Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов
Эндрю Нагорски

Гитлерленд. Трагедия нацистской Германии
Можно ли заранее понять, какой кровью и жертвами закончится политика очередного государственного деятеля? Пример Гитлера показывает: мало кто владеет даром предвидения, но цена ошибки может быть чрезмерно высока.

Автор изучил десятки мемуаров людей, живших в Германии или посещавших страну в тридцатые годы прошлого века: дипломатов, военных, журналистов, писателей, артистов, спортсменов, бизнесменов, туристов.

Они видели насилие «партии власти» над политическими противниками; репрессии в отношении нацменьшинств, гомосексуалистов, социал-демократов и всех, кто не шел в ногу с наливающимся соком ненависти тоталитарным государством.

Некоторые из этих сторонних наблюдателей не задумывались, какими ужасами войны и Холокоста может кончиться популизм нацистов. Другие сознательно закрывали глаза на «перегибы», потому что им нравилась новая энергичная и воодушевленная Германия. Но даже те, кто критически относился к Гитлеру, смогли осознать истинные масштабы катастрофы, когда было уже поздно что-то изменить. Однако они пытались…

Благодаря Нагорски живые голоса свидетелей расцвета нацистского режима звучат в книге.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Эндрю Нагорски

Гитлерленд. Третий рейх глазами обычных туристов

Посвящаю младшему поколению: Кристине, Кайе, Майе, Сидни, Кэй и Стелле.

И, как всегда, Крисии

Andrew Nagorski

Hitlerland: American Eyewitnesses to the Nazi Rise to Power

Copyright © 2012 by Andrew Nagorski

All rights reserved, including the right to reproduce this book or portions thereof in any form whatsoever. For information address Simon & Schuster Subsidiary Rights Department, 1230 Avenue of the Americas, New York, NY 10020

First Simon & Schuster hardcover edition March 2012

SIMON & SCHUSTER and colophon are registered trademarks of Simon & Schuster, Inc

© Смолина М.Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Введение

Из всех американских репортеров, писавших о Германии в период между Первой и Второй мировыми войнами, именно Сигрид Шульц больше остальных оказалась готова к такой работе. Она родилась в Чикаго в 1893 г. Родители её были норвежцами, и после восьми лет она прожила немало времени в Европе. Отец её, успешный художник-портретист, перебрался в Париж, так что Сигрид училась во французской школе. Когда её отец получил заказ на написание портретов вюртембергской королевской четы, Сигрид провела несколько месяцев в школе в Германии, где не только освоила язык, но и получила представление о местном отношении к жизни.

«В те времена иностранных художников к германским дворам приглашали редко, так что другие девочки старались быть очень милыми со мной, – вспоминала Сигрид. – Но было понятно, что если ты не немец, то ты дефектный. И если иностранец не восторгался и не преклонялся перед немецкой Культурой, то к нему в лучшем случае относились со снисхождением».

Шульц изучала в Сорбонне международное право, а потом отправилась с родителями в Берлин. Оттуда она следила за событиями Первой мировой войны, глядя со стороны проигрывающих. Когда в 1917 г. США также вступили в войну, ей и её родителям, ставшим «враждебными чужаками», пришлось каждый день отчитываться перед полицией, но она смогла продолжить учебу в Берлинском университете. После войны она стала работать на Chicago Tribune, сотрудничая с берлинским корреспондентом этой газеты Ричардом Генри Литтлом, на которого произвело большое впечатление её знание языков. Еще только поступив на свою новую работу, в 1919 г., она продемонстрировала и талант репортера, сотрудничая с Литтлом. Шульц и Литтл вместе взяли интервью у десятков немецких офицеров, чтобы получить представление об их настроениях в связи с поражением Германии. Большинство из них были сильно недовольны, но особенно это касалось «Редера, желчного спорщика в темно-синей флотской форме», как писала о нем Шульц. Этот немецкий офицер так сказал репортерам: «Не спешите гордиться, американцы. Самое позднее через 25 лет наши страны снова будут воевать. И в следующий раз мы победим, потому что подготовимся лучше, чем вы».

Американцы не рассердились тогда. Наоборот, Шульц писала: «Я прекрасно помню, что в тот день, в 1919 г., нам было очень жалко маленького мстительного Редера. Он так серьезно относился к поражению. Он просто сжигал себя ненавистью».

