Вспомни меня

– Нет, Алан, выступать перед камерами мне не по силам! – От одной мысли у меня начинает колотиться сердце. Я вытираю вдруг вспотевшие ладони о брюки, стараясь успокоиться. Откашлявшись, пытаюсь его урезонить: – Извините, но, боюсь, это не очень умно. Он ведь и на меня напал, не забывайте. Я не хочу лишний раз напоминать ему о неоконченном деле, чтобы он не решил вернуться и завершить начатое.

Вид у Алана разочарованный, однако затем его взгляд падает на Джеймса.

– Ну, вообще, привлекательность – это у вас семейное…

Джеймс прикусывает нижнюю губу.

– Я даже не знаю… В смысле не представляю, что говорить. Выступать на публике – это не мое.

– Мы можем снять все сами, – откликается Алан, подумав. – Без аудитории, без журналистов и всего прочего. Только ты и мы с Бобом за камерами. Слушайте, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, однако время идет. Чем дольше мы тянем, тем сложнее будет найти убийцу.

Джеймс кивает.

– Алан прав, – говорит он наконец. – То есть кто-то же должен был заметить что-то необычное, верно? Какие-нибудь странности, сомнительное поведение. Нельзя же совершить такое и потом продолжать жить спокойно… – У него срывается голос, на глазах выступают крупные слезы. Сконфуженный, Джеймс громко шмыгает носом.

– Ну, ну, парень, – утешает его Алан, похлопав по спине. – Не беспокойся, мы найдем этого – не стану говорить при дамах, кого, – мы его отыщем, не думай.

Джеймс кивает, украдкой проводя рукой по глазам. У меня сердце разрывается, глядя на него. Однако я все равно считаю видеообращение плохой идеей.

Глава 14

Четырнадцать лет назад

Сегодня хороший день. Я вышла в город и успешно сориентировалась среди кошмара местной почты, где по понедельникам собираются любители почесать языками. Здесь, в захолустье, все друг друга давно знают; Джоанна тоже уже стала своей, перезнакомившись с другими мамашами по кружкам и группам, куда ходил Джеймс. Теперь, когда он учится в школе, они дважды в день обмениваются любезностями, встречаясь у входа. Я забирала племянника всего несколько раз и чувствовала себя так, словно ступаю по минному полю, постоянно ловя краем глаза взгляды исподтишка. То ли я не узнавала тех, кого должна была, то ли это просто местные мегеры, ревностно следящие за всеми чужаками. Я старалась не показывать виду, но сама вся обливалась потом, а руки дрожали. Даже учителя смотрели на меня подозрительно. Я не могу различить Джеймса среди одинаковых белых рубашек поло и бордовых джемперов, так что приходится ждать, пока он меня заметит и подойдет. Иногда приходится объяснять, кто я такая, чувствуя на себе взгляды остальных – мне так и кажется, что они принимают меня за какую-то чокнутую воровку детей. Однажды Джеймс меня не признал – не знаю, почему; может быть, я поменяла прическу или надела новое пальто. Учительница не позволила мне увести мальчика, а я от волнения забыла кодовое слово, которым могла бы подтвердить, что я действительно родственница. Пришлось вызывать с работы Джоанну. Теперь я забираю племянника только в самых крайних случаях, а так в те дни, когда сестра занята, он остается после школы в разных кружках. Наверное, с этого пошло мое затворничество – на новом месте дети служат своеобразным пропуском в общество, и я теперь практически лишена возможности заводить друзей и знакомых.

Сегодня я, конечно, перестаралась. Покончив с какой-то ерундой для Джоанны на почте, я решила побаловать себя экскурсией по магазинам и прошаталась куда дольше обычного. Когда я оказываюсь у церкви, больная нога ощутимо дрожит. Меня тут же начинает обуревать тревога – вдруг станет еще хуже? Вдруг я не смогу дойти до дома?! Вдруг упаду и придется звать на помощь?!

