Уходящие из города

– А ты сама точно не хочешь носить?

– Нет, мне не нравится. Тяжелая, длинная, в ногах путается…

Весь день Олеська думала только об одном: хоть бы подошла. Лу очень маленькая и худая, иногда ей велики даже вещи из «Детского мира». Лу любила безразмерные свитера и широкие джинсы, а чтоб ее не унесло ветром, носила ботинки на толстой подошве. И потом: Лу сказала – розовая. Вдруг цвет совсем детский, типа «бубль-гум»? Вот будет обидно!

Когда Олеська увидела дубленку, то пережила восторг, равного которому в ее жизни еще не было.

Элегантная – приталенная, подчеркивающая фигуру, с мехом на рукавах. Нижние пуговицы не застегивались (в бедрах Олеська была чуть шире Лу), но это ничего. Может, она специально их не застегивает, чтоб было удобнее ходить.

Вместо оборванки в старом осеннем пальто, из коротких рукавов которого торчат раскрасневшиеся руки, перед зеркалом стояла прекрасная девушка. Что дубленка розовая, было почти незаметно: цвет очень-очень бледный. Интересно, как он называется? Наверное, как-то красиво вроде «зимняя роза».

Олеська шла домой от Лу медленно-медленно. Дубленка обязывала идти походкой царицы, а царицы не носятся как ужаленные; они ступают торжественно, как первый снег. Она заметила, что у них во дворе поставили скамейки и добавилось два новых кота: серый полосатый и рыжий. Оба довольно плюгавые и тощие, они все же посмотрели на нее уважительно, прежде чем продолжить жадно поглощать вынесенные сердобольными бабками объедки. Даже они понимали: Олеська была вся в красоте. Она была красота. Мужики, забивавшие козла в беседке, тоже проводили ее глазами. Один даже свистнул, но она не обернулась.

Дома ее ждала мать: вонь изо рта, мешки под глазами, морщины, в которые забились косметика и грязь. Уродство, с которым не хотелось соприкасаться. Снимая ботинки в коридоре, Олеська дала себе клятву: все красивое в этом мире должно принадлежать ей. Так должно быть по справедливости, по тому праву, что она терпит бесконечное уродство: мать, мерзких одноклассников, лужи во дворе и облезлых дворовых котов и алкашей в беседке. Так будет, потому что она так решила. А она королева.

Здравствуй, Дедушка Мороз

Отец говорил, что дядь Валера – настоящий друг, из тех, кто, рискуя жизнью, вытащит из-под огня, и это была не метафора, учитывая, что служили они в горячих точках и рожа у дяди Валеры была какая-то обгорелая, в шрамах. Оба они, отец и дядя Валера, искали в мирной жизни работу, но находили только проблемы на свои воячьи головы.

Андрей учился в третьем классе, когда в их районе открылся круглосуточный магазинчик, в народе именуемый лунником. Магазинчик этот принадлежал Равилю Шарапову, отцу Лолы, одноклассницы Андрея. Толстая Лола таскала с собой в школьном рюкзаке «сникерсы» и комки хлеба. Однажды Олег вытряхнул содержимое ее рюкзака на пол, а она спокойно все подобрала: тетрадки, учебники, ручки, карандаши, конфеты, хлеб, – а потом стукнула Олега по голове этим рюкзаком что есть силы. Над ней смеялись; но не Андрей, он вообще редко над кем-то смеялся: не умел почему-то.

Тогда, перед Новым годом (столько всего почему-то происходит перед Новым годом!), отец пришел и сказал:

– Я тут халтуру нашел на пару дней. Заплатить обещали.

Мама обрадовалась:

– Как хорошо! Новый год на носу, а у нас шаром покати! А где?

– Да тут… надо магазин посторожить, татарин с женой товар завезли, а по документам еще не все утрясли, и торговать им вроде как пока нельзя… а оставишь товар без присмотра – народ вынесет…

– Страшно, Дим… А вдруг кто и правда полезет…

– Пару раз шмальну холостыми – разбегутся.

– А ты там хоть не замерзнешь?..