В 1926 г. Шульц стала главным корреспондентом Chicago Tribune в Центральной Европе и до 1941 г. продолжала жить в Берлине, поражая всех прибывающих в Германию американских корреспондентов (в основном мужчин) своим знанием страны и настойчивостью в поисках интересных историй. Позже, во время Второй мировой войны, она писала об этом в книге Germany Will Try It Again («Германия попробует это еще раз»). По её оценкам, с мнением Редера были согласны очень многие его соотечественники, они стремились отомстить за свое поражение в прошлом глобальном конфликте. К тому моменту она уже прекрасно знала, к чему привела эта жажда мести, так что можно задаться вопросом, не повлияло ли её знание на описание прошлых событий. Но что касается воспоминаний об интервью с Редером, то там она явно лишь добавила одну деталь, подчеркнувшую точность её предсказания: «Когда почти двадцать два года спустя Адольф Гитлер объявил войну Соединенным Штатам, немецким флотом командовал гросс-адмирал Эрих Редер».

Есть много историй о жизни американцев во Франции и Великобритании в межвоенный период, есть даже истории о живших в Советском Союзе. Но по множеству причин американцы, жившие, работавшие или путешествовавшие по Германии во времена прихода к власти Гитлера и формирования Третьего рейха – включая Шульц и многих её коллег, – подобного внимания не привлекали. О них очень часто забывают или же, как в случае дипломата Джорджа Кеннана, помнят, но не за немецкий период их биографии: это лишь глава их жизни, меркнущая на фоне иных событий, сделавших их знаменитыми. Так, Кеннан прославился созданием политики сдерживания Советского Союза, которой следовали президенты страны после войны.

В результате у американцев порой возникает впечатление, что крах Веймарской республики и дальнейший переход к террору и войне происходил в какой-то странной, изолированной от мира стране. Мало кто задумывается, не мог ли кто-то из их соотечественников видеть все это происходящим вживую и рассказывать об увиденном, в рамках своей работы или просто как любопытный наблюдатель, а также как эти рассказы могли влиять на мнение о Германии среди их соотечественников.

Сегодня принято считать, что намерения Гитлера были абсолютно очевидны с самого начала и что единственным результатом его политики могли быть только Вторая мировая война и Холокост. Многие и не представляют, что в 1920-е и даже 1930-е американские репортеры, дипломаты, артисты, социологи, студенты и просто проживающие в Германии совершенно не видели и не понимали того, что происходило у них перед глазами. А ведь у них были места в первом ряду, они видели развитие самой большой драмы XX в. Некоторые из них не просто видели Гитлера вживую, они с ним встречались и разговаривали: и когда он был еще местным агитатором в Мюнхене, и когда он стал всемогущим берлинским диктатором. Для них он был не абстрактным воплощением зла, а вполне живым политиком. Часть американцев начала к нему присматриваться очень рано, остальные заинтересовались, лишь когда он уже пришел к власти. Но даже те, кто не имел возможности столкнуться с ним лично, видели последствия его политики.

Однако они очень по-разному видели и оценивали происходившее в Германии, равно как и то, что представлял собой Гитлер. Некоторые признавали его природную, стихийную силу и талант обращаться к эмоциям и гневу немецкого народа, другие же видели в нем лишь клоуна, который исчезнет с политической сцены так же быстро, как и появился. Поначалу были и те, кто с симпатией относился к его движению и даже вступал в него, но также и те, кто очень быстро инстинктивно почувствовал тревогу, увидев в Гитлере угрозу не только для Германии, но и для мира.

Не одним американцам было неясно, что собой представляет Гитлер, не одни они оставляли его воззрения без пристального внимания. Отто Штрассер поначалу был сторонником Гитлера, а впоследствии сменил позицию и уехал из Германии. Есть его воспоминания об ужине с несколькими высокопоставленными нацистскими партийными функционерами в 1927 г., на конгрессе партии в Нюрнберге. Когда стало ясно, что никто из них не прочел полностью автобиографический труд Гитлера Mein Kampf («Моя борьба»), они договорились, что будут спрашивать каждого приходящего, прочитал ли тот. Кто прочел – тот платит за всех. Как рассказывал Штрассер, прочитавших так и не нашлось, так что в результате каждый платил за себя.

