Забытый язык

Для ответа на этот вопрос следует покинуть довольно поверхностный уровень обсуждения и постараться заглянуть глубже, обсудив некоторые интерпретации конкретных сновидений.

О следующем сне сообщил человек, который накануне встретился с «очень важной персоной». Эта персона имела репутацию человека мудрого и доброго, и тот, кто потом рассказывал о своем сновидении, пришел на встречу с ним с уже сложившимся под влиянием рассказов мнением. Примерно через час они расстались, и у человека, рассказывавшего о сновидении, осталось впечатление о встрече с великим и добрым персонажем.

«Я вижу мистера X. [очень важную персону]; его лицо выглядит совсем не так, как выглядело вчера. Я вижу жесткий рот и суровое лицо. Старик, смеясь, рассказывает кому-то о том, что ему только что удалось обманом выманить у бедной вдовы ее последние гроши. Я испытываю отвращение».

Когда этого человека попросили сказать, что ему приходит в голову по поводу сновидения, он ответил, что вспоминает мимолетное чувство разочарования, которое он испытал, войдя в комнату мистера X. и бросив взгляд на его лицо; это чувство, впрочем, исчезло, как только мистер X. дружелюбно и приветливо заговорил с ним.

Как понять это сновидение? Возможно, человек, видевший сон, завидует славе мистера X. и по этой причине ему не симпатизирует? В этом случае сон был бы выражением иррациональной ненависти к мистеру X., о которой сам человек и не подозревает. Однако в рассматриваемом здесь случае все иначе. При последующей встрече, когда человек, видевший сон, осознал свои подозрения благодаря сновидению, он внимательно следил за мистером X. и обнаружил, что в том есть элемент безжалостности, который впервые был замечен во сне. Его впечатление подтвердили немногие лица, осмелившиеся усомниться во мнении большинства, видевшего в X. доброго человека. Подтвердили впечатление и некоторые факты из жизни X., не такие отталкивающие, как в сновидении, но тем не менее выражавшие тот же дух.

Как мы видим, проникновение в характер X. во сне было гораздо более тонким, чем наяву. «Зашумление» общественным мнением, согласно которому X. был прекрасным человеком, помешало человеку, видевшему сон, осознать при встрече свою критическую оценку. Только позднее, после сновидения, смог он вспомнить о мимолетном чувстве недоверия и сомнения. Во сне, когда человек был защищен от «зашумления» и мог остаться наедине с собой, своими впечатлениями и чувствами, смог он прийти к суждению, более проницательному, чем то, которое у него сложилось во время бодрствования.

При интерпретации этого сновидения, как и любого другого, мы можем решить, является ли сон выражением иррациональной страсти или же суждения, только если примем во внимание личность видящего сон, настроение, в котором он был, когда засыпал, и наличие каких-либо сведений о приснившейся ситуации. В данном случае нашей интерпретации помогает ряд факторов. Сновидец смог вспомнить о первоначальном мимолетном ощущении неприязни. Он не испытывал никакой враждебности к X., да и не имел для этого оснований. Сведения о жизни X. и более поздние наблюдения подтвердили то впечатление, которое было во сне. Если бы всех этих факторов не было, наша интерпретация была бы иной. Например, если бы сновидец был склонен испытывать зависть к знаменитым людям, не мог бы найти никаких доказательств справедливости приснившегося впечатления об X. и не мог бы вспомнить чувства неприязни при первой встрече, тогда, конечно, мы могли бы заключить, что сновидение было не проявлением проницательности, а выражением иррациональной ненависти.

Интуиция тесно связана с предвидением. Предсказание означает, что будущее развитие событий выводится из характера и интенсивности сил, действие которых мы наблюдаем в настоящем. Всякое настоящее знание – не поверхностное знание, а понимание глубинных влияний – ведет к предсказанию, и любое достоверное предсказание должно базироваться на таком знании. Неудивительно, что мы часто предвидим события, которые позднее подтверждаются фактами. Совершенно независимо от существования телепатии многие сновидения, в которых человек предсказывает будущие события, попадают в категорию тех рациональных предсказаний, о которых мы только что сказали. Один из древнейших примеров такого предсказания – сон Иосифа:

«И видел Иосиф сон, и рассказал братьям своим, а они возненавидели его еще более.

