Обратная сторона любви

Обратная сторона любви
Энни Меликович

В данной книге имеет место исследование феномена любви. Ее герои живут свои маленькие трагедии, не в силах противостоять року и злой судьбе. Но в итоге любовь всегда побеждает.

Обратная сторона любви

Энни Меликович

© Энни Меликович, 2021

ISBN 978-5-0053-3017-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Ребенок Индиго

Наша история началась всего два месяца назад. Наши судьбы плотно переплелись в витиеватом стечении обстоятельств, так, что разделить нас могла бы лишь трагическая случайность. Но она к счастью так и не произошла. Перед нами стояла другая проблема: родители Инны. Они видели в ней постоянный источник дохода. Она была одаренным ребенком, настолько, что ее называли ребенком «индиго». А знаете, как живут такие дети? Очень просто, а точнее – сложно. Они находятся в постоянном испытательном «симуляторе» – им приносят новые и новые задания, в детстве им дают еще больше развивающих игрушек, их хвалят и тут же ругают за малейшее несовершенство – почему? Все потому же – потому что они дети Индиго.

Впервые моя любимая услышала это слово от мамы, когда она говорила с ее преподавателем по фортепиано – еще в далеком детстве. «Она – ребенок Индиго. Ее способности обязательно нужно развивать» – сказала она Инессе Петровне, интеллигентной полноватой женщине в очках со сплошь седой головой и вечно озабоченным выражением лица —именно такое лицо у нее было, когда кто-то неправильно играл Моцарта. Инесса Петровна согласилась: «Попробуйте еще отдать ее в хор и на вокал. А мы будем развивать ансамблевую игру». Да, уже в тот момент она, наконец, связала это слово со своими бедами: от нее постоянно ждут невиданных высот. Все потому, что она – особенный ребенок. Такие дети, как она – способнее, чем остальные и обладают талантом не одним и не двумя, а сразу в нескольких областях. Самая большая проблема таких детей заключается в том, что родители относятся к таким детям потребительски: они надеются, что их способности обеспечат им безбедное существование в будущем.

Постоянные завышенные ожидания родителей превращают их жизнь в настоящий «ад»: от них постоянно требуют самой высокой успеваемости по всем предметам, а если они получат балл ниже – то становится очевидно, какое сильное огорчение он или она доставили. Бытует мнение, что дети «индиго» получают удовольствие от такой загруженности – но это не так. Им тоже хочется погонять в футбол с мальчишками, или поиграть в куклы во дворе. Но у ребенка «индиго» на такие «мелочи» просто нет времени. После шести уроков в школе, он (а) бежит на фортепиано, потом на балет (или боевые искусства), потом на шахматы, и только в конце дня, когда сделаны все уроки и позади занятия на инструменте, им разрешат немножко посмотреть телевизор.

Познакомились мы с Инной, когда ей было шестнадцать. Это время должно было стать золотым временем: школа позади, родители уже не способны ее контролировать…. Но она и тогда очень сильно страдала – и даже более того: именно тогда, когда ей исполнилось шестнадцать – родители напирали на нее еще больше. Когда она меня позвала на свой день рождения, она сказала, что будем праздновать без подарков, потому что это: ее sour sixteen. «Горькие шестнадцать» – в этом была вся Инни. Все дело в том, что родители видели, что она талантлива, видели, что ей легко даются науки, и заставляли ее поступать на математику, хотя она хотела связать свою жизнь с музыкой.

Гениальной певицей она не была, но довольно свободно импровизировала, и талантливо аккомпанировала себе на рояле. В ее окружении было много талантливых музыкантов, а я – горе-программист и очкарик-айтишник смотрелся в этом «райском саду» белой вороной. Каждый раз, когда я ее спрашивал, что она во мне нашла, она ласково трепала меня по плечу, и говорила: «Не спрашивай, любимый!», а потом добавляла, делая акценты на каждом слове: «Честь. Совесть. Справедливость». Уж не знаю, как там с честью и совестью, но справедливость я готов был отстаивать с пеной у рта.

Однажды, мы решили прогуляться в городскую галерею современного искусства. Рассматривая картины современных художников, мы порой не могли сдержать смущенного смеха: гениталии – нарисованные, припудренные и намасленные, черные пятна – обычная разбрызганная краска по холсту, – это все то, что до сих пор делает современное искусство таким непонятным и ставит под сомнение его истинную ценность.

Боюсь, если бы мы встречались по «серьезке», с поцелуями и обнимашками, у нас этот поход вылился бы в горячую ночь, но мы всего лишь продолжили вечер в кафе.

– Как тебе? – поинтересовалась Инна. Она сказала это вскользь, разглядывая что-то у меня на груди, то ли пуговицы, то ли узор на свитере. Я смутился. Как мне? Ну, хреново, как!

– Ты про ту черную краску, разбрызганную по всему холсту? – дерзнул я, и виновато улыбнулся.

– Да да, именно про нее. Краски и идея прочтения палитры очень похожи с Матиссом. Правда рисунок отсутствует. Но я так поняла, так было задумано. – Воодушевленно подтвердила Инна. Ффух! Попал! Обрадовавшись, что попал точно в цель, я решил поддержать ее:

– Да, ты абсолютно права. Действительно есть что-то схожее… Но при наличии рисунка, было бы намного проще проследить связь между ними.

