Обход

Обход
Энджи Эфенди

Чтобы спасти своих родителей, мальчик должен обойти Москву по определенному магическому маршруту. В ходе своего квеста он выясняет больше о тайнах города, включая его тайных правителей.

Энджи Эфенди

Обход

Глава 1

Изломанные чёрные тени на стенах напоминали сбившийся вместе табун чёрных лошадей, которых изобразил бы художник-авангардист. Свет от масляной лампы на столе сливался с оранжевыми островками свечей, а потом резко спотыкался о кривые линии висящих на стене марионеток, оставляя на стенах причудливые пятна теней.

В студии всегда царил полумрак, и любой посетитель удивлялся, как мастеру удаётся работать в этих условиях, но и сам мастер-кукольник намного больше принадлежал теням, чем свету. Хотя стоял день, и помещение освещали лампа и свечи, всё равно создавалось ощущение сумрака. Впрочем, человек со стороны и не смог бы догадаться, что это помещение служит студией. Пусть комната была большой, но эта была всего лишь самая обычная комната в самой обычной московской квартире. На полу не лежало ковров, и вздувшийся старый паркет был запачкан следами тысяч ног. На одной из стен не разглядеть было слегка засаленные светлые обои из-за сотен развешанных марионеток.

Рядом с мастером высилась уже небольшая стопка набросков его новой модели. На столе были разбросаны часы-луковица, кожаный кошелёк, красная табакерка. Темноволосый высокий натурщик сидел напротив в глубоком кресле. Он рассматривал носки ботинок, вздыхал, иногда улыбался самому себе. Определённо ему было скучно, но он не капризничал.

Мастер торопился, стараясь запечатлеть модель в разном настроении и с разным освещением, понимая, что второго сеанса позирования может и не быть. Внезапно взгляд натурщика стал более пристальным, обращённым куда-то за спину художника. Мастер оглянулся.

Одна из марионеток, Панч в красном наряде, дёргалась, пытаясь сдёрнуть собственные нити с гвоздя.

– Это ты управляешь куклой? – натурщик положил локти на колени и подался вперёд, пристально наблюдая за Панчем.

– Вроде бы нет, – мастер неуверенно улыбнулся, словно и сам не был уверен, не подчиняется ли кукла его бессознательной воле.

За это время Панч сумел сдёрнуть свои нити с гвоздя и шлёпнулся, издав какой-то влажный звук, странный для деревянной модели, а затем распластался на полу. Некоторое время он полежал плашмя, не подавая признаков жизни, затем зашевелился снова. Он поднимался неестественно, словно кто-то тянул его за ту ниточку, что была привязана к пояснице.

Марионетка, чуть пошатываясь, подошла к столу, ухватилась за угол и подтянулась. В голове у натурщика при этом мелькнула мысль, что, возможно, у этой ожившей куклы есть какие-то рудиментарные мышцы.

Забравшись на стол, кукла упала, накрыв собой простой карандаш и так замерла. Мастер попытался пошевелить Панча указательным пальцем, но тот не двигался. Мастер присел на корточки, поднял левую руку, пальцы его шевелились, он хотел сотворить заклинание и взять взбесившуюся марионетку под контроль. Натурщик только увидел, как Панч приподнялся и совершил некое молниеносное движение. Мастер издал сдавленный звук и отступил на пару шагов. Парень напротив вскочил, глядя на куклу, которая теперь лежала комком грязи и ткани. Он даже не сразу понял, что художник пятится к стене и корябает собственное плечо, словно не может дотянуться сразу к горлу. Сперва натурщик увидел кровь, а только потом разглядел карандаш, который Панч воткнул в глаз кукольному мастеру.

Первым побуждением натурщика было позвать на помощь: даже для человека такое ранение могло быть несмертельным. Но мастер уже вытащил из-под одежды то, что скрывал на шее. Он сказал несколько слов и начал оседать. В пару шагов парень оказался рядом и подхватил художника. Дыхание у того затихало. Натурщик снял с шеи умершего приятеля украшение и тихо положил его тело на пол.

