Сочинения

– О, бедное дитя мое, бедный ребенок! – проговорила она, заливаясь горькими слезами.

X

В театре Вариете репетировали пьесу Фошри «Маленькая Герцогиня», о которой Лабордэт говорил Нана. Первый акт окончился, готовились приступить ко второму. На авансцене, в полинялых креслах, Фошри и Борднав рассуждали вполголоса, между тем, как суфлер Коссар, маленький горбун, сидя на соломенном стуле, перелистывал манускрипт, поднося карандаш к своим губам.

– Ну, чего ждут? – воскликнул внезапно Борднав, яростно ударив по доскам своей толстой палкой. – Барильо, почему не начинают?

– Боск куда-то исчез, – отвечал Барильо, исполнявший обязанность помощника режиссера.

Поднялась буря. Все звали Боска. Борднав ругался.

– Черт возьми! Всегда одно и то же. Сколько ни звони, ни кого не дозовешься… Потом сами ворчат, когда их продержишь долее четырех часов.

Боск явился совершенно спокойно.

– Э? Что? Чего надо? Ах, меня ждут! Надо было так и сказать… Ладно! Симонна говорит: «Вот являются гости», а я вхожу. Откуда мне войти?

– В дверь, конечно, – отвечал рассерженный Фошри.

– Да, но где же дверь?

На этот раз Борднав напал на Барильо и стал ругаться, ударяя палкой по доскам.

– Черт возьми! Я же велел поставить на это место стул, чтоб изобразить дверь. Каждый день приходится говорить одно и то же… Барильо! Где Барильо? Куда он девался? Все разбежались!

Однако Барильо явился и, молча, поставил стул на указанное место. Репетиция началась; Симонна, в шляпе и с муфтой в руках, расставляла мебель, играя роль горничной. Она остановилась на минуту и заметила:

– Так как здесь не тепло, то я буду держать муфту в руках.

Затем, изменив голос, она встретила Боска легким восклицанием.

– Граф, это вы? Вы пришли первый. Августа будет очень рада вас видеть.

Боск был в запачканных штанах, в желтом пальто, с громадным шарфом вокруг шеи. Засунув руки в карманы, он сказал глухим протяжным голосом:

– Не беспокойте вашу госпожу, Изабелла; я хочу ее удивить.

Репетиция продолжалась. Борднав, нахмурившись и ежась в своем кресле, слушал с недовольным видом.

Фошри был раздражительный, поминутно менял положение, с трудом удерживаясь, чтоб не остановить актеров.

Но, вдруг, за спиною, в пустой и темной зале, он услышал шорох. Он обернулся, удивленный: в полумраке ему показалась тень в одной из лож бенуара.

– Разве здесь есть кто-нибудь? – спросил он, наклоняясь к Борднаву. – Она разве здесь?

Борднав утвердительно кивнул головой. Нана, которой он предложил роль Августы, пожелала видеть пьесу, не решаясь сразу играть роль кокотки. Она предпочла бы играть роль честной женщины. Она была в ложе, вместе с Лабордэтом, который хлопотал о ней у Борднава.

Фошри, оглянувшись еще раз, стал следить зa репетицией.

Только авансцена была освещена. Единственная лампа с рефлектором; зажженная вдоль рампы, освещала один передний план, она выделялась в полумраке в виде желтого пятна, бросая печальный свет вокруг себя. Коссар с трудом разбирал манускрипт, подставляя его к лампе, свет которой падал прямо на его горб. Борднав и Фошри исчезали в полумраке. На громадном пространстве валы и сцены это пламя напоминало собою свет фонаря на станции железной дороги; актеры, игравшие на сцене, принимали фантастические очертания: их причудливые тени повторяли их движения. Остальная часть сцены была покрыта иглой, напоминая собой разрушенный док или развалины древнего храня. Ветхие стены, покрытые черною вылью, груды лестниц, подставок, декораций, полинявших от времени, все это производило впечатление каких-то руин. Полотно декораций, поднятых к верху, имело вид лохмотьев в лавке пряничника. В самом верху луч солнца, проникая в окно, играл золотистой полосой во мраке полусвода, озаряя своим блеском окружавшую нищету. Этот свет усиливал унылое впечатление, производимое громадою здания с отсыревшими углами.

В самой глубине сцены, где было темно и холодно, актеры разговаривали между собой, ожидая своей очереди. Мало-помалу, они повысили голос.

– Что там за ярмарка? Не угодно ли замолчать? – заревел Борднав, с яростью вскочив со своего кресла. – Я ничего не слышу… Идите вон, если вам надо говорить между собою; мы здесь дело делаем… Слышите, Барильо, если кто-нибудь еще осмелится повысить голос, я всех выгоню.

Все притихли на несколько минут. Они сидели на скамье возле декорации, изображавшей угол сада, которую приготовили заранее, для вечернего представления. Фонтан и Прюльер слушали Розу Миньон, которая рассказывала, что директор другого театра сделал ей чрезвычайно выгодное предложение… Вдруг раздался голос:

– Герцогиню!.. Сен-Фирмэн… Скорее, господа!

