За племя, себя и жену честь вернешь ты поникшему роду.
Да что там жена? Разве в жилах моих не индейская кровь?
Кто знает мучения скво, кто из них пожалеет любовь?
А в белых одеждах священник молился за вас?
Как молится он за солдат-добровольцев сейчас?
Ряды не растут их на всем неоглядном плато?
За жизни индейских разведчиков молится кто?
За все племена, за индейский удел впереди?
Таких не найдешь, потому доставай томагавк и иди,
И сердце, сгорая дотла, может быть, разорвется с тобой,
Но знаю я то, что ушли вы на праведный бой,
В семье не в одной запылает прощальный костер,
Печалиться матери будут до самых великих озер,
Мужей с сыновьями проводят от хижин последних,
А ты о жене бледнолицей подумай, она на коленях
Взывает хранить ее деток прелестных и господа славит.
Молитвы такие на дикий направлены северо-запад,
Другие молитвы, чтоб муж и любимый пришел из похода,
Чтоб крепкою стала рука молодая, воздетая гордо.
Меняется лик ее белый от мысли навязчивой вновь,
Как враг томагавком в бою ему выпустил кровь.
Но только она никогда за тебя не читала молитву,
За смуглое тело, за гребень орлиный и битву,
Она не просила, чтоб тысячи пуль одолел на бегу,
И если мой воин падет, я мишенью достанусь врагу.
О! Прочь малодушие, битвою думы полны,
Идите бесстрашно и вырвите славу войны,
И жадным рукам не поддайтесь по прихоти злой,
Владеют индейцы по праву рождения этой землей,
Хоть бедностью, горем и голодом ныне обязаны ей…
Возможно, того пожелал в небе Бог этих белых людей.
Как умирают красные мужчины
Он пленник! А есть ли вообще для них ад?
В насмешках озлобленных воды Гурона шипят?
Он – гордо презрительный, он ненавидит закон,
Наследник племен ирокезских убийственных – он,
Он – вождь кровожадный могавков, несметных числом,
Кто боль презирает, смеется над горем и злом,
Здесь, в злобных объятиях близкого ныне Гурона
Гнушается он, даже пленный, касанья и стона!
Он пленник! Но он не повержен, Могавки храбры,
Никто никогда не сказал: ирокезы – рабы,
Душой ненавидел он это ничтожное племя всегда,
Что бродит на Симко, усеяв вигвамами там берега.
Он брови нахмурив, стоит и взирает бесстрашно,
Глядит вызывающим взглядом надменным, как стража
Судьбу обсуждает его над ужасною бездной,
Как будто стремится унизить их волей железной.
И выбор враги смельчаку предлагают тогда:
«Захочешь ли ты