Автоматический замок лязгнул за ним. Кукла продолжала лежать неподвижно.

Киря с самого детства знал, что некоторые вещи замечать нельзя. Существовало то, что можно обсуждать, и то, что обсуждать не стоило. Ни с кем. В первую очередь с родителями. Он не смог бы вспомнить запрещения обсуждать это и с друзьями, но оно как бы предполагалось.

Нельзя было замечать слишком быстрые тени в сумерках. Шёпот, исходящий ниоткуда, по ночам. И нельзя расспрашивать отца о его работе.

Было и ещё одно воспоминание, и он не знал, можно ли его обсуждать или нет, хотя его суть явно лежала в области запрещённого. Когда Кире было пять лет, он сидел ночью в темноте на своей кровати, обняв свои колени, и слышал, как кто-то очень быстрый перемещается по полу, стуча крохотными ногами, и заливаясь, время от времени, тонким смехом. Между этим воспоминанием и обычной жизнью существовал провал темноты, забвения. И где-то там, в этом провале находился ответ на вопрос, кто это был, и что случилось в ту ночь.

Некоторым чувствам нельзя было давать воли, давать названия. Даже тому беспокойству, которое охватывало, когда отца долго не было дома. Киря не смог бы объяснить, чего именно боится, потому что не знал, чего именно стоит опасаться. А самым страшным страхом является ужас перед неведанным.

С матерью у них установилось определённое перемирие, когда она прекратила его спрашивать, почему в некоторые моменты он неприкаянно ходит по квартире, а он не пытался больше задавать вопросы о работе отца. Но, честно сознаться, по-настоящему беспокойство его охватывало обычно, когда дома никого не было. Мать могла пойти по магазинам, в фитнесс-центр, а в доме воцарялся странная, жужжащая тишина.

Двадцать первого июня отца дома не было. И Киря понимал, что он находится где-то там, о чём вопросов лучше не задавать. В дни солнцестояний отец обычно бывал дома. Он прохаживался медленно по квартире, заткнув большие пальцы за пояс домашних брюк. В этот день он не выходил даже в магазины или во двор. О том, что сидение отца дома приходится на дни солнцестояний, Киря выяснил ещё лет в семь, но это было тоже одной из запретных тем. Официально в семье считалось, что «папа устал и должен отдохнуть». Но отец не выглядел усталым, он выглядел тигром, запертым в клетке. Раздражённым и злым. Как правило, он отсиживался дома дня два-три, потом снова «уезжал в рейс», возвращался весёлый, энергичный. Это было первый раз на памяти Кири, когда отца не было дома двадцать первого июня. Мать тоже была нервной. Она сказала, что пойдёт «в город» (выражение, которое, наверное, сохранилось с момента, как люди жили в деревне), чтобы развеяться. Это означало, что она поедет по торговым центрам, может, даже сходит в кино.

Кирю никто не заставлял сидеть дома в одиночестве. И он бы пошёл гулять, если бы было с кем. Некоторое время он списывался с друзьями в сети, но на него стала давить тишина. В наушниках играла джем-подборка клипов с Ютуба (рок-баллады), но тишина в комнате прорывалась и сквозь звук. Всегда кажется, что звук сильнее тишины, но это не так, иногда звук существует как бы сопровождаемый со всех сторон тишиной, словно где-то отключили второй звуковой канал. И напряжение в воздухе прорывается в звучание любой музыке.

Часам к двум Кире это надоело, он отложил наушники и сам пошёл в обход квартиры, словно это был ритуал, который должен был отпугнуть тяжесть. Ещё он отключил часы. В принципе, все пользовались часами на телефонах, потому квадратный циферблат на кухне был скорее данью традиции, чем необходимостью. Часы часто останавливались, так как у них забывали поменять батарейку. Киря просто слегка сдвинул батарейку, чтобы она не касалась контактов. Тишина, из которой исчезло тиканье, стала менее напряжённой. Будто отключили какой-то электроприбор. Холодильник временами начинал тихо порыкивать или же замолкал, но он никак не влиял на разлившееся по дому напряжение.

