– Леди Сара, я как раз объяснял Пэту, по какой причине пригласил сегодня вас обоих.
Не думайте, что «леди» – это знак особого уважения. Просто дань традиции, обращение типа «мисс» к дочери графини. За этим обращением не стоит настоящего влияния.
Может, я просто параноик – ну, бывает со мной такое, – но сейчас я чувствую такую тяжесть в животе, словно мой желудок держится на тоненькой ниточке, которая вот-вот оборвется, и тогда этот жизненно важный орган просто провалится вниз. С усилием я отвечаю.
– Да?
– Нас выбрали для проведения ежегодного симпозиума Северных районных библиотек.
Это не просто нехорошо – это скверно. Очень, очень скверно.
– Итак, мы – принимающая сторона, и каждый отдел должен выступить с презентацией. Ну а учитывая масштаб нашего отдела художественной литературы, не вижу причин, по которым вы с Патриком не могли бы провести презентации отдельно, но дополняя друг друга.
Желудок все-таки проваливается вниз. За ним готова последовать селезенка. Уверена, печень тоже за ними поспешит.
– К концу недели мне понадобится от вас тема и план презентации, чтобы вы не повторяли выступления друг друга.
Моя челюсть приоткрывается и захлопывается – как у рыбы, без единого звука. «Дыши!» Чтобы говорить, нужно дышать. «Идиотка».
– Мистер Хаверстром, не уверена, что я…
– Я понимаю, вам некомфортно выступать на публике, – говорит мистер Хаверстром, глядя куда-то над моей головой.
Это он так частенько делает.
– Но вам придется преодолеть этот дискомфорт. Нам оказана большая честь, и к тому же это – требования на вашей должности. И единственным уважительным предлогом избежать этого будет разве что стихийное бедствие. Ну а если вы не можете выполнять свои обязанности в полной мере, мне придется заменить вас кем-то, кто сможет.
«Вот дерьмо. Черт… черт-черт-черт!..»
– Да, сэр. Я понимаю.
– Хорошо, – он кивает. – Тогда вы свободны, можете приступать.
Поднявшись, мы с Пэтом направляемся к двери.
– Леди Сара, – добавляет мистер Хаверстром. – Я с радостью посмотрю вашу презентацию, когда вы с ней закончите, если это вам как-то поможет. Я очень хочу, чтобы у вас все получилось.
Я с усилием улыбаюсь.
– Спасибо, сэр.
Затем он пожимает руку Патрику.
– Пэт, наша игра в ракетбол в субботу в силе?
– Конечно же, Дуглас.
Про себя я вздыхаю, разочарованная куда как больше самой собой, нежели чем-либо еще. Я ведь тоже играю в ракетбол, причем весьма и весьма неплохо. И если бы во мне была хоть капелька от Миранды Пристли из «Дьявол носит Prada», я бы сказала им: «Пригласите меня, и я еще покажу вам, взрослым мальчикам».
Но нет, я ничего не говорю.
Мистер Хаверстром закрывает дверь, оставляя нас с Патриком в коридоре наедине. Пэт гадко улыбается, наклоняясь ко мне, и я отступаю на шаг, в итоге упираясь спиной в стену. Это неудобно, но зато безопасно – в основном потому, что помимо ракетбола я много лет занималась айкидо. Так что, если Патрик попытается выкинуть что-нибудь, его ждет весьма болезненный сюрприз.
– Будем честны, Сара: мы оба знаем, что последнее, чего ты хочешь, – это провести презентацию перед сотнями людей, своих коллег.
Мое сердце пытается заползти мне в горло.
– И вот что я хочу предложить. Ты сделаешь исследовательскую часть проекта – слайды и тому подобное, на что у меня совсем нет времени. Ну а я позабочусь о самой презентации, и, конечно же, укажу, что половина работы сделана тобой.
«Ага, конечно». Знакомая песня – в школе, в «групповых проектах», где я, тихая девочка, делала всю работу, а вся слава доставалась тому, кто говорил лучше и громче.
– Я попрошу Хаверстрома в субботу, и он согласится – я же ему как сын, – объясняет Пэт, а потом подается вперед, наклоняется так близко, что я чую запах чеснока в его дыхании. – Давай Большой Пэт обо всем этом позаботится. Что скажешь?
Скажу, что в аду зарезервировано особое место для тех, кто говорит о себе в третьем лице. Но прежде, чем я успеваю ответить, слышу твердый уверенный голос Уилларда, разносящийся по коридору:
– Думаю, тебе, Нолан, надо посторониться. Сара не просто «собирается», она сделает это, притом отлично.
Пэт отмахивается:
– Тихо, мошка, тут взрослые разговаривают.
Во мне снова клокочет адреналин – на этот раз не от тревоги, а от гнева. От возмущения. Я отстраняюсь от стены.
– Не называй его так.
– Он не против.
– Я против.
Он уставился на меня несколько удивленно, затем усмехается и поворачивается к Уилларду:
– Ты всегда позволяешь женщине защищать твои интересы вместо тебя?
Я делаю еще один шаг, заставляя его отступить.
– Думаешь, я не могу никого защищать, потому что я – женщина?
– Нет, я думаю, ты не можешь никого защитить, потому что ты – женщина, которая двух слов связать не может, когда в комнате больше, чем пара человек.
Его слова меня не задевают, ведь по большей части это – правда.
Но не в этот раз.
Мои губы медленно растягиваются в дьявольской улыбке. Внезапно я воплощаю собой Кэти Линтон – упрямую, гордую.
– Сейчас здесь больше, чем пара человек. И для тебя у меня найдется больше, чем пара слов: пошел ты на хрен, высокомерный самодовольный урод.
Выражение его лица забавное. Он как будто не может решить для себя, чем шокирован больше – тем, что я знаю слово «хрен», или тем, что я высказала это ему вслух, притом не в приятном контексте.