Голландский дом

Перед нами была черная металлическая ограда, сразу за ней – платформа. Подошел поезд, открылись двери, люди вышли, люди зашли, но мы с Мэйв стояли на месте. Кто-то спешил мимо нас – к турникету, чтобы успеть на поезд.

– Мы выехали рано. Думаю, они с Андреа поругались, потому что предполагалось, что они поедут с нами, Андреа и девочки, но папа спустился один, и как будто ужасно спешил. – Я разревелся, хотя плакать тут было не о чем. И потом, я уже был не в том возрасте.

Мэйв подвела меня к деревянной скамейке, мы присели; она выудила из сумочки бумажный платок и протянула мне. Положила руку мне на колено.

Когда я рассказал ей все от начала до конца, то сам увидел, что ничего особенного в этой истории нет, но у меня из головы не шли все те люди, что жили в той квартире, а теперь их не было в живых, не считая маминой сестры, переехавшей в Канаду, и мамы, хотя их обеих тоже вполне могло не быть в живых.

Мэйв сидела почти вплотную ко мне. Выходя из ресторана, она взяла из плошки при входе мятную конфетку. Я тоже. Ее глаза были голубыми, но не такими, как у меня. Они были гораздо темнее, почти ультрамариновые.

– Ты сможешь найти ту улицу?

– Это Четырнадцатая авеню, но я не знаю, как туда добраться.

– Но ты запомнил кофейню и ремонт обуви, так что мы найдем. – Мэйв подошла к мужчине в будке с жетонами и вернулась с картой. Нашла Четырнадцатую авеню, прикинула, какой нам нужен поезд, вернула карту и вручила мне жетон.

Бруклин большой, больше, чем Манхэттен, и трудно представить, что двенадцатилетний мальчик, никогда прежде там не бывавший, сможет снова найти многоквартирный дом, рядом с которым провел минут пятнадцать, но со мной была Мэйв. Когда мы сошли с поезда, она спросила дорогу к «Чашке и блюдцу Боба», и, когда мы оказались там, я знал, куда идти дальше: повернуть на углу, повернуть на светофоре. Я показал ей решетки на окнах, которые поставил дедушка, чтобы защититься от долбоящеров, и мы просто постояли там, прислонившись спиной к кирпичной стене. Она спросила, как звали наших дядей и тетей. Я припомнил Лоретту, Бадди и Джеймса, двух других позабыл. Она сказала, чтобы я не расстраивался. Дождь усилился, мы зашли в кофейню. Когда мы попросили хвороста, официантка усмехнулась. Сказала, все разбирают к восьми утра. Нас это не расстроило, учитывая, что голодны мы не были. Мэйв заказала кофе, я – чашку горячего шоколада. Мы сидели, пока не отогрелись и не пообсохли.

– У меня в голове не укладывается, что он взял и показал тебе, где она жила, – сказала Мэйв. – Все эти годы я расспрашивала его о ней, о ее семье, о том, куда она уехала, но он ничего мне не рассказывал.

– Он думал, это тебя доконает. – Я был не в восторге от того, что защищаю отца перед сестрой, но выбора не было. Мэйв заболела из-за маминого ухода.

– Что за чушь. От информации не умирают. Он просто не хотел со мной разговаривать. Как-то раз – я в старших классах уже училась – я сказала ему, что поеду в Индию и попробую ее разыскать; знаешь, что он мне ответил?

Я покачал головой, онемев от этого ужасного образа: Мэйв в Индии и нет уже их обеих.

– Чтобы я думала, будто она умерла, потому что, вероятно, так оно и есть.

Как бы ужасно это ни звучало, мне это было понятно.

– Он не хотел, чтобы ты уезжала.

– Он сказал: «В Индии живет 450 миллионов человек. Желаю удачи».

Подошла официантка с кофейником, предложила подлить кофе, Мэйв отказалась.

Я думал о решетках на окнах квартиры. Я думал обо всех долбоящерах мира.

– Почему она уехала? Ты знаешь?

Мэйв допила кофе.

– Я точно знаю, что она терпеть не могла этот дом.

– Голландский дом?

– На дух его не переносила.

– Да быть не может.

– Она же мне это и сказала. Говорила каждый день. Чувствовала себя в своей тарелке разве что на кухне. О чем бы ни спросила ее Флаффи, мама всегда отвечала: «Делай как считаешь нужным. Это твой дом». Она всегда говорила, что это дом Флаффи. Как же папа из-за этого бесился. Как-то раз она сказала мне, что, будь ее воля, она бы передала дом монахиням, чтобы они переделали его в сиротский или стариковский приют. Но тут же добавила, что сестры, сироты и старики вряд ли смогли бы здесь жить.

Я пытался это представить. Ненавидеть потолок в столовой – это понятно, но весь дом? Да лучше дома на свете не было.

– Может, ты как-то не так ее поняла?

– Она не раз это говорила.

– Значит, она была чокнутой, – едва я это произнес, тут же раскаялся.

