Лоскутки детства

Лоскутки детства
Эмиль Гермер

«…Это – история действительной, реально прожитой нами жизни, "дворовая правда", правда дворов, лестниц, коммунальных квартир и их обитателей. Как ни странно – свидетельств реальной жизни этой эпохи (сороковые–двухтысячные) на удивление мало… И что вызывает самые лучшие чувства при прочтении – воспоминания эти не политизированы, не "морализированы", .. дышишь подлинным воздухом той жизни, которая почти и не засвидетельствована никем, тем более – так скрупулезно…

…Автор показал себя настоящим писателем – он умело монтирует "лоскутки", и там, где внимание может ослабеть – добавляет "перцу", озорства, неповторимой экзотики тех лет.

Уверен, что книга прочтется с неослабевающим интересом – я прочел ее фактически не отрываясь».

Эмиль Гермер

Лоскутки детства

(Из жизни частного человека)

Яркие лоскутки детства

Книга Эмиля Гермера называется скромнее – просто «Лоскутки детства». Но «одеяло» сшилось из них довольно яркое, приковывающее внимание. Это, я бы сказал, наглядное пособие по нашей истории. По той истории, которую мы с ним прожили (мы с Эмилем почти ровесники). И что приятно – это не монументальная история, которой мы пресытились еще в школе (в большой степени искаженная)… Это – история действительной, реально прожитой нами жизни, «дворовая правда», правда дворов, лестниц, коммунальных квартир и их обитателей. Как ни странно – свидетельств реальной жизни этой эпохи (сороковые – двухтысячные) на удивление мало. Гораздо больше про Древний Рим. А про нас… Про сражения – да, про блокаду – да, но вот про нас, «пронзивших восемь десятков лет», не попавших по возрасту на войну, спасенных от блокады и вернувшихся в наш город – реальных свидетельств крайне мало… тут я испытываю жажду – и автор эту мою жажду полностью утолил. Таких доскональных воспоминаний, как у автора этой книги, не вспомню. И что вызывает самые лучшие чувства при прочтении – воспоминания эти не политизированы, не «морализированы», но и не демонизированы – дышишь подлинным воздухом той жизни, которая почти и не засвидетельствована никем, тем более – так скрупулезно, как в этой книге. И хотя та жизнь по трудностям и опасностям превосходит теперешнюю – именно это и привлекает при чтении.

Автор показал себя настоящим писателем – он умело монтирует «лоскутки», и там, где внимание может ослабеть – добавляет «перцу», озорства, неповторимой экзотики тех лет. Уверен, что книга прочтется с неослабевающим интересом – я прочел ее фактически не отрываясь.

    Валерий Попов,
    Председатель Союза Писателей СПб, Президент СПб отделения Русского Пен-клуба, лауреат многих литературных премий, а также премий Правительства РФ и Правительства СПб по литературе.
    22.01.17, СПб

Памяти моих родителей —

Исаака Яковлевича и Веры Наумовны

«Несколько бесхитростных историй, рассказанных ниже, наряду со множеством недостатков, на которые автору несомненно будет указано, имеют одно скромное достоинство: все они произошли на самом деле».

    Виктор Шендерович. «Изюм из булки»

«…Романы постепенно уступят место дневниковым записям и автобиографиям, которые могут стать пленительными книгами, если только человек знает, как выбрать из того,…что действительно есть его опыт, и как записать эту правду собственной жизни правдиво».

    Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882).

Несколько мыслей вместо предисловия

О названии – «Лоскутки детства». Многие доморощенные критики из числа так называемых приятелей, которым я доверительно сообщил название этого, весьма зна?чимого для меня труда, поторопились сразу же обозвать его (название) кто претенциозным, а кто и избитым (хотя где они встречали подобное – не знаю). Но Бог с ними, с критиками, – у нас уже давно на каждого читателя приходится сотня пишущих, а на каждого пишущего – сплошные критики. А вот просто читатель стал явлением редким (за исключением конечно читателей детективов, боевиков, фэнтэзи и сентиментальных дамских романов). И его, читателя, пожалуй, уже пора заносить в «красную книгу». Или, по меньшей мере, писать это слово с заглавной буквы.

