Вот так мы теперь живем

– Разумеется, они вульгарны, – сказала герцогиня. – До такой степени, что это уже даже не гадко, а просто нелепо. Да, он не совсем честен. Не думаю, что такие деньги можно заработать честно. И разумеется, у него свой интерес. Легко говорить, что это некрасиво, но как нам быть с детьми Альфреда? Майлз будет получать пятьсот фунтов в год. И к тому же он постоянно в доме. Строго между нами, они выкупили все векселя Альфреда и обещали, что не дадут им хода, пока твой дядя сам не захочет их оплатить.

– Долго им придется ждать, – заметил лорд Бантингфорд.

– Разумеется, они что-то хотят получить взамен, так что будь добр, потанцуй один раз с дочкой.

Лорд Бантингфорд выразил легкое неодобрение – и поступил, как просила мать.

Все шло лучше некуда. В комнатах первого этажа поставили три или четыре карточных стола; за одним из них сидели лорд Альфред Грендолл и мистер Мельмотт с еще двумя или тремя игроками, меняясь после каждого роббера. Вист был единственным умением лорда Альфреда и почти единственным его занятием. Он играл в клубе каждый день с трех пополудни до двух пополуночи, за исключением двух часов на обед. Такого расписания он держался десять месяцев в году, а остальные два проводил на водах, где собирались игроки в вист. Он никогда не играл по ставкам выше клубных. Он уходил в игру с головой и наверняка был сильнее своих обычных соперников. Однако фортуна так ополчилась на лорда Альфреда, что он не мог добыть денег даже вистом. Мельмотт стремился попасть в клуб лорда Альфреда – «Перипатетики». Любо-дорого было смотреть, как беззаботно он проигрывает и с какой дружеской фамильярностью называет его милость Альфредом. У лорда Альфреда сохранились остатки чувств, и ему очень хотелось прибить Мельмотта. Хотя тот был и крупнее, и моложе, удерживала лорда Альфреда вовсе не трусость. Несмотря на свою пустую и бездеятельную жизнь, он не растерял молодой удали. Порой он думал, что прибьет Мельмотта, и будь что будет. Но нельзя же забывать о бедных мальчиках и о векселях у Мельмотта в сейфе! И к тому же Мельмотт так часто проигрывал и расплачивался с таким добродушием! «Идем пропустим по бокалу шампанского, Альфред», – сказал Мельмотт, и они вместе встали из-за стола. Лорд Альфред любил шампанское и пошел за хозяином, однако про себя почти решил когда-нибудь его прибить.

Позже Мари Мельмотт вальсировала с Феликсом Карбери, а Генриетта Карбери разговаривала с неким мистером Полом Монтегю. Леди Карбери тоже была здесь. Она не питала особого расположения к балам и таким людям, как Мельмотты, да и Генриетта тоже. Однако Феликс сказал, что, учитывая его виды на девицу, им лучше будет принять приглашение, которое он для них добудет. Они согласились, а затем, к недовольству леди Карбери, Пол Монтегю тоже получил карточку. Леди Карбери две минуты была очень любезна с мадам Мельмотт, затем села в кресло и приготовилась страдать до конца бала. Она, впрочем, умела исполнять свой долг без единой жалобы.

– Это первый мой большой бал в Лондоне, – сказала Генриетта Карбери Полу Монтегю.

– И как он вам нравится?

– Нисколько не нравится. Да и как иначе? Я тут никого не знаю. Мне непонятно, как выходит, что все между собой знакомы. Или они просто танцуют, не будучи знакомыми?

– Именно так. Думаю, они привыкли, что всех запросто представляют направо и налево, и не испытывают с этим ни малейшего затруднения. Если вы хотите танцевать, то отчего не танцуете со мной?

– Я танцевала с вами – дважды.

– Разве законы воспрещают танцевать трижды?

– Но я не особо хочу танцевать, – ответила Генриетта. – Пожалуй, я пойду утешу бедную маменьку, ей тут не с кем поговорить.

В эту самую минуту леди Карбери не скучала, поскольку на выручку ей пришел нежданный друг.