Мэйв покачала головой:

– Нет, не была.

Когда мы вернулись на Манхэттен, Мэйв отвела меня в магазин мужской одежды и купила мне сменную пару нижнего белья, новую рубашку и пижаму, а в аптеке по соседству – зубную щетку. Тем вечером мы пошли в кинотеатр «Париж» и посмотрели «Моего дядюшку» – Мэйв сказала, что обожает Жака Тати. Я слегка переживал, что придется смотреть фильм с субтитрами, но, как выяснилось, там почти никто не разговаривал. После фильма мы зашли поесть мороженого и вернулись в Барнард. Мальчикам любых мастей строго запрещалось заходить в общежитие, но Мэйв объяснила ситуацию девушке, сидевшей при входе, очередной ее подружке, и мы поднялись наверх. Ее соседка Лесли уехала домой на пасхальные выходные, и я спал в ее кровати. Комната была до того маленькой, что мы могли с легкостью дотянуться друг до друга. Когда был помладше, я постоянно спал в комнате Мэйв, но теперь уже и позабыл, как же это здорово – проснуться посреди ночи и услышать ее ровное дыхание.

В итоге я остался в Нью-Йорке на пятницу и большую часть субботы, и, если Мэйв звонила домой, чтобы сообщить о наших планах, меня в тот момент поблизости не было. Она сказала, что слишком устала от учебы, чтобы таскаться по всевозможным туристическим местам, поэтому мы сходили в Музей естественной истории и в зоопарк Центрального парка. Невзирая на дождь, мы поднялись на верхушку Эмпайр-стейт-билдинг, и все, что увидели, – густые влажные облака вокруг нас. Мэйв показала мне кампус Колумбийского университета и сказала, что именно здесь я должен учиться в колледже. На мессу в Страстную пятницу мы пошли в церковь Нотр-Дам, и по крайней мере половину нескончаемой службы я был захвачен красотой этого места. В какой-то момент Мэйв, извинившись, вышла в притвор, чтобы вколоть себе инсулин. Позже она сказала, что люди, по всей видимости, приняли ее за торчка – шприц, свитер. Ближе к вечеру Великой субботы она отвезла меня на Пенсильванский вокзал. Сказала, папа хочет, чтобы на Пасху я был дома, и потом – нам обоим на занятия в понедельник. Она купила мне билет, пообещав, что позвонит домой и сообщит Сэнди, когда меня встречать, и взяв с меня обещание, что я позвоню ей, как только доберусь до дома. Она дала проводнику чаевые и попросила посадить меня рядом с самым безобидным на вид человеком во всем поезде, но, как оказалось, поздним вечером Великой субботы в Филадельфию ехали лишь несколько человек, и в моем распоряжении оказался целый ряд кресел. Мэйв купила мне книгу о Юлии Цезаре, которую я выклянчил у нее в «Брентано», но всю поездку она пролежала у меня на коленях, а я смотрел в окно. Поезд уже проехал Ньюарк, когда до меня дошло, что я так и не показал ей дом, где вырос папа, а она так и не спросила.

Все то время, что я был в отъезде, я ни разу не вспомнил об Андреа, но теперь задавался вопросом, не случилось ли дома какого небогоугодного скандала. Но потом вспомнил слова отца о том, что то, с чем мы ничего не можем поделать, лучше выбросить из головы. Я попробовал, и оказалось, это гораздо проще, чем можно было предположить. Я просто смотрел, как за окном проносится мир: города дома деревья коровы деревья дома города – и все в таком духе.

Сэнди встретила меня на станции, как и обещала Мэйв, и, пока мы ехали домой, я рассказал ей обо всех своих приключениях. Сэнди хотела знать, как дела у Мэйв, какая у нее комната.

– Очень маленькая, – ответил я. Сэнди спросила, достаточно ли, на мой взгляд, Мэйв ест:

– На Рождество она выглядела исхудавшей.

– Думаешь? – спросил я. Мне казалось, Мэйв выглядела как обычно.

Когда мы добрались до дома, все уже сели ужинать.

– Смотрите, кто вернулся, – сказал отец.

На месте, где я обычно сидел, был приготовлен прибор.

– Мне на Пасху подарят кролика, – сообщила Брайт.

– А вот и нет, – сказала Норма.

– Давайте дождемся завтра, а там видно будет, – сказала Андреа, не посмотрев в мою сторону. – Доедайте.

Поднося мне тарелку, Джослин подмигнула. Она приехала, чтобы подменить Сэнди, пока та забирала меня со станции.

– В Нью-Йорке есть кролики? – спросила Брайт. Забавно, что девочки обращались со мной как со взрослым, будто по возрасту я был ближе к отцу и Андреа, чем к ним.

– Их там куча, – сказал я.

– Ты их видел?

Честно, кроликов я видел только в пасхальной витрине магазина «Сакс» на Пятой авеню. Я рассказал, как они возились под ногами разряженных манекенов и как мы с Мэйв, вместе с толпой других людей, стояли и смотрели на них добрых минут десять.