Барчестерские башни

Епископ величественно сказал, что Барчестер ему нравится.

– Вы ведь тут, кажется, недавно, – заметил Берти.

– Да, недавно, – подтвердил епископ, пытаясь протиснуться между спинкой кушетки и тучным священником, который через вышеупомянутую спинку вперял пристальный взор в синьору.

– Вы ведь раньше епископом не были?

Доктор Прауди сказал, что это – его первая епархия.

– А! Я так и думал. Но вас же иногда переводят?

– Перемещения иногда бывают, – сказал доктор Прауди. – Но реже, чем прежде.

– Ну, ведь бенефиции урезали так, что они теперь повсюду почти одинаковы, не правда ли? – спросил Берти.

На это епископ ответить не пожелал и опять попытался отодвинуть тучного священника.

– Зато, наверное, заботы разные? Много у вас работы в Барчестере? – продолжал Берти тоном молодого чиновника адмиралтейства, беседующего с собратом из министерства финансов.

– Обязанности епископа англиканской церкви весьма нелегки, – с суровым достоинством ответил доктор Прауди. – Ответственность, возложенная на него, поистине велика.

– Неужели? – сказал Берти, широко раскрывая свои удивительные голубые глаза. – Ну, ответственность меня не пугает. Я ведь раньше подумывал стать епископом.

– Подумывали стать епископом? – Доктор Прауди был поражен.

– То есть священником. Сперва священником, а потом епископом, знаете ли. Раз начав, я довел бы дело до конца. Но в целом католическая церковь мне нравится больше.

Обсуждать этого епископ не мог, а потому промолчал.

– Вот мой отец не довел дела до конца, – продолжал Берти. – Наверное, ему надоело постоянно повторять одно и то же. Да, кстати, епископ, вы уже видели моего отца?

Епископ совсем растерялся. Видел ли он его отца? Нет, он не имел этого удовольствия, но надеется… Тут епископ твердо решил нажать посильнее и сдвинуть с места толстяка священника.

– Он где-то тут, – сказал Берти, – и, наверное, скоро подойдет. Да, кстати, вы много знаете об иудеях?

Но епископ узрел спасительную лазейку.

– Прошу прощения, – сказал он, – я должен обойти залу.

– Пожалуй, я пойду с вами, – ответил Берти. – Тут ужасно жарко, не так ли? – осведомился он у тучного священника, с которым вступил в тесное соприкосновение. – Кушетку поставили очень неудачно – давайте-ка передвинем ее. Поберегись, Маделина!

Кушетку действительно поставили так, что попавший за нее мог выбраться на простор лишь с большим трудом: имелся только узкий проход, который мог успешно загородить один человек. Это было весьма неудобно, и Берти решил поправить дело.

– Поберегись, Маделина! – сказал он и добавил, повернувшись к тучному священнику. – Давайте чуть-чуть ее подвинем.

Священник налегал на спинку всем телом и своим весом невольно усилил и ускорил движение кушетки, когда Берти легонько ее толкнул. Кушетка сорвалась с причала и вылетела на середину залы. Миссис Прауди с мистером Слоупом стояла как раз перед синьорой, пытаясь быть любезной, но пребывая в сильнейшем раздражении, ибо когда она обращалась к своей гостье, та отвечала, обращаясь к мистеру Слоупу. Мистер Слоуп, конечно, был ее любимцем, но миссис Прауди не собиралась уступать первенство какому-то капеллану. Она уже величественно и оскорбленно выпрямилась, но тут, к несчастью, колесико кушетки, зацепив кружева ее трена, увлекло за собой уж не знаю сколько ярдов отделки. Затрещали нитки, лопнули швы, отлетели банты, распустился рюш, кое-где открылась нижняя юбка. Руины погубленных кружев обезобразили ковер.

Вот так в гранитной скале, радуя взоры военных, вырубается батарея, симметричная и могучая. Это труд многих лет. Аккуратные амбразуры, безупречные парапеты, пороховые склады – все говорит о достижениях современной науки. Но достаточно одной крохотной предательской искры – к небу взлетает туча обломков и остаются лишь пыль, мусор и безобразные развалины.

Мы знаем, каков был гнев Юноны, когда ее красоту презрели. Мы знаем, что даже в сердцах небожителей может бушевать ярость. Как Юнона поглядела на Париса на склонах Иды, так миссис Прауди посмотрела на Этельберта Стэнхоупа, когда он зацепил ножкой кушетки ее кружевной трен.

– Ты кретин, Берти! – воскликнула синьора, увидев, что произошло, и понимая, к чему это приведет.

– Кретин? – повторила миссис Прауди так, словно этот эпитет был слишком слаб. – Да я ему… – Но, обернувшись и с одного взгляда узрев худшее, она поняла, что сначала ей следует собрать разметанные по зале останки ее платья.

