Эта смертельная спираль

Последнее, что я вижу – его побледневшее от страха лицо, когда солдаты врываются в дом.

Он захлопывает дверь, и звуки стихают.

Я знаю, что снаружи солдаты «Картакса», что они кричат, крушат все и шарят по хижине, но вокруг меня тишина. Я лишь слышу, как колотится сердце о ребра, и кажется, оно стучит так громко, что ни стены, ни шумоизоляция не скроют его волнения. И солдаты найдут меня. Я прижимаю руки ко рту, чтобы заглушить дыхание, и жду, когда рука в черной перчатке откроет дверь.

Но ничего не происходит.

Десять минут проходят в испуганном молчании, пока мое предательское сердце не начинает замедляться само по себе. Тело может выработать лишь определенную дозу адреналина, пока находится в сенсорной депривации[10 - Сенсорная депривация – частичное или полное отключение одного или нескольких органов чувств в результате внешнего воздействия.]. Проходит час, затем два. Наконец, мое терпение заканчивается, и я щелкаю по пневматическому затвору на стене убежища, чтобы разблокировать дверь.

Уже ночь, и хижина погрузилась в темноту. Окна в гостиной разбиты, но проемы уже затянулись тонкой кристаллической пленкой, и лунный свет, проникая сквозь них, превращается в радугу. В комнате неразбериха. Осколки разбитого стекла валяются на полу вперемешку с золотыми перьями, здесь же отпечатки грязных ботинок и блестящие капли крови.

Я стою на дрожащих ногах, охваченная такой яростью, которую никогда не испытывала.

Они подстрелили его. Я уверена в этом. Солдаты «Картакса» ворвались сюда и подстрелили папу, чтобы увести его.

Генкит подтверждает, что это папина кровь, но я не нахожу гильз, даже перерыв всю комнату. Моя древняя панель не способна показать записи с камер безопасности в VR, и видео с трудом преобразуется в 2D, но мне все же удается запустить просмотр на зернистом черно-белом экране маленького генкита. Я вижу Дакса и папу, стоящих на коленях с поднятыми руками, когда в комнату врываются солдаты.

Раздаются громкие приказы. Двенадцать винтовок направлены на двух безоружных мужчин – двух ученых, которые нужны «Картаксу», чтобы разработать вакцину. Папа поворачивает голову и внезапно встает, чтобы дотянуться до чего-то на стене. Когда я вижу это, то тут же начинаю плакать. Я знаю, зачем он это сделал. Он хотел забрать мамину фотографию, которую сделали в то время, когда я была всего лишь маленьким бугорком под ее платьем. Но когда папа пытается сделать шаг, солдат выпускает две пули, вспышки от которых засвечивают экран.

Одна попадает в бедро, вторая – в бицепс, они не задевают артерии, а только мышцы, которые исцеляющий модуль вылечит за неделю.

На зернистом экране я вижу, как папа падает на пол, а Дакс кричит. Звука нет, но я слышу его крик. А затем солдаты вытаскивают Дакса и папу из хижины, и через мгновение в окна залетает трава и пыль, когда вертолеты устремляются в небо.

Ночь сменяется утром. Я сижу в пустой хижине и читаю с экрана о новых вспышках по всему миру. Затем встаю на колени рядом с маминой фотографией и лужей папиной крови и даю обещание, которое изо всех сил постараюсь сдержать.

Что бы ни случилось, я выполню просьбу отца. Я останусь в безопасности, останусь свободной.

И никогда не позволю им забрать меня.

Глава 3

Настоящее время.

Два года после вспышки

Солнце превращается в тонкую полоску на горизонте, когда я заканчиваю с телом зараженного человека. Подхожу к берегу озера, мерцающему в лунном свете, закатываю рукава и смываю грязь и кровь с рук. Вода ледяная. По поверхности озера дрейфуют опавшие голубиные перья, а стая все еще кружит у меня над головой. Их силуэты видны на фоне звезд.

Я проведу секвенирование[11 - Секвенирование – определение последовательности аминокислот в молекуле ДНК и РНК.] ДНК этой стаи завтра, хотя уже предполагаю, что обнаружу там строки того же стихотворения, которые искажаются с каждой последующей мутацией птицы. С очередным новым поколением в этом кусочке появляется все больше опечаток. И уже целые слова превратились в бессмыслицу. Кажется, именно этого поэт и добивался с самого начала.

Руки дрожат от холода и от триггерной[12 - Триггер – в медицине так называют провоцирующий фактор, запускающий неблагоприятные изменения в организме.] реакции на запах зараженного человека. Ее официальное название – острый кратковременный психотический каннибализм, облегченный нейротрансмиттерами адреналина-гамма-два. Но большинство людей называют ее гневом. Зверем, который вгрызается в ваш разум и забирает всю человечность. Трудно вспомнить подробности происходящего после того, как вы уступили ему. Все расплывается в тумане, зубы, плоть и инстинкты. Некоторые люди даже не осознают, что поддались ему, пока не приходят в себя и не видят кровь на своих руках.

