Сочинения

Он побледнел, но, целуя ее в лоб, прибавил спокойно:

– Я постараюсь.

Наступило молчание. Он прислонился головою к окну в то время, как она одевалась. Через несколько минут, обращаясь к ней, он серьезно сказал:

– Нана, выходи за меня замуж.

Это предложение показалось ей так забавно, что она, не докончив свой туалет, заговорила:

– Слушай, бедный друг, ты болен? Ты мне предлагаешь руку, когда я прошу у тебя только десять золотых. Никогда! Этого быть не может! Я слишком тебя люблю. Какая глупость!

В эту минуту вошла Зоя, и они замолчали. Горничная тотчас подобрала все обломки, рассыпанные на столе. На вопрос, что с ними делать, Нана велела их выбросить, и Зоя унесла их в подоле. Внизу, в кухне прислуга делила между собою эти обломки.

В этот день Жорж прошел в отель незамеченным. Франсуа видел, как он проскользнул, но прислуга теперь любила позабавиться насчет хозяйки. Нана запретила Жоржу появляться на некоторое время, обещав сама навещать его. Он незаметно прокрался в ее комнату, как вдруг голос брата остановил его. Стоя за дверью, он слышал всю эту сцену: поцелуя и предложение жениться.

Это его так поразило, что он удалялся, как безумный, чувствуя, как леденеет его голова. Когда он вернулся в свою квартиру, на улицу Ришелье, с ним сделалась страшная истерика. Теперь он более не сомневался. Филипп жил с Нана. Страшная картина являлась перед его глазами: он видел эту женщину в объятиях его брата. С ним сделался страшный припадок; он кидался на постель, произнося безумные слова, которые еще усиливали его бешенство. Таким образом, прошел день. Ночь была еще ужаснее; страшные кошмары давили его. Если бы брат его жил в этом доме, он наверно убил бы его в эту ночь. Когда настал день, Жорж принялся рассуждать. Ему самому следует умереть, выскочить из окна, или броситься под колеса вагонов. Однако он вышел около десяти часов, чтобы подышать свежим воздухом. Обегав весь Париж, он почувствовал желание увидеть Нана перед смертью. Быть может, одним словом, она его спасет. Было три часа, когда он вошел в отель на авеню Виллье.

Около полудня страшная весть поразила старую m-me Гюгон. Филипп был накануне арестован; его обвиняли в растрате 12,000 франков из полковой казны. Более трех месяцев он брал из кассы небольшие суммы, надеясь их вернуть, скрывая дефицит подложными документами, всякий раз, когда происходили проверки. Эта уловка постоянно удавалась, благодаря беспечности начальства. Старуха мать, пораженная преступлением своего сына, в отчаянии проклинала Нана. Она знала о связи Филиппа; предчувствие страшного несчастия давно давило ее и удерживало в Париже. Но такого позора она не ожидала и теперь обвиняла себя в том, что отказывала сыну в деньгах. Упав на кресло в изнеможении, она рыдала, сознавая свое бессилие помочь этому горю, подавленная сознанием страшного позора для семьи. Однако она встала, вспомнив о Жорже; ей оставался еще один сын; он там наверху; он спасет всех. Тогда она с трудом поднялась наверх, ободряемая мыслью, что у нее остался еще один возлюбленный ребенок. Но комната наверху была пуста. Горничная ей сказала, что граф вышел очень рано. Оставшись одна, она все поняла. В этой комнате все предвещало новое несчастье; измятая постель говорила о мучительной ночи, опрокинутый стул среди всеобщего беспорядка возбуждал мысль о смерти. Сердце ее мучительно сжалось. Жорж наверно у этой женщины. М-м Гюгон сошла вниз, убитая горем.