Он сказал им – выслушайте сон, который я видел: вот мы вяжем снопы посреди поля; и вот мой сноп встал и стал прямо; и вот ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу.

И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? неужели будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова его.

И видел он еще другой сон и рассказал отцу своему и братьям своим, говоря: вот я видел еще сон: вот солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне.

И он рассказал отцу своему и братьям своим; и побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? неужели я и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?

Братья его досадовали на него, а отец его заметил это слово» (Быт., 37: 5–11).

Этот рассказ в Ветхом Завете демонстрирует ситуацию, когда сновидения все еще понимались обычными людьми непосредственно и не требовалась помощь эксперта – толкователя сновидений, чтобы понять относительно простой сон. (Что для интерпретации более трудного сна требовался эксперт, показано в рассказе о сне фараона, когда придворные толкователи сновидений не могли понять смысла сна и пришлось обратиться к Иосифу.) Братья Иосифа сразу поняли, что сон выражает фантазии Иосифа о том, что в один прекрасный день он возвысится над отцом и братьями и что они преклонятся перед ним. Несомненно, сновидение – выражение амбициозности Иосифа, без которой он, возможно, и не достиг бы высокого положения. Однако так случилось, что сон оказался пророческим; он не только был выражением иррациональных амбиций, но одновременно предсказанием событий, которые действительно произошли. Как мог Иосиф сделать такое предсказание? История его жизни в библейском изложении показывает, что Иосиф был не только амбициозным, но и обладал необычными талантами. Во сне он более ярко осознает свои выдающиеся дарования, чем мог это сделать наяву, когда на него давил тот факт, что он – младший и самый слабый из братьев. Сновидение Иосифа – смесь его страстных амбиций и осознания дарований, без которых сон не сбылся бы.

Предсказание другого рода содержится в следующем сновидении. A. встречается с B., чтобы обсудить будущее деловое сотрудничество; B. произвел на него благоприятное впечатление, и A. решает, что взял бы B. в партнеры. Ночью после встречи A. видит сон:

«Я вижу B., сидящего в нашем общем офисе. Он просматривает книги и меняет в них цифры, чтобы скрыть тот факт, что он украл большую сумму денег».

А. просыпается, и, имея привычку обращать некоторое внимание на сновидения, чувствует себя озадаченным. A. уверен, что сны всегда являются выражением иррациональных желаний, и говорит себе, что дело в его враждебности к конкурентам и что эта враждебность и подозрительность заставили его фантазировать о том, что B. – вор. Истолковав сновидение подобным образом, A. постарался избавиться от иррациональных подозрений. После того как A. вступил в деловое сотрудничество с B., произошло несколько случаев, вновь вызвавших у A. подозрения. Однако вспоминая свой сон и его толкование, он снова убедил себя, что находится под влиянием иррациональной враждебности, и решил не обращать внимания на подозрительные обстоятельства. Через год, однако, он обнаружил, что B. украл значительную сумму денег, подделав записи в книгах. Сновидение оказалось почти полностью сбывшимся.

Анализ возникших у A. ассоциаций показал, что его сон выразил интуитивную оценку B., сложившуюся при первой встрече, но которую он не осознавал во время бодрствования. Многочисленные сложные впечатления о другом человеке, возникшие за долю секунды без осознания собственных мыслительных процессов, заставили A. счесть B. нечестным человеком. Однако поскольку «доказательств» этого не было, а манеры B. делали затруднительным для A. осознанно поверить в нечестность B., A. полностью подавил такую мысль; точнее, мысль даже не была воспринята, пока A. бодрствовал. Во сне, впрочем, A. ясно осознал свои подозрения; прислушайся он к этому внутреннему голосу, он избежал бы многих неприятностей. Убеждение A. в том, что сновидения – всегда выражение иррациональных фантазий и желаний, заставило его неправильно интерпретировать сон и даже некоторые последующие наблюдения.