Неостановимое развитие истории становится видно только тогда, когда смотришь уже назад в прошлое. На мнения американцев, наблюдавших за событиями прямо в процессе, влияло многое: их собственные предпочтения, различия кусочков реальности, которые наблюдали разные люди, а также человеческая способность видеть лишь то, что сам человек хочет, игнорируя все, что свидетельствует об ином положении дел. Шульц использовала интервью с Редером в 1919 г., чтобы проиллюстрировать свое мнение гораздо позже, когда США и Германия вновь вступили в войну: мнение, что гитлеровское движение было логичным следствием ненависти, накопившейся в стране после поражения в предыдущей войне. Но другие американцы после Первой мировой войны чувствовали себя в безопасности и хотели верить, что цена конфликта для Германии оказалась слишком высока и что случившееся оказалось достаточным практическим уроком. Эдгар Ансель Моурер, берлинский корреспондент другой чикагской газеты, Daily News, вспоминал, что в 1920-х гг. «большая часть американцев в Германии вполне справедливо надеялась, что поражение, унижение, инфляция и беспорядки внутри страны убедят немцев больше не пытаться становиться гегемонами в Европе».

Корреспонденты вроде Шульц и Моурера, равно как и дипломаты вроде Кеннана и его коллег, не были людьми неискушенными в жизни за границей, они уже учились и работали в разных местах Европы. Однако многие другие американцы, жившие в Германии в ту пору, были очень молоды и неопытны. Это, разумеется, влияло на их восприятие и реакции. Немецкое сочетание консервативной жесткости и нового послевоенного экстремизма, что в политике, что в сексуальных нравах, то очаровывало их, то шокировало, то завораживало.

Из-за необычной роли своей страны американцы в Германии также оказывались на особом положении. Хотя США и участвовали в Первой мировой войне, они вступили в нее на очень позднем этапе. Большая часть американцев совершенно не стремилась участвовать в новом европейском конфликте, и это влияло на изоляционистские настроения в стране. В результате американцы в Германии после войны оказались совсем в другой категории, нежели граждане других государств-победителей: их считали почти нейтральной стороной, гораздо менее свирепой, чем те же французы, и уж точно более склонной к умеренности по отношению к побежденным немцам. Американские наблюдатели были как бы в стороне, подальше от континентальных распрей.

Как и везде, эти американцы пользовались привилегиями людей обеспеченных: они могли видеть материальные трудности и рост насилия вокруг, но сами были обычно защищены. Они активно общались друг с другом, праздновали День благодарения и другие праздники, наслаждались заграничной жизнью – и посматривали на ширящийся водоворот великих событий вокруг. Луи Лохнер, бывший в тот период корреспондентом Associated Press, мимоходом упоминал жизнь в «американской колонии» и «впечатляющее товарищество» среди американских корреспондентов, «даже тех, кто были друг другу ярыми оппонентами». И действительно, возникали трения между теми, кто придерживался разных мнений о Гитлере и нацистах, а также о том, к чему ведет милитаризация страны. Играли свою роль личные претензии и предрассудки. В те времена американское посольство в Берлине общалось гораздо более плотно, чем обычно в посольствах современных, так что его небольшой штат с членами своих семей часто ссорился на почве политических взглядов и мелких обид.

Кроме того, бывали трения между послами, назначенными из политических соображений, и профессиональными сотрудниками дипломатических служб, а также военными атташе. Теперь представьте, что поведение дочери посла оказывается на грани скандала, – и у вас есть готовое начало настоящей драмы. Все это может случиться в любом посольстве, но в Берлине это усиливалась общим напряжением, характерным для гитлеровского времени.

Американских же корреспондентов там в те времена работало гораздо больше, чем в наше: на самом пике, в середине 1930-х, их там было около 50 человек. В ту эпоху телеграфные агентства, газеты и иные периодические издания со всей страны – не только из Нью-Йорка и Вашингтона – посылали своих корреспондентов за границу, давая им изрядную свободу в поисках материала. Позже к ним присоединились радиопередачи.