С самого утра Нана имела неприятности. Прежде всего, явился булочник со счетом в 130 франков, но она и этой пустой суммы не могла уплатить, несмотря на царственную роскошь своего отеля. Он приходил двадцать раз взбешенный, что у него перестали брать хлеб с тех пор, как он отказал в кредите. Прислуга держала его сторону. Франсуа уверял его, что он никогда не получит денег, если не сделает сцены; Шарль готовился идти вместе с ним, чтобы требовать уплату за сено, которое он купил на свои деньги; Виктория советовала ждать появления кого-либо из господ, чтобы в присутствии гостей требовать денег. Благодаря прислуге, поставщики знали всю подноготную барыни, и в кухне происходила страшная суматоха. Только Жюльен, метр-дотель, слегка защищал Нана: барыня, все-таки, шикарная. – Когда же его стали обвинять в том, что он хочет сделаться ее любовником, он нагло смеялся, что выводило кухарку из терпения; он уверял, что, на месте мужчин, он плюнул бы на такую женщину.

Франсуа назло посадил булочника в передней, не предупредив барыню, которая встретила его, когда шла завтракать, причем он наговорил ей дерзостей. Она взяла счет и велела ему прийти часа в три. Тогда он ушел, продолжая ругаться и грозя, когда вернется, разделаться с ней по своему, если она не уплатит денег.

Нана потеряла аппетит, взбешенная этой сценой. На этот раз – не отделаться от этого человека. Раз десять она откладывала для него деньги и всякий раз тратила их, неизвестно на что. К тому же она рассчитывала на Филиппа и удивлялась, что он не несет обещанных 200 франков. Но он придет и она уплатит. Такая досада! еще накануне она истратила более 1,000 фр. для Сатэн и теперь у нее остался всего один золотой.

Однако капитан не являлся. В начале третьего Нана стала сильно, тревожиться; пришел Лабордэт. Он принес ей рисунки кровати. Это развлекло молодую женщину, и она на минуту забыла обо всем остальном; она танцевала, хлопая в ладоши, и с любопытством принялась рассматривать рисунки, которые ей объяснял Лабордэт.

– Ты видишь, это изображает лодку… дальше букет цветущих роз; там гирлянда цветовой букетов; зелень будет эмалирована, розы из чистого золота. У изголовья будет представлена группа резвых амуров, среди трельяжа из серебра.

Нана прервала его вне себя от восхищения.

– Ах! какой забавный этот маленький амур! Какая у него лукавая улыбка! У них у всех плутовское лицо.

Она была в восторге. Ювелиры уверили, что ни у одной королевы не было такой кровати. Но вот в чем затруднение. Лабордэт показал ей два рисунка для той части кровати, которая приходилась к ногам. Один изображал лодку, другой рисунок был более сложный. На нем изображалась спящая ночь, закутанная в покрывало, которое Фавн внезапно отдернул. Лабордэт прибавил, что если она выберет последний рисунок, то ювелир намерен изобразить ее в виде спящей ночи. Нана при этой мысли побледнела от удовольствия.

– Для этого, однако, ювелиру нужна модель твоей головы и плеч, – заметил Лабордэт.

Она спокойно взглянула на него.

– Если дело идет о произведении искусства, она охотно будет позировать. И так дело решено. Она выбирает этот сюжет. Но Лабордэт продолжал:

– Подожди… это будет стоить на 12,000 фр. дороже.

– Ах, помилуй, это решительно все равно, – воскликнула она, с громким хохотом. – Разве у моего «мордашки» нет денег. Между близкими знакомыми она иначе не называла графа. И ее гости иначе не спрашивали о нем: «Видела ли ты своего «мордашку» вчера? А мы думали, что «мордашка» здесь». Нана, однако, не решалась на такую фамильярность в присутствии самого графа.

Лабордэт свертывал рисунок, давая последние объяснения. Ювелир обещает сделать эту кровать, за два месяца, к 25-му декабря. На следующей неделе явится скульптор, чтобы снять с нее модель. Провожая Лабордэта, Нана вспомнила о булочнике; она неожиданно спросила его:

– Кстати, нет ли с тобою десяти золотых?

Лабордэт твердо держался правила никогда не давать денег взаймы женщинам. Он всегда отвечал одно и то же.

– Нет, миленькая, я сам на мели… Но, если хочешь, я пойду к твоей, «мордашке».

