Эта смертельная спираль

Новак машет мне рукой с треснувшего экрана генкита. Большинство людей звонят по VR, так что мне пришлось воскресить стареющий видеокод, чтобы разговаривать с ней. На мгновение ее лицо застывает и окрашивается в зеленые и фиолетовые тона из-за искажений слабых спутниковых сигналов. У генкита сигнал в хижине лучше, чем у моей панели, но отставаний и зависаний все равно много.

Она улыбается:

– Добрый день, Катарина.

Я вздрагиваю. Сеть «Небес» зашифрована, но я все равно не люблю использовать свое настоящее имя. В «Картаксе» считают, что я умерла во время вспышки, и мне бы хотелось, чтобы там и дальше так думали.

– Прости, Рысь, – говорит она. – Я получила код от астмы, который вы прислали. Благодаря вам малыш в Монтане дышит самостоятельно. У меня есть сюжет, готовый к трансляции. Мне бы хотелось, чтобы и вы появились в эфире.

– Нет, – взмахнув рукой, отказываюсь я. – Ни за что.

Новак молчит, пока мои слова летят к ней от спутника к спутнику, на что требуется несколько мгновений. А затем она вздыхает. Этот разговор мы ведем каждый раз, когда я краду с серверов «Картакса» код и отправляю его в «Небеса». Это еще один способ, которым «Картакс» пытается нам помочь – он скрывает медицинские алгоритмы и предоставляет их лишь людям в бункерах. Если вы заболели или вам стало плохо, вы не можете просто скачать лекарство, как делали это раньше. Придется отправиться в бункер или страдать в одиночку.

Или вы можете обратиться к Новак и ее людям. Они поддерживают работоспособность последней независимой сети, которая использует российские спутники. У них есть целые библиотеки алгоритмов с открытым исходным кодом, так же легкодоступные, как небеса, – но они невероятно глючные и зачастую написаны любителями. Я тоже изредка пишу новые алгоритмы и совершенствую старые, но самый большой мой вклад приносит взлом серверов «Картакса». Обычная работа по принципу «ломай и хватай». Внедряясь в их базы, я быстро копирую любые обрывки кодов, которые только смогу найти. Иногда мне достаются антибиотики, иногда – пакеты совершенствования связи, а иногда – фрагменты кодов, написанные Даксом или папой.

Каждый такой файл для меня как лучик света. Словно и не было этих двух лет, а они снова в лаборатории. Нет вируса, нет солдат «Картакса». В течение этого невесомого момента есть только глупые имена, которые придумывает Дакс для переменных, и папина любовь к методу Фибоначчи[14 - Метод Фибоначчи – метод нахождения минимума и максимума функции на основе принципа золотого сечения.]. И понимание, что я не зря тратила эти одинокие годы на обучение, кодирование и взломы. А чтобы найти обрывки их работы и узнать, что они еще живы.

– Я собираюсь вывести вас в эфир через несколько дней, – выгибая алую бровь, говорит Новак. – Но сейчас звоню не поэтому. Что-то серьезное творится в «Картаксе». Мы услышали ваше имя по «Сарафанному радио».

– Мое имя?

– Да, ваше настоящее имя. Мы не смогли разобрать детали, но ваш отец тоже упоминался. Не знаю, что там происходит, но мне это не нравится. Возможно, вам стоит залечь на дно на некоторое время.

В груди колет.

– Когда это произошло?

– Час назад. Я позвонила вам сразу, как получила отчет.

Я бросаю взгляд на окно. Примерно в то же время Агнес предупредила меня о джипе поблизости. Не верю я в совпадения.

– Все в порядке? – спрашивает Новак. – Катарина, вы меня слышите?

Ее голос становится громче, но я молчу, чувствуя, как покалывает затылок. Пальцами нащупываю кнопку отключения звука на генките. Через окно мне видно, как озеро освещает последний солнечный луч и как разбегается в стороны стадо оленей.

Они уносятся от воды с широко раскрытыми и испуганными глазами, а голуби с окрашенными в малиновый цвет перьями над ними кричат и кружатся. Что-то спугнуло их. Что-то находящееся поблизости. Я ничего не вижу, но чувствую, как инстинктивно сжимается живот.

Здесь кто-то есть.

– Мне нужно идти, – шепчу я и закрываю генкит, на котором застыло обеспокоенное лицо Новак.

Если я сбегу сейчас, то смогу оказаться в лесу до того, как они появятся у хижины. Встаю, хватаю рюкзак, пересекаю крыльцо и спускаюсь по лестнице.

Велосипед лежит на траве. Я поднимаю его и, стараясь убраться подальше от хижины, тащу под своды деревьев. Все еще никакой видимой опасности. Но я несусь по грунтовой тропинке через лес, уворачиваясь от веток.

Мой зрительный модуль пытается приспособиться к тусклому освещению, фильтруя сигналы сетчатки и вводя их в зрительный нерв. Если бы у меня стояли модули помощнее, то я бы могла видеть в кромешной темноте так же хорошо, как днем. Но моя древняя панель способна лишь увеличить яркость картинки, отчего картинка начинает пикселить. Хотя этого достаточно, чтобы я могла убежать, сжимая в руках белый руль велосипеда и пробираясь сквозь деревья на другую сторону озера. Добравшись до леса на другом берегу, я останавливаюсь и оглядываюсь. Сначала вижу лишь темноту. Но потом прорисовываются очертания хижины, и я бросаюсь за ближайшее дерево.

Они уже здесь. Черный джип, как и говорила Агнес, едет по дороге, а под его колесами хрустят камни. Мой модуль трещит, начинает жаловаться на нехватку питания. Обсидианово-черные окна, явно бронированный корпус. Машина выглядит как дитя любви «Феррари» и танка.