Только при втором вызове, Прюльер вспомнил, что он играет роль Сен-Фирмэна; Роза, игравшая герцогиню, ожидала его для выхода. Боск медленно возвращался, волоча ноги. Кларисса предложила ему место возле себя.

– Что ему за охота поднимать такой рев? – заметил он, говоря о Борднаве. – Все уладится со временем… Нельзя разыграть ни одной пьесы без того, чтоб у него нервы не расходились.

Боск пожал плечами. Он был выше всего этого. Фонтан со злобной улыбкой заметил:

– Он предчувствует неудачу. Это какая-то идиотская пьеса.

Затем, обращаясь к Клариссе, он заметил насчет Розы:

– Ну, что? Разве ты веришь этой истории – о предложения директора?.. Триста франков за каждый вечер я сто представлений! Почему же не подарят ей и виллы?.. Если бы его жене дали триста франков, то Миньон, не долго думая, бросил бы Борднава.

Но Кларисса верила этим трен стан франкам. Фонтан всегда клевещет на товарищей. Их прервала Симонна, вернувшись со сцены. Она дрожала от холода. Вся закутавшись в платки, она подняла голову и стала смотреть на луч солнца, светивший с верху, не согревая холодную и мрачную сцену. На дворе был мороз; стояла ясная ноябрьская погода.

– Даже в фойе нет огня! – заметила Симонна. – Его скупость доходит до отвращения! Знаешь ли, я лучше уйду, я не хочу схватить простуду.

– Говорю вам, молчать, – прокричал Борднав громовым голосом.

В течение нескольких минут раздавался смутный говор актеров на сцене. Они не делали жестов и говорили ровным голосом чтоб не утомляться. Нередка, когда им приходилось произносить удачные места, они обращались со своей речью к пустой зале.

Среди громадной пустоты залы, перед ними носились неопределенные тени, подобно тонкой пыли в высоком и пустом амбаре. Темная зала, освещенная только полусветом, падавшим со сцены, казалась погруженной в мрачный и тяжелый сон. Потолок исчезал в густом мраке. Направо и налево, сверху и донизу, спускались громадные занавеси из серого полотна, защищавшие драпировки. Чехлы и полотняные полоски покрывали перила, производили в полусвете впечатление беловатых саванов. При слабом освещении, ложи с бархатными перилами выделялись в виде более темных углублений и черных пятен. Спущенная люстра, почему-то, напоминала об отсутствии публики, исчезнувшей надолго.

В эту минуту Роза, игравшая роль герцогини, встретившей неожиданно кокотку, подошла к рамке; подняв руку, она расхохоталась, бросая вызывающий взгляд на эту пустую залу, погруженную в глубокий мрак.

– Бoжe, как мужчины глупы! – проговорила она, подчеркивая фразу, заранее уверенная в своем успехе.

В глубине бенуара, Нана, закутанная в шаль, слушала пьесу, пожирая Розу глазами. Обращаясь к Лабордэту, она спросила его в полголоса:

– Ты уверен, что он придет?

– Совершенно уверен, – отвечал он. – Он, вероятно, явится с Миньоном, чтоб иметь предлог…. Как только он приедет, ты пойдешь в уборную, куда я его приведу.

Она говорила о графе Мюффа. Это было свидание, устроенное Лабордэтом на нейтральной почве. Он уже имел серьезный разговор с Борднавом, которого дела шли довольно плохо, вследствие нескольких неудач. Поэтому, Борднав тотчас же согласился предложить Нана роль, желая расположить в свою пользу графа, чтоб потом занять у него денег.

– Как ты находишь роль Августы? – спросил Лабордэт.

Но Нана ничего не отвечала. После первого акта, изображающего, как герцог Бориваж обманывал свою жену с белокурой Августой – певицей-красавицей, начался второй, в котором герцогиня Елена является, однажды вечером, после маскарада в актрисе, чтобы узнать, какими чарами эти женщины покоряют их мужей. Ее проводил кузен, блестящий Оскар Сен-Фирмэн, рассчитывавший лично воспользоваться плодами ее развращения. Но, к своему великому удивлению, Елена попадает на ссору между любовниками, причем Августа бранится, как извозчик, а герцог жмется и тает, что заставляет Елену воскликнуть: «Так вот как нужно разговаривать с мужчинами!» В этом акте Августе не приходилось ничего больше говорить. Что же касается до герцогини, то она вскоре потерпела должное наказание за свое любопытство: старый ловелас, барон Тардиво, принимает ее за кокотку и начинает осаждать ее своими, ухаживаниями. Тем временем на противоположном конце сцены Бориваж мирится с Августой, запечатлевая примирение поцелуем. Так как роль кокотки никем еще не была занята, то ее читал дядя Коссар, но он не мог удержаться, чтобы не войти в роль, и млел в объятиях Боска. Дошли до этой сцены и репетиция шла вперед через пень-колоду, как вдруг Фошри вскочил со своего кресла. Он удерживался до сих пор, но, наконец, нервы взяли свое.

– Совсем не так! – вскричал он.