Она отказалась. Это бесполезно. За два дня до этого, она стянула с графа 5,000 франков. Она даже пожалела о его щедрости. По уходе Лабордэта, явился булочник, ранее трех часов. Он грубо уселся в прихожей, громко ругаясь. Нана слушала, притаившись в уборной. Она бледнела, когда до нее долетали снизу насмешки прислуги. В кухне помирали со смеху; кучер смотрел в окно со двора; Франсуа поминутно входил в прихожую, перемигиваясь с булочником. Все потешались над Нана; казалось, стены повторяли хохот; она чувствовала себя одинокой среди прислуги, которая закидывала ее грязью. Она бросила мысль занять еще 130 франков у Зои, которой она уже была много должна; ей мешала гордость. Волнение ее было так велико, что, ходя по комнате, она громко говорила сама с собою.

Не позвонив даже горничной, она с лихорадочной поспешностью стала одеваться, чтобы бежать к Триконше. Это было ее последним прибежищем в тяжелые минуты. В дни, – появлявшиеся теперь все чаще и чаще, – когда в ее царственной роскоши оказывались прорехи, она всегда являлась в Триконше в полной уверенности, что там для нее всегда приготовлено золотых двадцать пять. Она ходила к старухе совершенно спокойно, по привычке, как бедные ходят к закладчику.

– Этакий врунишка этот капитан! – бормотала она, завязывая лепты на своей шляпке. – Надейся, после этого, на мужчин, которые клянутся тебе в любви. Вот куда он принуждает меня идти… Ну, вытурю ж я его, как только он нос покажет! Держу пари, что у него какая-нибудь попойка с товарищами.

Но, в ту самую минуту, как она выходила из комнаты, с ней столкнулся Жорж. В первую минуту она не заметила его мертвенной бледности и мрачного огня, сверкавшего в его расширенных глазах. Со вздохом облегчения она вскричала:

– А, ты от брата?

– Нет, – отвечал бедняга, побледнев еще более.

Она, в отчаянии, махнула рукой. Чего же ему нужно? Зачем он загородил ей дорогу? Ей не до него, она занята. Но, вдруг, обернувшись, она спросила:

– Нет ли у тебя денег?

– Нет.

– Ах, я и забыла. Какая я дура, право! Никогда ни гроша в кармане, нечем даже заплатить за омнибус… Мамаша не дает… Ах, вы, мужчины!

Она направилась к двери; но он удержал ее. Ему нужно поговорить с ней. Она, в сердцах, крикнула, что ей некогда возиться с ним. Но он остановил восклицанием:

– Я знаю, что ты выходишь замуж за моего брата!

Это показалось ей до того неожиданным и забавным, что она бросилась в кресло, чтобы похохотать на свободе.

– Да, – продолжал ребенок, – ты выходишь за него, а я этого не хочу… Ты должна выйти за меня, понимаешь. Я за тем и пришел.

Она слушала его, разинув рот.

– Как, и ты тоже? Что это у вас? Семейная болезнь, что ли. Никогда! Вот выдумали! Я разве просила вас об этом? Вы с ума сошли. Не хочу никого из вас! Никогда!

Лицо Жоржа просветлело. Что, если он ошибся?..

– В таком случае, – сказал он, – поклянись мне, что у вас ничего нет с братом.

– Ах, как ты мне надоел! – крикнула Нана с нетерпением, поднимаясь с кресла. – Ты позабавил меня; ну, и довольно. Говорят тебе, что мне некогда!.. Ну, да; я люблю твоего брата. Разве ты меня содержишь, разве ты за меня платишь? Мне нечего тебе давать отчета! Ну, да, я люблю твоего брата…

Он схватил ее за руку и сжал ее так, что суставы хрустнули.

– Не говори этого, не говори этого! – бормотал он.

Сильным ударом она заставила его выпустить ее руку.

– Мне больно! – крикнула она. – Вот сопляк! Будь добра к мальчикам!.. Голубчик, ты окажешь мне большое одолжение, если уберешься отсюда. Я не прогоняла тебя до сих пор из жалости…