Когда джип подъезжает к хижине, двигатель глохнет, распахивается дверь, и на небольшой участок крыльца падает свет. На улицу вылезает один человек. Его лицо размыто пикселями, пока модуль по моей мысленной команде не фокусируется на нем.

Он молод. Может, лет восемнадцать. Высокий, мускулистый, в черной майке с рогами «Картакса», белеющими на груди. Волосы темные и коротко обстриженные, на щеках короткая щетина, а нос выглядит так, будто его ломали не меньше десяти раз. Черные лей-линии тянутся от его панели и обрамляют лицо, соединяясь с внешними уголками глаз и под челюстью. Они матовые, плоские и выглядят как татуировки. Их используют для тех кодов, которые слишком капризные, чтобы запускать их по телу.

Парень подходит к хижине, сжимая в руках автомат, и медленно поворачивает голову, чтобы осмотреться. Мое любопытство усиливается. Один солдат. Они прислали всего одного солдата. Хотя он необычный, и таких я никогда раньше не видела. Охранники в «Хоумстэйке» выглядят одинаково – бронированные куртки, военная форма, маски с НЕРА-фильтрами[15 - HEPA (англ. High Efficiency Particulate Air) – высокоэффективные воздушные фильтры, способные удержать 99,95% частиц в воздухе.], оружие, прикрепленное к рукам. Они всегда суетятся и нервничают из-за стимуляторов в крови, а еще вертят головами, чтобы искусственный интеллект, вшитый в их зрительные модули, сканировал окружающее пространство.

Но этот солдат другой.

На нем нет ни одного бронежилета, а стоит он устрашающе неподвижно, с застывшим лицом осматривая деревья. Его никто не прикрывает, рядом не летают дроны и не разносятся инструкции. Он просто ребенок чуть старше меня, с пистолетом и модной тачкой.

Какого черта творится в «Картаксе»?

Я наклоняюсь вперед и прищуриваюсь, но тут по лесу проносится треск, напоминающий выстрел. Солдат кружится по сторонам в поисках источника звука. Я инстинктивно вздрагиваю и отступаю за дерево. Перед глазами все расплывается, и я, пытаясь прийти в себя, хватаюсь за сухую ветку.

Она ломается под моими пальцами.

Такой тихий звук, но пронзает тишину и отражается от гор так гулко, что мог бы быть и фейерверком. Я перевожу взгляд на солдата и вижу, что он смотрит прямо на меня, сжимая в руках оружие.

Я хватаю велосипед и бегу.

Несусь между деревьями, вдоль ручья, который впадает в озеро, к выжженной полосе, исчезающей между гор. Меня хлещут листья и ветви. За спиной раздаются выстрелы, эхом отражающиеся от склонов гор, пока ночной воздух не начинает петь о насилии. Добравшись до выжженной полосы, я перекидываю ногу через велосипед и качусь по темному, усыпанному камнями склону, не разбирая дороги.

Мой зрительный модуль кричит о перегрузке, сжигая калории, которые я не могу позволить себе потерять. Свет вдалеке размывается в огненные линии, освещающие путь. Звуковые фильтры усиливают шаги, раздающиеся где-то позади, отчего они кажутся громовыми раскатами, прерываемые выстрелами. Должно быть, солдат преследует меня, стреляя в темноте. И эти звуки, приумноженные в ушах, заглушают дыхание…

Только это не выстрелы.

Осознание этого пронзает меня. Я останавливаюсь, слезаю с велосипеда и сдергиваю свитер через голову. Не выстрелы напугали солдата, а взрывы кусков тела зараженного человека. Человека, которого я убила, чтобы получить иммунитет. Человека, мясо которого съела. Его тело взрывается, хотя я точно проверила мясо на наличие предупредительных маркеров. Я предположила, что у него есть примерно день, но, видимо, чего-то не заметила. И теперь он взрывается, а каждая его клетка превращается в обжигающий газ, как и его кровь на моей одежде.

От моих джинсов поднимается тоненькая струйка дыма, их начинает разъедать. Я падаю на колени, срывая ткань, и кричу, когда она соприкасается с кожей.

Тут же запускается исцеляющий модуль, высасывая энергию из панели, а зрительный модуль тут же вырубается и погружает меня в темноту. Где-то поблизости между деревьями раздаются шаги, больше я ничего не могу разобрать, как и не могу сбежать, так как теперь плохо вижу.

Я в ловушке.

Он идет. Он будет здесь с минуты на минуту, и мне некуда бежать, негде спрятаться.

– Агнес, – зову я, пытаясь связаться с ней по коммуникатору, но слышу только помехи. – Он приближается. Яя, ты слышишь?

Если Агнес и слышит, то не отвечает. Шаги приближаются, шуршат камни на выжженной полосе. Я ползу вперед в изодранной одежде и слепо хватаюсь за велосипед, хотя понимаю, что не смогу никуда уехать. Очередной треск отражается эхом от холмов, и у меня перехватывает дыхание, потому что что-то пронзает меня изнутри.

Схватившись за живот, я кричу и падаю в грязь. Горло окутывает огненной лентой.

Доза, которую я съела, не успела перевариться. И то, что осталось от нее, просто взрывается во мне.

Глава 4

Я заваливаюсь на бок, сворачиваюсь в клубок и кусаю кулак, чтобы не закричать. Живот горит, боль пронзает спину, дугой прошибает ребра, а потом охватывает меня целиком. Шаги становятся громче, втаптывают выжженную полосу, пока не оказываются рядом со мной, но у меня нет сил, чтобы встать или убежать. Все, что я могу – зажмуриться и надеяться, что солдат просто убьет меня, что ему хватит порядочности сделать это быстро.

– Рысь, это ты?