Я работал иностранным корреспондентом в Newsweek в 1980-х и 1990-х гг. – и это были, на мой взгляд, золотые времена журналистики, особенно если сравнивать с ограничениями современного медийного бизнеса. Но мои предшественники в Берлине жили несопоставимо более бурной общественной жизнью. Моурер, например, устроил для Chicago Daily News новый офис прямо над «кафе Кранцлера» – известным местечком в престижном районе, на перекрестке Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден. Там на втором этаже был приемный центр для американских гостей, приходивших пообщаться, почитать американские газеты и даже продиктовать что-нибудь секретарю в офисе. Это было не просто новостное бюро: это была почти маленькая дипломатическая миссия. Множество американцев, включая весьма известных, заглядывало сюда, чтобы оценить, на что похожа новая Германия. Здесь бывали Томас Вулф и Синклер Льюис, архитектор Филип Джонсон, радиожурналист Эдвард Марроу, бывший президент Герберт Гувер, черный социолог и историк У. Э. Б. Дюбуа и, разумеется, летчик Чарльз Линдберг. Как ни странно, для американцев и других иностранцев было не так уж сложно заглянуть в этот интересный, темный мир. «Все забывают, насколько легко было тогда путешествовать по Германии», – вспоминает историк Роберт Конквест, путешествовавший по всей Европе в 1938 г. с другими студентами Оксфордского университета. «Это было гораздо проще, чем по послевоенным коммунистическим странам».

Меня всегда привлекал этот исторический период, мне хотелось понять, как Гитлер и его последователи так быстро добились полной власти в Германии, причем с такими катастрофическими последствиями. Эти события напрямую повлияли на жизнь моей семьи, как и на жизни миллионов других семей. Мои родители выросли в Польше, и мой отец сражался в польской армии, прежде чем сбежать на Запад, чтобы с другими поляками воевать уже под британским командованием. Я родился после войны в Эдинбурге. Впоследствии мои родители переехали в США, где начали новую жизнь как политические беженцы. Так я вырос американцем, а не поляком.

Как иностранный корреспондент, я приезжал работать в Германию два раза: в первый раз в последние годы холодной войны, в Бонн, во второй раз – в конце 1990-х, в Берлин. Я часто писал о том, как немцы справляются с наследием своего нацистского прошлого. Но я должен признать, что довольно мало знал об американцах, работавших в те сложные времена в Берлине. Были, конечно, исключения. Мы с коллегами прекрасно знали про Уильяма Ширера, автора «Взлета и падения Третьего рейха», а также про то, что отель «Адлон», перестроенный и вновь открытый после объединения Германии, был в те времена прибежищем для Ширера, Дороти Томпсон и других знаменитых журналистов. Но не могу сказать, что я сильно интересовался их биографиями. Начав изучать их во время работы над этой книгой, я обнаружил множество историй, не просто показывавших, на что были похожи жизнь и работа в Германии в ту великую эпоху, но и дававших совершенно неожиданный взгляд на эту жизнь. Читая их рассказы, я словно проживал те времена, непосредственно и сильно, что было невозможно при обращении к другим источникам. Я опирался на непосредственные свидетельства, когда это было вообще возможно: мемуары, заметки, письма и интервью с отдельными дожившими свидетелями – все, что может показать читателю, как это выглядело для участников. Часть этих историй были когда-то опубликованы, но забыты, часть я нашел в неопубликованных рукописях и письмах, хранившихся в библиотечных архивах, часть мне передали дети авторов. Например, историю молодого дипломата Джейкоба Бима, работавшего в берлинском посольстве США во второй половине 1930-х гг., я узнал из неопубликованной рукописи, которую мне передал его сын Алекс – мой давний друг с тех времен, когда мы оба работали корреспондентами в Москве. Некоторые особенно колоритные детали жизни в Германии я нашел в неопубликованных заметках Кэтрин (Кэй) Смит, жены капитана Трумэна Смита, который был первым из американских представителей, встречавшихся с Гитлером – в бытность Смита еще только младшим военным атташе.

Важно помнить, что свидетели видят творящуюся историю, еще не представляя, к чему приведут события. Ванзейская конференция, на которой разрабатывались планы Холокоста, еще в ту пору была далеким будущим – ей предстояло случиться 20 января 1942 г. Германская армия тогда впервые начала сталкиваться с серьезными сложностями на Восточном фронте, а остававшиеся в Германии американцы начали из нее выбираться: уже произошел Пёрл-Харбор, уже Гитлер объявил войну США. Разумеется, у американцев была масса возможностей видеть и слышать о преследованиях евреев и всех, кто считался врагом режима, а также о первых военных успехах Гитлера и первых массовых уничтожениях людей. Некоторые из этих американцев продемонстрировали примечательную смелость и прозорливость, другие же отводили глаза и держались в сторонке, а порой даже и сотрудничали с новым режимом.