До поворота на Колклаф-роуд я добираюсь уже вся мокрая от пота, слегка подволакивая ногу. Поравнявшись с домом, возле которого стоит забитый поломанной кухонной мебелью контейнер, я едва не подпрыгиваю от голоса у себя за спиной.

– Я так и знал, что здесь будет ремонт. Старика Джека отправили в дом престарелых, теперь вычистят все внутри и продадут как пить дать.

Резко обернувшись, я теряю равновесие из-за плохо слушающейся ноги и чуть не падаю. Говоривший успевает ухватить меня под локоть. Это высокий мужчина в кепке и непромокаемой куртке.

– Простите, не хотел вас напугать, – говорит он с легкой северной картавостью и слегка приподнимает пальцем козырек, показывая редеющие волосы. – Это я, Алан, из дома двадцать четыре.

Ах, Алан… Мы встречались несколько раз с его переезда. Он живет один, и ему явно не хватает общения. Он регулярно возникает у нас на пороге то с игрушками для Джеймса, то с коробкой яиц от своих кур, то с приходским бюллетенем и пригласительными на какие-то местные события.

– Надоел уже, – ворчит Джоанна, быстро вычеркнувшая его из своих матримониальных планов.

Мне, в общем-то, все равно. Я почти не выхожу из своей комнаты, так что отдуваться приходится сестре. Видимо, она рассказала ему обо мне, поскольку, встретив меня, Алан каждый раз обязательно напоминает, кто он такой. Еще он говорит со мной немного медленнее и громче, чем обычно, как будто я умственно отсталая.

– С вами все в порядке? Что-то вы неважно выглядите. Вот, обопритесь-ка на меня.

Не дожидаясь ответа, он берет меня под руку и едва не насильно доводит до нашей задней двери. Нам открывает Джоанна, чье беспокойство быстро сменяется раздражением, когда Алан не остается за порогом, а провожает меня до самой кухни. Я с облегчением опускаюсь на один из стульев. Ноги дрожат, правое бедро ноет от боли. Сестра протягивает мне стакан воды и анальгетики. Одним глотком проглотив таблетки, я, совершенно обессиленная, кладу голову на стол.

– Что с ней? – резко спрашивает Джоанна, как будто это Алан виноват.

– Я встретил ее на Колклаф-роуд. Она неважно выглядела.

– Просто немного перенапряглась, – говорю я, приподнимая голову.

Джоанна тяжко вздыхает, но прежде чем она успевает начать нотацию, вмешивается Алан со своим собственным рецептом:

– Вам бы нужно походить со мной на прогулки. В городе, где асфальт и прочее, слишком большая нагрузка на суставы. Надо на природу, где под ногами мягкая земля, а подъемы и спуски помогут восстановить мышцы.

Джоанна, подняв бровь, уже готовится дать ему должный отпор, но я вдруг понимаю, что Алан прав. Я хочу поправиться, хочу вернуть былые силы. Возвратиться к прежней жизни, и если для этого придется терпеть его болтовню, я готова. К тому же гулять по холмам гораздо спокойней – вокруг никого, не надо тревожиться из-за возможных встреч со знакомыми.

Джоанна настроена скептически.

– Ты его еще больше приваживаешь, – ворчит она, когда мы остаемся одни. – От него теперь вообще не избавишься.

– Сама всегда говоришь, что мне надо чаще выбираться из дома. Чем же ты недовольна?

Она передергивает плечами.

– Ладно, только меня не впутывай.

Однако когда Алан заезжает за мной на своем видавшем виды автомобиле, она выглядит довольной, что я в самом деле решилась выйти. От предложенных соседом старых туристических ботинок я отказываюсь и надеваю свои красивые ярко-бирюзовые кроссовки, черные легинсы, того же цвета кофту с капюшоном и красную непромокаемую куртку.

– Как бы в таких ногу не подвернуть, – говорит Алан, с сомнением глядя на мою обувь. – Да и запачкаются. Мы ведь не на показ мод идем…

– Вся жизнь – показ мод, – возражаю я.

– «О, женщины, тщеславие вам имя», – вздыхает Алан, но мне кажется, что на самом деле ему это даже нравится.

Сегодня один из тех дней, когда небо белое как бумага, а над горизонтом висит странная серо-сизая дымка, так что в очертаниях вздымающихся и опускающихся холмов видится силуэт спящего гиганта. Задремав в машине, я просыпаюсь, когда мы уже петляем по узким проселкам, спускаясь в глубокую, покрытую деревьями долину. Выворачивая шею, я смотрю на поднимающиеся к небу обширные травянистые склоны. Алан включает пониженную передачу, и старая колымага с трудом взбирается вверх по тесной тропе. Наконец мы оказываемся на открытом пространстве, где во все стороны, насколько хватает глаз, стелятся багряным морем заросли вереска. Наша машина останавливается на небольшой парковке рядом с микроавтобусом престижной частной школы.

– Богатенькие любят сюда приезжать, – замечает Алан.

Я их понимаю. Здесь, на высоте, чувствуешь какой-то прилив энергии. Горизонт раздвигается, видны все складки и изломы местности, глубокие расселины, где некогда прошел ледник, и вымытые талой водой лощины. Перед тобой картина действовавших на протяжении тысячелетий сил, и твои проблемы по сравнению с этим кажутся мелкими и смешными. Я втягиваю наполненный вересковой сладостью воздух – тут, наверху, дышится так легко…

Обернувшись, ловлю на себе взгляд Алана.

– Просто чудо, правда? – улыбается он. – Душа отдыхает.

Да. Здесь я могу по-настоящему расслабиться. Вокруг никого. Даже школьников с рюкзаками и картами нигде не видно. Только объедающие вереск овцы время от времени блеянием подзывают отбившихся ягнят.

– В будни тут безлюдно, так что можно не бояться кого-то встретить, – говорит Алан, словно читая мои мысли. И добавляет со смехом: – Ну и криков тоже никто не услышит.

Я бросаю на него резкий взгляд. Конечно, это неуклюжая попытка сострить, но должен же он понимать, что никакой женщине не понравятся такие шутки от малознакомого мужчины, с которым она осталась наедине в глуши.

Даже странно, насколько легче дается здесь ходьба. Иногда говорят, что мозг – это мускул; что ж, тогда мой, похоже, был напряжен и сжат с того момента, как я вышла из комы, а теперь я практически чувствую, как он мало-помалу расслабляется, тугой узел понемногу подается и распускается с каждым вдохом этого воздуха, этого неба, одинокого клекота кружащего ястреба…

Алан практически не умолкает, но здесь, на открытой местности, мириться с его болтовней проще – половину слов уносит ветер. Мы встречаем пару других гуляющих, однако никто не ждет от нас общения по долгу вежливости, достаточно кивков и короткого приветствия. Взбираясь по заросшей тропе обратно к машине, я слегка задыхаюсь – не от панической атаки, просто от физических усилий. Когда мы наконец останавливаемся, ноги у меня дрожат, как у новорожденного ягненка, но это приятная усталость. Передо мной наконец открывается путь назад, к прежней, полноценной жизни.

Наши прогулки становятся регулярными. Не каждую неделю, конечно, однако по меньшей мере раз в месяц. Скоро я уже в состоянии пройти миль семь-восемь. Мышцы укрепляются, и нога слушается гораздо лучше, как будто соединение с мозгом каким-то образом вновь наладилось. Иногда мы берем с собой Джеймса и с улыбкой глядим, как он шлепает по лужами или пытается поймать рыбку в стаканчик из-под йогурта. Когда племянник устает, Алан, отлично подражающий голосам, развлекает его сценками из любимой телепередачи, так точно копируя всех персонажей и их ужимки, что даже я начинаю хохотать.

Благодаря ему мы много узнаем о природе. Он учит нас определять по хвостовому оперению ястреба и канюка, различать характерную скрипучую трель мелькающих между деревьями соек, отыскивать в зарослях дикую чернику… Джеймсу Алан показывает, как пускать блинчики по зеркально-гладкой поверхности озера, и мы все вместе ликуем, когда мальчику наконец удается запустить камешек далеко по воде.