– А как зовут художника, не припоминаешь? – Я напряг память. Инга наморщила лоб, демонстрируя, что тоже сосредоточенно думает. Зрительная память меня не подводила, перед глазами крутилась надпись в нижнем углу картины. Но нечеткая, и все время перемежалась с другими работами. Наконец я разглядел на внутреннем «экране» два слова, отпечатавшихся у меня в памяти:

– Исаия Кашиц?

– Точно. И знаешь что? Кажется, мои родители знакомы с ним.

«Вау!» – мелькнуло в голове, но радоваться или стыдиться – вот в чем вопрос?

– Ну, круто. Твои родители вообще водятся со всей этой богемой.. – я умолк. Ничего определенного я сказать не пытался, просто, чтобы поддержать разговор.

– Это пошло еще с тех пор, как меня отдали в музыкальную школу. Они перезнакомились со всей музыкальной элитой – не сразу, постепенно, а потом к ним присоединились художники, скульпторы, известные спортсмены и даже политики. Ничего особенного….Обычная общительность.

Инга пожала плечами. Затем взяла двумя губами трубочку и втянула в себя немного фрапуччино.

«Ну, это для тебя обычное дело. Мои родители, к примеру, никого кроме участкового полицейского, врача из поликлиники и электрика из ЖЕК-а и не знали вовсе. Так что я не был бы так уверен, что это обычное дело!» – подумал про себя я. Но вслух сказал:

– Круто, говорю же. Вот только интересно – он вообще осознает свое счастье? – я снова улыбнулся. Но уже как истинный льстец.

– Да брось. – Инга нахмурилась.

«Если я перестану делать ей комплименты, она забросает меня вопросами про остальные картины и пиши пропало» – подумал про себя я. А озвучил, то, что уже вертелось на языке:

– Да я просто хочу сказать, что мне повезло!! – отшутился я, прозвучало это примирительно, но как-то уж очень претенциозно.

Инга, похоже, витала где-то далеко, и ничего на мой «референс» не ответила.

Я огляделся. Не хотелось тревожить ее гениальную душу лишний раз. Пусть «вернется» сюда, тогда продолжим разговор.

Вокруг нас было несколько столиков и все были пустыми. Как-то странно даже, воскресенье, вечер….

«Ну, мало ли!» – отмахнулся я.

– Вот ты говоришь, они смешные – эти картины…. А знаешь какие шестизначные суммы их авторы за них получают? – Вернувшись из «прекрасного далека», как ни в чем ни бывало, продолжила разговор Инна.

– Ну знаю…. Но знаешь, детка, далеко не все то, что хорошо продается – достойно нашего с тобой внимания. Вон Моцарта не признавали при жизни, и Бетховена, и Модильяни…. Один Вагнер умер как «богатый Буратино»…. – изрек я и снова улыбнулся. Знаете, когда встречаешься с девушкой – индиго, все эти проявления эмоций, недостойные королей, становятся нормой. – И Пикассо еще! – буркнул я вдогонку.

Инна вдруг серьезно на меня посмотрела. Внимательно так, искренне, что меня даже пробила дрожь. Я, правда, никогда не спорил с ней, все, на что я был способен сейчас – это сидеть и во всю ширину лица улыбаться.

Инни проговорила:

– Представь! Если мы вдруг поженимся?? Ну, ты и я? – она огляделась по сторонам, никто ли нас не слушает. Но кроме бармена за барной стойкой да пары беседующих между собой официантов, вокруг никого не было.

– Я посвящу себя музыке, стану отстаивать свои взгляды и вкусы, в итоге буду влачить жалкое существование бедной, как церковная крыса… преподавательницы фортепиано. И тогда… – она сделала паузу. – Мне придется жить полностью за твой счет! – Инна сказала это и вдруг искреннее и заразительно рассмеялась.

Я напрягся. Опешил, нахмурился. Вообще почувствовал себя неважно. До этого мы как-то никогда всерьез развитие наших отношений не обсуждали…. И…. обрадовался! Чтобы понять, что все это значит, я даже уточнил заговорщицким голосом:

– В твоем фрапуччино точно нет алкоголя? – и добавил свое дурацкое: – Может водка?!

– Нет, ты только подумай. Посвятить жизнь искусству! – не обращая внимания на мою явную иронию, продолжала Инна. – Стоять у азов нового жанра, творить, жить в бедности. Быть непризнанным, и все ради чего? Чтобы два несовершеннолетних подростка потом в кафе обсуждали, какие мы посредственности? – Инна сказала это с горечью, в ее голосе прозвучали фатальные нотки, нотки какой-то обреченности.

Мне вдруг стало жутко неловко. За нее, за себя, за нас…. И правда,… кто мы такие, чтобы судить людей, посвятивших себя искусству?

Я попытался себя представить на месте художника. Я годами учился, закончил Академию художеств, творю день и ночь, периодически с помощью алкоголя вызывая эту чертову музу, трачу последние деньги на краски и холсты… А потом что? Какой-то критик просто припечатает мой труд своим этим: «Это полный бред». Неприятно, по меньшей мере, трагедийно и даже фатально. Если творец – тонкая душа, тут и депрессии тебе, и суицид.

– Ты знаешь, ты абсолютно права… Я как-то сразу не подумал… Чужой труд, он….

– Бесценен. – завершила за меня Инна. И тут же продолжила: – А теперь внимание вопрос: сколько зарабатывает преподаватель музыки?

– Ну не знаю. Минималку… Да?

– Именно. – сказала Инга. И грустно усмехнулась. Я взял ее руки в свои и заверил ее: