыми морозами, намертво сковавшими землю в октябре, пришли очередные беды. Ретивые полицаи, не знавшие как ещё выслужиться перед новыми хозяевами, соорудили огромный ров – неаккуратную яму на окраине гетто, служившую, поначалу, мусоркой.