Особенно трудно создавать нечто автобиографическое, поскольку три четверти всех начинающих авторов выбирают почему-то именно этот жанр. Конкурс получается сумасшедший. И так неохота встраиваться в эту толпу соискателей успеха, а приходится – ведь я вынашивал и рожал этот текст не один год. Именно этот. И вдруг отказаться от него по причине банальности выбранного жанра?

Конечно, значительно больше гарантия успеха у мемуаров уже известного писателя, написанных на закате дней. Но есть и обратные примеры – Лев Толстой, Аксаков, Горький и т. д., начинавшие в литературе со своего детства. Так что дело явно не в том когда писать мемуары, а как!

Лично мне очень импонирует утверждение А. П. Чехова, что он может сделать интересный рассказ, взяв в качестве объекта для творчества что угодно, хоть чернильницу. В нем я вижу уверенность не только в собственном таланте, но и уважение к таланту Мастера вообще. Мастера, способного увлекательно написать на любую тему.

Исключительно точно совпадают мои ощущения при написании этих мемуаров и со словами нашего выдающегося беллетриста и мемуариста Юрия Нагибина:

«Мне очень хочется в этих записках точно следовать тому, что было… Я сам не понимаю зачем мне это надо, ведь документальная точность в главном вполне может соседствовать с полной свободой в подробностях…никто не схватит меня за руку. Но тогда это будет другая книга, может быть живее, интереснее, а мне хочется написать именно эту» («Тьма в конце туннеля»).

Поэтому мне так обидно слышать советы, периодически поступающие от одного умного человека и талантливого писателя, который, выслушав очередной сюжет из этой повести, советует добавить то там, то тут остроты и драматизма, – то есть то, чего не было. Забывает он что ли каждый раз основной посыл данной вещи, который я неоднократно пытался до него донести?

Правильно сказал всем известный «…лучший, талантливейший поэт советской эпохи»: «Мало ли, что можно в книжке намолоть!» Действительно, намолоть можно много и разного – сколько развелось этих «мельников», уму непостижимо! А вот сермяжной правде, которая где-то сочнее, а где-то, увы, преснее (но зато Правда), – ей, по-моему, совсем другая цена. Особенно в биографическом романе, в интерьере ох какой непростой эпохи!

Но, конечно, при этом никто не отменял и «читабельность» написанного. В этом и весь фокус: написать правду, но живо и увлекательно. Еще одна цитата: «Увлекательность – вежливость писателя». Жаль, не помню кто сказал. Но точно помню – кто-то из весьма выдающихся.

Так почему все-таки «Лоскутки детства»? Лоскуток, как известно, маленький обрезок ткани, часто цветной, сам по себе абсолютно ничего не представляющий. Но будучи подобраны определенным образом и сшиты между собой, лоскутки могут стать очень красивой и самобытной вещью – наволочкой, ковриком, и даже скатертью или покрывалом. Так и воспоминания, – будучи сшиты из отдельных эпизодов, они могут дать талантливую, увлекательную картину чего угодно: эпохи, куска истории целой страны, но также и жизни (или ее части) обычного человека. Что, кстати, тоже может оказаться небезынтересным… А может стать свидетельством беспомощности «портного», взявшегося за эту, только на вид простую работу.

Вообще-то, по сути, любые интересные и сколько-нибудь яркие воспоминания – это, прежде всего, соединение отдельных лоскутков, отдельных эпизодов жизни в одну неразрывную ткань, и гораздо реже – последовательное во времени, скрупулезное жизнеописание. Вряд ли след в мемуарной литературе и душе читателя оставят тексты, авторы которых боятся упустить малейшую деталь своей «бесценной для потомков» жизни.

Но может быть я неправ, поскольку вот фрагмент из дневника Чехова: – «Сегодня утром был дождь. Хорошо позавтракал, а потом ходил гулять. После обеда вздремнул, а вечером пошли встречать Леку…». – Чехова! Не какого-нибудь там…

Ладно, Читатель. Извини за мистификацию. Правда, я тебе не лгу, что это – Чехов. Но это не из дневника нашего великого беллетриста и драматурга А. П. Чехова, а его отца, Павла Васильевича. Не имея ничего против этого милого человека, принявшего некоторое участие в появлении на свет нашей национальной гордости, тем не менее, по-моему, можно определенно утверждать, что литературный талант сыну достался явно не от отца.