Сэр Феликс и Мари Мельмотт кружились и кружились в медленном вальсе, сполна наслаждаясь музыкой и движением. Следует заметить, что при всех своих недостатках сэр Феликс Карбери не страдал вялостью. Он танцевал, охотился и ездил верхом с энергией, доставлявшей ему радость, – не по расчету, не осознанно, а просто по телесному складу. А Мари Мельмотт была беспредельно счастлива. Она всей душой любила танцевать – если могла следовать в этом своим желаниям. О некоторых молодых людях ее особо предупреждали, что с ними она танцевать не должна. Ее чуть не отдали лорду Ниддердейлу, и она подчинилась бы отцовской воле. И все же Мари Мельмотт не испытывала ни малейшего удовольствия от его общества, и если не была несчастна, то потому лишь, что еще не осознала себя личностью, имеющей право на собственное мнение. Ей, безусловно, не нравилось танцевать с лордом Ниддердейлом. Лорда Грасслока она положительно ненавидела, хотя поначалу едва ли смела об этом сказать. Еще один-два молодых человека проявляли неприятную назойливость, но от них судьба ее благополучно избавила. Сейчас не было никого, чье предложение, если оно будет сделано, отец велел бы ей принять. И Мари нравилось танцевать с сэром Феликсом Карбери.

Дело было не только в его наружности, но и в умении изображать чувства, прямо противоположные истинным. Он умел казаться влюбленным, пока не приходило время по-настоящему открыть сердце. Тогда, ничего не зная о подлинной любви, он терпел крах. Однако ухаживать он мог очень искусно и уже продвинулся довольно далеко, а Мари Мельмотт до сих пор его не раскусила. Ей он казался божеством. Если бы ей разрешили принять ухаживания сэра Феликса Карбери и выйти за него замуж, она воображала бы себя счастливицей.

– Как хорошо вы танцуете, – сказал сэр Феликс, как только отдышался.

– Правда? – Она говорила с легким иностранным акцентом, довольно милым. – Мне никто этого не говорил. Но со мной никто обо мне не говорит.

– Я хотел бы рассказать вам о вас все, от начала и до конца.

– Но вы меня совсем не знаете.

– Я бы узнал. И я могу сделать некоторые догадки. Я расскажу, что вам понравилось бы больше всего на свете.

– Что же?

– Человек, которому вы нравитесь больше всего на свете.

– Ах, да, но как знать, кто это?

– Чтобы узнать, надо верить, мисс Мельмотт.

– Так ничего не узнаешь. Если девушка скажет, что я ей нравлюсь больше всего на свете, я не узнаю, правду ли она говорит, пока не проверю.

– А если это скажет джентльмен?

– Я не поверю ему и на грош и даже проверять не стану. Но мне хотелось бы иметь другом девушку, которую я буду любить… о, в десять раз больше, чем себя.

– Я тоже.

– Разве у вас нет лучшего друга?

– Я про девушку, которую мог бы любить… о, в десять раз больше, чем себя.

– Теперь вы надо мной смеетесь, сэр Феликс, – сказала мисс Мельмотт.

– Интересно, что-нибудь из этого выйдет? – проговорил Пол Монтегю, обращаясь к мисс Карбери.

Они вернулись в гостиную и наблюдали заигрывания баронета.

– Вы про Феликса и мисс Мельмотт? Мне гадко о таком думать, мистер Монтегю.

– Для него это было бы большой удачей.

– Жениться на дочери вульгарных людей только потому, что она богата? Он не может любить ее по-настоящему – из-за денег.

– Но деньги ему так нужны! На мой взгляд, у Феликса нет иного способа занять место в жизни, кроме как жениться на деньгах!

– Какие ужасные слова вы говорите.

– Но разве это не правда? Он себя разорил.

– Ох, мистер Монтегю.

– И разорит вас и вашу мать.

– Я о себе не думаю.

– Зато думают другие. – Произнося эти слова, он не смотрел на собеседницу, но говорил сквозь зубы, как будто злится и на нее, и на себя.

– Я не ждала, что вы будете так жестоко говорить о Феликсе.

– Я не говорю о нем жестоко, мисс Карбери. Я не сказал, что он сам виноват. Он из тех, кто рожден тратить, а поскольку у этой девицы много денег, пожалуй, для него будет благом на ней жениться. Будь у Феликса двадцать тысяч годовых, все бы считали его лучшим малым на свете.

Впрочем, тут мистер Пол Монтегю показал, что плохо разбирается в людях. Будь сэр Феликс богат или беден, общество, при всей своей испорченности, никогда не назвало бы его славным малым.

Леди Карбери уже полчаса сидела в одиночестве под мраморным бюстом, когда с радостью увидела идущего к ней мистера Фердинанда Альфа.

– Вы здесь? – спросила она.

– Почему нет? Мельмотт и я – оба искатели счастья.