«Ты в порядке, рысь?»

Сообщение Агнес вспыхивает белыми буквами перед глазами. Округлый шрифт Courier единственный, встроенный в мою жалкую видеокарту. Когда я наклоняю голову, слова следуют за моим взглядом и раскачиваются на поверхности озера, но пропадают, как только моргаю.

«Да, – отвечаю я, сосредоточившись на слове, пока панель не распознает его. – Я скоро буду у тебя… примерно через час».

«Хочешь, чтобы я встретила тебя?»

«Нет. – Я брызгаю в лицо водой. – Заскочу на рынок по дороге. Набрала кусочки, чтобы обменять на патроны».

Кусочки тела, конечно. В городе есть рынок иммунитета, куда приходят местные жители, чтобы обменять дозы на еду и пули. Я оттащила тело как можно дальше от хижины, отрезала от него пятьдесят доз и засунула их в последний пакет заморозки, а затем постучала им по дереву, пока все внутри не застыло. Этого достаточно, чтобы сохранить иммунитет на долгие годы. Половину я отнесу на рынок, а половину оставлю про запас и спрячу в морозильную камеру, которая работает от солнечных батарей. Я больше не стану пренебрегать ими, не после случившегося этим вечером. Возможно, сегодня вирус подобрался ко мне так близко, как никогда со времен вспышки.

Стадо оленей выходит из-за деревьев на другой стороне озера, чтобы спуститься к вечернему водопою. Они осторожно подходят к воде, смотрят на меня большими задумчивыми глазами, принюхиваются, смущенные моим запахом. Чересчур притягательный аромат. Сера и дым – почти так же пахнет зараженный человек, но отсутствует важная нотка. Мои кожа, волосы, одежда и дыхание пропахли чумой, но я не заражена.

У меня иммунитет.

Вирус fictonimbus[13 - От лат. fictum nimbus – туманообразование. Возможно, из-за последствий болезни – возникновения зараженного облака после взрыва тела.], так, же известный как гидра, проходит два этапа, прежде чем отправить своих жертв на небеса. Сначала он вызывает в клетках триггерную реакцию, отчего людей начинает лихорадить, а на коже появляется мозаика из иссиня-черных кровоподтеков. Через неделю вторая стадия: вирус обволакивает каждую клетку слоем белков, словно кожух бомбу. Именно эта оболочка испускает запах, вызывающий гнев у окружающих, и только она способна остановить проникновение вируса в ваши клетки.

Вот так и появляется иммунитет. Если съесть мясо зараженного на второй стадии, то вирус не понимает, что он сменил хозяина. И в течение часа он обволакивает клетки, образуя единственный барьер, который способен противостоять гидре. Но стоит быть осторожным. Если съесть мясо зараженного на первой стадии, то вирус атакует тело. А мясо зараженного, который вот-вот взорвется, проделает дыру в желудке прежде, чем переварится. Человек, мясо которого я съела сегодня, тоже находился на последней стадии, но у него еще не проявились предупредительные знаки – капли крови из лопнувших капилляров, намекающие на неизбежную детонацию.

Что не может не радовать, потому что вряд ли бы у меня получилось остановиться после того, как я уже почуяла запах инфекции.

Олени опускают головы, чтобы попить, но их уши дергаются, когда я омываю лицо и руки ледяной озерной водой. Каждый раз, закрывая глаза, вижу лицо мертвеца – постоянное напоминание о том, что мне пришлось сделать, чтобы остаться в живых. Честно говоря, я смирилась с убийствами и даже каннибализмом, хотя до эпидемии была готова поклясться, что лучше умру, чем сделаю это.

Забавно, что люди говорят: «я лучше умру». Ведь на самом деле никто на это не пойдет. Просто никто не знает, на что окажется способен, оказавшись перед лицом смерти. К тому же легко решиться на убийство того, кто все равно умрет.

Но все не так просто.

Нет, меня терзает не факт убийства или иммунитет, зудящий в крови, а то, что каждый раз, когда я делаю это, какой-то части меня это нравится.

Всякий раз, когда человека охватывает гнев, он воздействует на инстинкты, на силу, на желание выжить и на такие основные потребности, как голод. И когда поддаешься ему, то уже ничего не решаешь. Адреналин. Возбуждение. Весь арсенал нейрохимикатов тела стремится к мозгу в виде ошеломляющей награды. И тело пытается убедить жертву, что убийство – это лучшее, что она когда-либо делала.