Ну да ладно. Язвить по поводу других – дело нехитрое. А вот что получилось у меня самого?

Начало

Еще ты у надежного причала,

Скрыт жизни путь за занавесом лет,

Твой первый шаг, как робкое начало

Поступков, поражений и побед.

«День зачатья я помню неточно…»

– Лезь, лезь!… Ну что же ты не лезешь? Смотри, как там хорошо, темно… И всю грязь на себя можно собрать. Давай, давай..!

Мне года два с половиной-три. Я растерянно и удивленно смотрю на маму своими голубыми глазами, и… не лезу под кровать, где лежат мои игрушки, – их больше не?где было хранить в нашей небольшой комнате в коммунальной квартире на Жуковского, 28.

Мама замучилась со мной. Лазать под кровать за игрушками мне строго-настрого запрещалось. Я должен был просить кого-нибудь из взрослых достать необходимую мне игрушку, а не лезть за ней по-пластунски, вытирая собой пол. Но никакие требования, упреки, уговоры и даже наказания не действовали – я лез под кровать, когда мне было надо. И даже когда не надо, назло – весьма популярная манера поведения, называемая детским негативизмом. Однако, мама, по-видимому, была не чужда некоторым начаткам педагогики, которые, как видно, иногда приносили свои положительные плоды.

Конечно, эту сцену из моего детства когда-то рассказала мне мама – личные воспоминания трехлетнего возраста у меня, увы, отсутствуют. (Не то, что у некоторых мемуаристов, готовых поделиться эпизодами своего бытия, начиная чуть ли не с эмбрионального периода собственной жизни). Однако мне кажется, что и моя память тоже сделала свой мизерный вклад в описание этого эпизода, так ясно я его «помню».

А вот еще одно, довольно забавное «воспоминание» из еще более раннего возраста. Мне нет и годика, но я в своей легкой рубашонке до пупа, хотя и с трудом, но уже могу, стоя в деревянной кроватке, передвигаться вдоль ее перил.

К маме пришла портниха. Понюнькалась со мной (в детстве я, ей богу, был очаровательный малыш – с льняными, вьющимися волосиками и чудесными голубыми глазенками), поставила свою сумку с готовым заказом следующей клиентки около моей кроватки, и пошла с мамой в другой конец комнаты к зеркалу, для примерки.

Наконец это ответственное мероприятие, занявшее все их внимание, закончилось. Портниха вернулась за своей сумкой, и тут выяснилось, что я… напи?сал прямо в нее. Что было с портнихой, да и с мамой, трудно даже вообразить. Во всяком случае у мамы, женщины интеллигентной и начитанной, на этом месте рассказа не хватало слов, чтобы описать их состояние. Тем не менее, этот случай является бесспорным свидетельством того, что склонность к сомнительным шуткам была мне свойственна, в буквальном смысле слова, с пеленок.

Еще один мелкий штрих. Вы видали когда-нибудь трех-четырехлетнего ребенка, не любящего шоколад? Уверен, что нет – такое извращение не часто увидишь. А я видал! При этом ежедневно и глаза в глаза, – глядя на себя в зеркало маминого трюмо или платяного шкафа. Правда, после войны выяснилось, что оно само по себе куда-то исчезло. Причем, окончательно и бесповоротно – я люблю и периодически ем шоколад всю последующую жизнь. Как все нормальные люди, фактически независимо от возраста. И даже не собираюсь искоренять эту свою, приобретенную позже обычного, привычку. Надо же хоть в ерунде уступать прихотям своей натуры без боя.

Высота

Вы когда-нибудь падали с моста в воду? А я падал… В три или четыре года, точно не помню. И это меня так потрясло, что стало, пожалуй, первым собственным воспоминанием.

Правда, если честно, то это был не мост, а мостик… А если еще точнее – доска, перекинутая через канаву глубиной примерно метра полтора, что, согласитесь, для трех-четырехлетнего ребенка не так уж мало. На дне канавы постоянно стояла жижа, уровень которой становился значительным только после сильного дождя.