– Обогреватель или тулуп всяко дадут…

– А еды… с собой тебе собрать?

– Там-то хватает всякого. Равиль только просил записывать, сколько и чего съедено, а так…

– Да ну, будешь сухомяткой давиться, еще чего! Я супчику тебе сварю! В термос налью!

Андрей не видел маму счастливее, чем в те мгновения, когда папа говорил: «Я нашел работу». Таких мгновений было много, потому что отец как находил работу, так и терял ее, а потом снова находил – и всякий раз мама радовалась так, будто папа на ее глазах пронзил мечом огромного дракона и спас ее. Потом отец, конечно же, работы лишался, мама плакала, а он стоял виноватый и говорил что-то типа: «Ну найдется что-то еще… ну, не надо, не надо…»

Отец ушел охранять лунник, пообещав, что встречать Новый год обязательно придет домой, и не с пустыми руками, а Андрей с мамой остались дома одни – и это было хорошо. В углу, поблескивая мишурой, стояла маленькая елочка, а по телевизору шли новогодние фильмы. Мама возилась на кухне. Она очень старалась наготовить всякого вкусного, даже торт испекла.

– Помоги-ка! – Она всучила Андрею ручной миксер. – Крути ручку! Крути-крути, не спи!

Андрей засматривался на то, как в кино Шурик бегал за грабителями по складу (надо было смеяться, но Андрей с детства не умел ни смешить, ни веселиться), забывал крутить ручку и сидел, замерев, пока мама снова не одергивала его.

Отец вернулся перед боем курантов. Мама с Андреем уже сидели за столом. Она надела свое любимое зеленое платье и сережки, похожие на маленькие коричневые раковинки.

Папа пришел в тулупе, помятый, и от него пахло так, что Андрей сразу понял, что случилось.

– Таня, я… в общем, вот…

Он достал из-за пазухи и усадил на краешек стола розового медведя. Игрушку для совсем маленьких, Андрей давно из таких вырос.

– И?

– И все, Тань…

– Как?

– Ну еще… – Отец достал оттуда же, из-за пазухи, блок сигарет. – Надолго хватит!

– Надолго? Хватит? Я… я… я же в долг взяла… я даже… даже для подарка тебе в долг взяла… Он тебя обманул, этот татарин, да?

– Нет, Танюш, нет… Это… так вышло… я же говорил, что все, что я съем, потом… а там была водка, и я…

– Ты сидел там и пил? Один?

– Не один! С Валерой…

Мама охнула:

– Как он узнал?

– Да как-то почуял, я не знаю… я вышел – и он навстречу, спрашивает, как и что… ну я что? Мы же друзья, я ему и рассказал… а он такой: а давай вместе посидим, чего ты один будешь? Вспомним, ну… В общем, есть же что вспомнить, как служили… поговорить о жизни, о России…

– За бутылкой?

– Ну а как, Тань, еще можно говорить о России? Съели, что ты дала, очень вкусно, Валера сказал: золотые руки у твоей жены, я вот не женился, так жалею, так жалею…

– Господи, Дима!..

Мама стояла и смотрела на папу. Такая красивая, такая ровная и зеленая-зеленая. Она больше ничего не сказала. Ничего. Потом села и стала смотреть на елку: как переливаются игрушки и дрожит дождик.

– Валера… ты ж знаешь, он бычара здор-ровый… пьет и пьет… я же что, я свою меру знаю, а он пьет и пьет… и закусывает… и говорит… как-то у него это одновременно получается, не знаю как, в три горла просто… Развалили страну, то-се… Коммунизм, то-се… А потом я как-то не очень помню, но пришел татарин этот, которого магазин… Там все бутылки, что мы выпили, внутри и стояли… И пакетики от этих… ну, чем закусывали… и банки открытые от шпрот… ну, короче, он все посчитал и дал мне… вот и хватило только на сигареты и на этого… Андрюх, ну как, нравится подарок?

Андрей посмотрел на папу, взял медведя и прижал к себе. Мама вздохнула и сказала:

– Ты, наверное, торт не будешь…

А папа ответил: