За закрытыми дверями

К несчастью, воображение Джека было здорово как никогда. И с тестостероном тоже все обстояло хорошо. Кровь загустела, стала вязкой и начала скапливаться ниже пояса. С хриплым вздохом Джек спустил одеяло до бедер в надежде охладить лицо и грудь.

От одной мысли об ее изящных изгибах разум обратился к тому, к чему сам он обращаться не хотел.

Тогда он заставил мозг представить Клео в персиковом шелке под цвет ее кожи. Затем представил ее тело, прикрытое лишь ворохом опавших листьев, золотые отблески в ее волосах, подчеркнутые великолепием осени.

Но Джеку не удалось избежать сценки, в которой холодный осенний ветер разрушил его искусную работу, разметав листья и обнажив набухшие от холода розовые соски.

Он тихо выругался. Надо как-то отвлечься. Джек приказал вялому телу двигаться, но ноги не слушались. В то же мгновение его охватила паника.

Он посмотрел вниз. Чуть ниже колен гора из белого меха начала увеличиваться в размерах.

– Это что такое?

– Не что, а кто, – поправила Клео.

Джек посмотрел на нее. Веселье, искрившееся в ее глазах, вместе с хриплым от сна голосом окончательно разрушили его уже пострадавшую уверенность в себе. Он снова посмотрел себе в ноги и хмуро спросил:

– И кто же это?

– Его зовут Константин. Ужасно избалованный и наглый гибрид перса, считает себя человеком.

– Чем ты его, черт побери, кормишь? Он огромный!

– Когда его последний раз взвешивали, было семь килограммов. Иди сюда, Кон.

Злобное недовольное урчание завибрировало в ногах у Джека, когда Клео откинула покрывало и встала.

– Ой-ой! Осторожно, у него плохое настроение! Будь внимателен.

Она наклонилась над кроватью и потянулась к коту. Все внимание Джека было приковано к ее груди, она просто загипнотизировала его, покачиваясь под крошечным топом с изображением звезд и луны.

Когда Клео скинула гору меха на пол, раздалось недовольное урчание, в воздух поднялось облако шерсти. Клео поправила волосы и проводила взглядом уходящего кота, хвост которого походил на метелочку из перьев.

– Проблема в том, что он обычно спит со мной.

– Должно быть, вам тесновато.

Персиковые щеки Клео порозовели. Схватив покрывало, она плотно завернулась в него, как в хлопчатобумажную броню, и что-то гораздо сильнее злости вспыхнуло пламенем в ее голубых глазах.

– Ты ничего не знаешь обо мне и моей жизни. Ни разу не удосужился со мной связаться! Так что моя жизнь тебя не касается!

Неужели она подумала, что он имел в виду «тесно в постели»?

– Я пытался сказать… – Джек вовсе не собирался выяснять, как она спит, меньше всего на свете хотел думать об этом! – Забудь.

Она манипулировала парнями с тринадцати лет – с тех пор, как созрела. Это была постоянная головная боль. Наверное, теперь, в двадцать два года, Клео сама научилась с этим справляться.

Джек перевернулся на бок и подложил больную руку под голову:

– Ты здесь всю ночь?

– Тебе, видимо, приснился кошмар. Я уже собиралась в постель и зашла проверить, в порядке ли ты. И уснула. Если думаешь, что здесь кроется что-то другое, ты безумнее, чем я считала.

Улыбка расцвела на губах Джека.

– Несколько дней отдыха – и я в порядке. Но все равно спасибо.

Подбородок Клео поднялся еще выше.

– Да не за что. Я привыкла спать сидя. Часто приходилось у постели Джерри.

А это шип специально для Джека. Прямо в цель. Ведь она взяла на себя его обязанности.

Он хотел думать, что приехал бы домой и попытался помириться с отцом, если бы узнал о его болезни раньше, но шрамы в их отношениях были слишком глубоки, до самой кости. Если бы Джек и приехал, то исключительно ради Клео.

– Джерри любил, чтобы я читала ему, пока он не уснет, – мягко сказала Клео. – А на рассвете, когда боль усиливалась…

Ее глаза увлажнились. Схватив салфетку с ночного столика, она шмыгнула носом.

– Долго отец болел?

– И этот вопрос задает мне сын. Еще два года назад он знал, что смертельно болен. Все было не так уж и плохо, только последние три месяца нам обоим дались тяжело. Он хотел умереть дома. – Ее слезы пригвоздили Джека к кровати. – Умирая, он хотел, чтобы ты был рядом.

Эти слова ужалили так, словно Клео провела по нему инструментом по металлу, который он у нее видел.

– Прости меня, Златовласка.

Она уставилась на него. Повисла тишина. Джек готов был поклясться, что в комнате стало жарче.

Клео резко высморкалась и пошла, волоча за собой покрывало, в примыкавшую к спальне ванную выкинуть салфетку, а когда вернулась, сказала:

– Это не я тебя просила.

– Я не знал, что он умирает.

– Кто в этом виноват?

Скотти, единственный, с кем Джек поддерживал связь, ничего не сказал, но он его не винил. Сам виноват, надо было спросить.

– Почему ты не наняла сиделку раньше?

– Сиделку? – Глаза Клео сверкнули, и она плотнее завернулась в покрывало. – Сиделка не заменит семью. Но ты об этом не знал? Когда-нибудь, Джек Девлин, ты пожалеешь о том, что повернулся спиной к людям, которые думали о тебе, даже когда не знали, где тебя черти носят, потому что ты не удосужился сообщить нам об этом, не звонил и не писал.

Джек заслужил все слова, которые она ему бросила. Нет, отец тут ни при чем. Решив уйти, он знал, что не пожалеет об этом. Он заслужил это, потому что избегал Клео, не был с ней рядом, заставил ее страдать.

Но она никогда не видела всей картины целиком, потому что смотрела в объектив, когда основное действие разворачивалось за камерой.

Джек хотел, чтобы все так и осталось.