В основном в этой книге будут показаны точки зрения и личные истории американцев, относящиеся непосредственно к периоду перед войной и перед Холокостом. Я имел честь быть репортером в гуще недавних событий, относившихся к падению советской империи и освобождению Центральной Европы, – и я прекрасно представляю, как трудно, может быть, разобраться в происходящем и как непросто делать нравственный выбор о том, что делать в таких обстоятельствах. Оказавшись в центре вихря, вы как бы живете совершенно нормальной жизнью, даже если вам прекрасно видна ненормальность, абсурдность и несправедливость происходящего. Вместо того, чтобы бездумно осуждать американцев, живших в гитлеровской Германии, я хочу дать прозвучать их собственным историям. Правоту и неправоту позиции, качество их морального компаса стоит оценивать с точки зрения их собственного опыта, а не нашего позднейшего знания о случившемся – роскоши, для них недоступной.

Глава 1. «Нервный срыв»

Даже сейчас для людей Берлин 1920-х гг. – это тест Роршаха.

Часть первым делом представляет себе политический паралич и хаос, где революционеры и контрреволюционеры дерутся прямо на улицах. Другие вспоминают о гиперинфляции, лишившей людей всех сбережений и загнавшей миллионы людей среднего класса в самую настоящую бедность. Третьи думают о сексуальной свободе этого времени – или о разнузданных извращениях и упадке, тут уж все зависит от точки зрения. Наконец, некоторые видят в этой эпохе удивительный культурный ренессанс, творческое оживление в науке и искусстве, ставшее возможным благодаря демократической системе.

Как ни странно, все эти ассоциации исторически верны и вполне соответствуют тому, что происходило. После Первой мировой войны Берлин стал настоящим политическим полем боя, причем довольно часто в очень буквальном смысле слова. Беспорядки происходили и в других городах Германии, но в Берлине борьба шла особенно ожесточенно. В феврале 1919 г. в Веймаре собралась только что избранная Национальная ассамблея, чтобы сформулировать новую Конституцию, – и собралась она именно там потому, что требовалась место поспокойнее, чем Берлин. Но рождение Веймарской республики быстро привело к восстаниям и среди правых, и среди левых, возненавидевших новое правительство и его эксперименты с парламентской демократией. Демагоги всех сортов находили себе приверженцев среди людей, еще не успокоившихся после унизительного поражения, тяжелых потерь среди населения и тяжелых условий Версальского мира.

Отчаянное положение в экономике лишь усугубляло политический хаос. Немецкая марка сильно подешевела, жизнь людей с фиксированными доходами значительно ухудшилась. Самые обычные товары – такие как буханка хлеба – сперва стоили тысячи, потом миллионы, потом миллиарды и даже триллионы марок. Ничтожная стоимость денег прекрасно отразилась в вывеске кассы одного из городских театров: «Места в партере: первые ряды – цена равна стоимости полуфунта масла, задние ряды – двух яиц». И среди общей бедности всегда находились те, кто наживался и жил экстравагантно.

Особенно заметна была экстравагантность в сексуальных нравах. Драматург Карл Цукмайер сообщал, что на одной из многочисленных городских вечеринок видел юных официанток, одетых «лишь в прозрачное белье с вышивкой в виде серебряного фигового листа». В отличие от «заек» в американских клубах, этих «можно было трогать», подобные забавы напрямую включались в стоимость билета. На стене висел плакат: «Любовь – лишь глупое преувеличение различий между разными сексуальными объектами».

Подобные сексуальные вольности были одной из причин, по которой любопытные иностранцы тянулись в немецкую столицу. Но еще более важной причиной была репутация Берлина как выдающегося центра культуры. Город мог похвастаться такими людьми, как Бертольд Брехт, Альберт Эйнштейн, Марлен Дитрих и Георг Гросс, он был магнитом для талантливых творцов, энергичных и предприимчивых – в том числе и для американцев.

«Люди забыли, что после Первой мировой больше всего интеллектуалов и деятелей культуры собралось вовсе не в Париже и уж точно не в Лондоне и не в Нью-Йорке, а в Берлине», – вспоминает Михаэль Данци, американский музыкант, игравший на банджо, на всех видах гитар и на мандолине, который провел послевоенные годы в немецкой столице. «Берлин действительно был столицей Европы: все железнодорожные пути из любого европейского города вели до Берлина».