Берти, увидев, что он натворил, кинулся к кушетке и опустился на одно колено перед оскорбленной дамой. Вероятно, он собирался выпутать колесико из кружев, но со стороны казалось, будто он вымаливает прощение у богини.

– Отриньтесь, сэр! – сказала миссис Прауди. Нам неведомо, из какой мелодрамы извлекла она это слово, но, очевидно, оно хранилось в ее памяти до подходящего случая.

– Я полечу к прялкам фей, чтобы искупить свою вину, только простите меня! – сказал Берти, стоя на коленях.

– Отриньтесь, сэр! – повторила миссис Прауди еще более выразительно и чуть не задохнулась от гнева. Это упоминание о феях было насмешкой, ее поднимали на смех! Так, по крайней мере, ей казалось. – Отриньтесь, сэр! – взвизгнула она.

– Это не я, а проклятая кушетка, – глядя на нее с мольбой, объяснил Берти и в подтверждение поднял руки, но с колен не встал.

Тут синьора рассмеялась – негромко, но достаточно внятно. И как лишившаяся детенышей тигрица бросается на первого встречного, так миссис Прауди накинулась на свою гостью.

– Сударыня! – изрекла она, и перо прозаика не в силах изобразить молнию, которую метнули ее глаза.

Синьора смерила ее взглядом и повернулась к брату.

– Берти, кретин, да встань же! – сказала она весело.

Миссис Прауди тем временем окружили епископ, мистер Слоуп и три ее дочери, помогая собрать остатки ее великолепия. Девицы выстроились полукругом позади матушки и, неся обрывки кружева, не без достоинства вышли следом за ней во внутренние комнаты. Миссис Прауди удалилась привести себя в порядок.

Как только это созвездие скрылось, Этельберт вскочил и с притворным гневом повернулся к тучному священнику.

– Все-таки это ваша вина, сэр, а не моя! – объявил он. – Но, возможно, вам обещан приход, а потому я промолчал.

Тут по адресу тучного священника раздался смех, к которому присоединились епископ с капелланом, и все успокоились.

– Ах, милорд, мне так жаль! – сказала синьора, протягивая руку, которую епископ был вынужден взять. – Мой брат – ужасный шалопай. Прошу вас, сядьте! Доставьте мне удовольствие познакомиться с вами. Хотя мне, увы, необходима кушетка, я не настолько эгоистична, чтобы забрать ее себе всю. – Маделина всегда была готова подвинуться, давая место джентльмену, но жаловалась, что кринолины дам слишком громоздки.

– Ведь я предприняла эту трудную поездку только потому, что жаждала познакомиться с вами, – продолжала она. – Вы так заняты, и я не смела надеяться, что у вас найдется время посетить нас. А английские званые обеды такие скучные и чинные! Вы знаете, милорд, когда нам пришлось вернуться в Англию, моим единственным утешением была мысль, что я познакомлюсь с вами. – И она метнула в него дьявольский взгляд.

Епископ, впрочем, счел его ангельским и, опустившись на кушетку рядом с ней, поблагодарил ее за то, что она, несмотря на свой недуг, посетила его дом, а сам продолжал ломать голову над тем, кто она такая.

– Вы, конечно, знаете мою грустную историю? – сказала она.

Епископ не знал ее грустной истории. Но он знал (так ему казалось), что она не может войти в комнату, как все люди, и воспользовался этим. С глубоко сострадательным видом он сказал, что ему известно, как тяжко господь ее испытует.

Синьора прижала к уголку глаза очаровательнейший платочек. Да, сказала она, свыше сил человеческих, но пока у нее не отняли ее дитя, у нее ничего не отняли.

– Ах, милорд! – воскликнула она. – Вы должны увидеть эту малютку – последний бутон дивного древа. Позвольте матери питать надежду, что вы возложите свои святые руки на ее невинную головку и утвердите ее в женских добродетелях. Можно ли мне надеяться? – И она коснулась рукой локтя епископа, глядя ему прямо в глаза.

Епископ был всего лишь мужчиной и ответил, что можно. Ведь в конце концов она просила только, чтобы он конфирмовал ее дочь: просьба даже излишняя, ибо он и так конфирмовал бы девочку по давно заведенному порядку.

– Кровь Тиберия[21 - Кровь Тиберия. – Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н. э. – 37 г. н. э.), римский император. Имя Нерон было наследственным в семье Клавдиев, и его носили также императоры Клавдий (10 г. до н. э. – 54 г. н. э.) и Нерон (37–68), на котором кончился род первых римских императоров.], – вполголоса произнесла синьора, – кровь Тиберия течет в ее жилах. Она – последняя из Неронов!