Киря сел за кухонный стол, бездумно уставившись в окно. Ему хотелось выключить что-то и в самом себе, ощущение паники, беспокойства. Он бы считал, что у него экстрасенсорные способности, но это беспокойство в его душе было чем-то иным, не предчувствием, а деятельностью, словно он должен был удерживать в голове некую мысль, неосознанную, которая должна была защитить его семью.

Как-то в период ссоры Киря напомнил матери про существ, которые бегали по полу его комнаты. Она осеклась. Если судить только по выражению её лица, он не сомневался, что она смутилась. Но затем она нашла убийственный аргумент. Ничего подобного не было, сказала она, возможно, Киря просто сходит с ума.

Беспричинное беспокойство, навязчивые идеи, мессианский комплекс, то есть уверенность, что все ждут спасения и именно от него. Киря сидел за столом, вытянув руки и сосредоточив взгляд на ногтях своих больших пальцев. Возможно, я действительно просто схожу с ума, мысленно сказал он самому себе.

Потом закрыл глаза. Если я схожу с ума, решил он, то у всех моих состояний нет никаких оснований и подтверждений. Что я чувствую? Где сейчас источник моего беспокойства? В шкафу, ответил внутренний голос. В первую секунду Киря подумал о платяном шкафе в большой зале, но потом он развернулся и посмотрел на кухонный шкафчик.

Он сам не знал, что надеялся там найти. Запрещёнку, которой барыжит отец, уговаривал Киря сам себя. Никакой запрещёнки там не было. Были сахар, кружки, которые никто не использует (большей частью сувенирные), коробка чая в пакетиках, мука, две банки варенья – одно ореховое, второе из лепестков роз. Ничего нет, я схожу с ума, сказал он себе. И перерыл шкаф второй раз. В этот раз улов был получше: на внутренней стороне крышки чайной коробки был записан синей шариковой рукой чей-то мобильный телефон.

Он прошёлся по квартире. Какое-то жужжание, неслышное, существующее, возможно, только в его собственном сознании.

– К чёрту, – пробормотал он, потом быстро набрал номер. Тишина. Тишина с шорохами, смех, где-то далеко-далеко, смех высокий и затихающий. Никаких гудков. Он прервал звонок. Но сразу телефон завибрировал в его руке. Тот же самый номер. Он опасливо нажал на приём.

– Алло?

–…и был тот Полоз царем среди гадов, длинно его тело, потому что всю землю он опоясывает. Ходит он на брюхе своём, видели его строители метрополитена, кто видел, тот и умирал вскорости. Потому как хотели клад его отыскать…

Голос был женский, равнодушный, далёкий и со статическими помехами, будто это запись по радио. Голос затих и снова раздался безумный высокий смех, на этот раз гораздо громче и ближе. Киря дал отбой и уставился на телефон, но тот молчал.

Он подошёл к окну и стал глубоко дышать жарким июньским воздухом. Ничего не происходит, сказал он себе, я просто схожу с ума. В моём возрасте такое бывает. Гормоны там всякие. Мне четырнадцать, в шестнадцать всякое такое должно пройти. Или меня заключат в сумасшедший дом. Мама снова не захочет признавать, что происходит что-то странное, и отправит меня подлечиться на годик в психдиспансер. Вряд ли это поможет с поступлением в универ, но и в армию вряд ли попаду.

Тогда просто открой список исходящих и входящих звонков, убедись, что тебе всё привиделось.

Это посоветовал внутренний голос. Он был взрослее, злее, чем тот, что озвучивал мысли Кири. И обычно Киря называл сам себя «я», а тот, второй голос, издевательский, обращался к нему «ты». На пару секунд он позволил себе поверить, что это не его голос, что кто-то злобный пробрался в его голову. Но это было неправдой. Это был он сам. Издевающийся сам над собой, презирающий сам себя. За страхи. За то, что ему не хватало сил пойти сейчас в торговый центр и бездумно помотаться по магазинам. За то, что ему не хватало душевных сил бросить вызов родителям, заставить их поделиться тайнами, что он принял их правила игры, что позволил им внушить ему чувство вины и даже страх перед тем, чтобы лезть в их тайны глубже. И он знал, что так будет всегда.

Они жили на первом этаже, при этом решёток на окнах не стояло. «Я могу выбраться из окна», в который раз подумал он. Смысла в этом не было, он мог бы точно так же выйти из квартиры, не соблазняя воров открытыми окнами. Но это был символ его побега. И звуки со двора прогоняли беспокойство и тишину. Из соседнего двора доносились крики, там играли в мяч на стадионе-коробке. Можно пойти к тем парням и попросить принять в игру. Сосед мыл машину. Ему сотни раз делали замечание, так как двор был засажен деревьями, но тому было плевать. Это было реальностью. А тайны его родителей были безумием. Их безумием, не кириным. И он имел право не погружаться в него.

Он вернулся к компьютеру. Жарко. Самое жаркое лето из тех, что он помнил. Включил вентилятор. Включил компьютерную игру. ДжРПГ – японская ролёвка. Громадные миры, куда можно погрузиться полностью. Погрузиться для того, чтобы забыть, кто ты сам такой. Если бы отец занимался чем-то нормальным, успел подумать Киря, он бы уже стал привлекать меня как помощника, а он работает только со своим братом, который как-то сидел. Мать с отцом считают, что оберегают меня, скрывая правду. А потом он убедил себя, что его тут нет. Нет жары и духоты. Есть только персонаж на экране.

К семи пришла мать. Положила перед Кирей коробку с порцией суши – летом в семье пренебрегали готовкой пищи, предпочитая покупную. А к восьми приехал отец. Живой и весёлый.

А ещё он привёз подарки. Это было необычно и странно. И Киря снова ощутил какой-то холод в животе.

Он перебирал массу предметов, рассыпанных на столе: красная табакерка, несколько старых книг, часы-луковица, пара перстней, фиолетовый галстук с рисунком из концентрических кругов, маленькая метёлка, пустой кожаный кошелёк. Под ворохом вещей лежала тряпичная кукла. Забери её, что-то толкнуло Кирю под дых. Не голос, что-то более жёсткое и… реальное.

– Откуда это всё, пап?

– Наследство. Друг умер.

Отец отозвался пусть слегка напряженным, но весёлым голосом, который совсем не подходил тому, кто недавно потерял друга. Он тихо разговаривал с матерью, передавая ей несколько пачек денег, при этом пытаясь скрыть это от Кирилла. Пока они были заняты, Киря тихонько взял куклу, развернулся так, чтобы со спины родители не видели, что он несёт, и пошёл в свою комнату.

Чувство вины снова навалилось на него. То, чем занимался отец, следовало назвать магией. Киря и раньше произносил про себя это слово и при этом до определённой степени не верил самому себе. Ему казалось, что надо пойти и положить куклу к остальным вещам: вдруг похищение приведёт к проблемам у родителей? Но при этом он сидел на кровати, не зажигая света, при отсветах поставленной на паузу компьютерной игры, и смотрел на куклу. Она запросто могла быть одной из «проклятых» кукол. Глаз у неё не было, на кукольном лице было два тёмных провала, словно вдавленных пальцем. Оранжевые нитяные волосы, зелёное в белый горох платье и широкий, вышитый красной ниткой рот. Резким движение Киря спрятал куклу под ворох своих вещей, чтобы не видеть её лишний раз.

До ночи он запойно играл в компьютер, ожидая, что сейчас его кража обнаружится. К вечеру, в самом деле, в комнату вошёл отец.

– Слушай, ты на Кипр не хочешь съездить?

Киря оторвался от игры.