Это как наркотик, причем очень опасный. Гнева так много, что иногда люди теряются в нем и уже никогда не становятся прежними. Мы зовем их одичалыми. Они сбиваются в стаи и охотятся словно волки, вечно терзаемые голодом и жаждой крови.

Я вытираю руки о джинсы, собираю вещи и иду по гравийной тропинке до хижины. Ночь быстро вступает в свои права, и я едва могу различать дорогу. Зрительный модуль пытается хоть как-то помочь мне, усиливая лунный свет, отчего мир превращается в пиксельный бардак. Перед вспышкой я упрашивала папу написать мне алгоритмы, изменяющие внешность, которые бы сглаживали кожу или придавали ей сияния, но он всегда говорил, что это пустая трата времени. А теперь жалею, что не попросила у него острого зрения или эхолокации, или даже громоздкого модуля ночного видения, от которого остаются шрамы вокруг глаз.

Я оставляю пакет на крыльце хижины и провожу предплечьем перед датчиком у двери, ожидая, пока мигнет светодиод. Его не заметить, если не присмотреться. Как и электромагниты, закрепленные внутри рамы, пока не станет слишком поздно. Когда панели начинают пускать ростки, в теле образуется сеть кабелей, которые, словно метро, доставляют наниты в нужное место, а в коленях и локтях образуются металлические узлы. Именно поэтому я спрятала два электромагнита в дверной коробке, чтобы они вырвали узлы из коленей того, кто решит проникнуть в хижину.

Конечно, такую систему безопасности не назовешь идеальной, но уж лучше это, чем ничего. Особенно если учесть, что у меня осталась лишь одна пуля.

Дверь щелкает, и в хижине загорается свет, окрашивая гостиную в желтые тона. Скомканный спальный мешок лежит на матрасе возле камина, в котором медленно тлеют вчерашние угли. Стены голые, если не считать фотографии, сделанной Даксом незадолго до вспышки. На ней отец обнимает меня за плечи, а моя рука застыла на полпути к лицу, чтобы убрать разметавшиеся волосы.

Мы так похожи. Мне достались его серые глаза и длинный, тонкий нос. А наши подбородки аккуратные и округлые, как нижняя часть сердца. На фотографии папа улыбается, это бывало так редко – мы только закончили писать алгоритм, над которым работали несколько месяцев. Он никогда не использовал такие слова, как «любовь», но в тот день папа сказал, как гордится моей работой, что для меня значило примерно то же самое.

Я поднимаю грязную одежду с пола гостиной и запихиваю ее в рюкзак, чтобы отнести Агнес. Под джинсами обнаруживаю многострадальный генкит – старую модель портативного компьютера с кабелем для подключения к панелям. Генкиты используются для доступа, кодирования, редактирования и настройки программного обеспечения гентеха или загрузки алгоритмов и их обслуживания. Технически, это не компьютеры, но если я хорошенько попрошу свой, то он станет вести себя как один из них, поэтому этот малыш мой верный напарник последние два года.

Я включаю его и раздумываю, взять ли с собой, пока девяносто пять процентов треснувшего экрана приветственно мигает, возвращаясь к жизни. В меню появляется запрос на чат, а на экране всплывает женское лицо. Доктор Аня Новак. Алые волосы, ногти цвета розового дерева и фирменная улыбка, которую она демонстрирует всему миру три раза в день. Она – лидер «Небес», плохо организованной группы выживших, решивших после вспышки противостоять «Картаксу», когда его войска попытались захватить все, что осталось от мира.

Конечно же, они сделали это для того, чтобы «помочь» нам. В «Картаксе» всегда стремятся «помочь». Они помогли папе сесть в вертолет, дважды выстрелив в него. Они помогли выжившим после вспышки, распустив все правительства в мире, захватив средства массовой информации и убедив людей спрятаться в их огромных подземных бункерах.

Тогда это казалось хорошей идеей. Если бы я не знала о них, то, как и большинство местных жителей, встала бы в очередь на получение места в ближайшем бункере, «Хоумстэйке». Еда, кров, воздушные шлюзы. Защита от вируса. У большинства людей не возникло ни одного возражения.

Но не у меня. Папины слова все еще звучали в ушах, как и звучат до сих пор: «Никогда не позволяй им тебя поймать». И конечно, даже несмотря на то, что там не ловили никакие сигналы, а бункеры хорошо охранялись, до нас доходили слухи об ужасах, творившихся там. Люди жили в темных, грязных камерах. «Картакс» перехватил контроль управления над их панелями, стирая все нестандартные алгоритмы и коды. Охрана безумствовала. Семьи разделяли.

И варианты становились очевидны: либо вы рискуете жизнью на поверхности, либо лишаетесь всех прав и живете в камере за воздушными шлюзами.

Думаю, и так понятно, что не всем пришелся по душе этот выбор. Тогда-то и возникли «Небеса».