Сон, выражавший моральное суждение, приснился писателю, которому предложили работу, за которую он получил бы гораздо больше денег, чем за то, чем занимался в тот момент, но при которой ему пришлось бы писать вещи, в которые он не верил, и наносить ущерб собственной целостности. Тем не менее предложение было настолько соблазнительным в плане денег и престижа, что писатель засомневался, что сумеет его отклонить. Ему представились все обычные в такой ситуации рационализации. Он думал о том, что в конце концов он мог слишком мрачно смотреть на вещи и что уступки, на которые ему пришлось бы пойти, большого значения не имеют. Более того, хоть ему и пришлось бы писать не то, что ему хотелось бы, это продолжалось бы всего несколько лет, а затем он отказался бы от неприятной работы, имея достаточно денег, чтобы стать совершенно независимым и заниматься делами, имеющими для него значение. Писатель подумал о своих друзьях и родственниках и о том, как много мог бы для них сделать. В конце концов он стал так представлять себе проблему, что согласие на работу начало казаться моральной обязанностью, в то время как отказ – потворством своим желаниям, проявлением эгоизма. Тем не менее никакие из этих рационализаций его не удовлетворили, он продолжал сомневаться и не мог прийти ни к какому решению до тех пор, пока однажды ночью не увидел следующий сон.

«Я сидел в машине у подножия горы, где начиналась узкая и очень крутая дорога, ведущая на вершину. Я сомневался, стоит ли ехать по ней: дорога представлялась очень опасной. Однако стоявший рядом с машиной человек сказал мне ехать и не бояться. Я выслушал его и решил последовать этому совету. Я двинулся в путь, а дорога становилась все более и более опасной. Остановиться, впрочем, я не мог, потому что развернуться не было возможности. Когда я был уже почти на вершине, мотор заглох, тормоза отказали, и машина покатилась назад и упала в пропасть. Я проснулся в ужасе».

Для полной расшифровки сновидения следует добавить одну ассоциацию. Сновидец сообщил, что человек, ободрявший его перед подъемом на гору, был его бывшим другом, художником, который «запродался», сделался модным портретистом, заработал много денег, но при этом утратил способность к творчеству. Писатель знал, что, несмотря на успех, его друг несчастен и страдает от того факта, что предал себя. Понять сновидение нетрудно. Крутая гора, на которую писатель должен был въехать, – символическое выражение успешной карьеры, в отношении которой он должен принять решение. Во сне он знает, что этот путь опасен. Он осознает, что если примет предложение, то сделает в точности то же, что его друг – нечто, за что он того презирал и из-за чего разорвал дружеские отношения. Во сне писатель понимает, что такое решение может вести только к гибели. Ему снится его физическая гибель, символизирующая опасность, которая угрожает разрушить его интеллектуальную и духовную целостность.

Писатель во сне ясно увидел стоящую перед ним этическую проблему и понял, что должен выбирать между «успехом», с одной стороны, и собственной целостностью и счастьем – с другой. Он увидел, какой будет его судьба, если он примет неправильное решение. Наяву он не мог ясно оценить альтернативу. На него слишком сильно действовал «шум» – соображения о том, что глупо не воспользоваться шансом получить много денег, власти и престижа. Он был так впечатлен голосами, твердившими, что его «идеализм» – детская непрактичность, что прислушивался к рационализациям, которыми человек обычно пользуется, чтобы заглушить голос совести. Писатель, зная, что во сне мы часто знаем больше, чем когда бодрствуем, был в достаточной степени поражен сновидением, чтобы туман в его рассудке рассеялся; он смог ясно увидеть альтернативу, принять решение в пользу своей целостности и против разрушительного искушения.

Во сне случаются не только лучшие понимания наших отношений с другими людьми, ценностные суждения и предсказания, но и интеллект работает лучше, чем наяву. Это неудивительно, поскольку углубленные размышления требуют сосредоточения, которое часто недостижимо для нас, когда мы бодрствуем, в то время как состояние сна этому способствует. Самым известным примером сновидения такого рода служит открытие бензольного кольца. Человек, увидевший сон, уже давно искал химическую формулу бензола, и однажды ночью увидел ее во сне[4 - Немецкому химику Ф. Кекуле формула приснилась в виде свернувшейся в кольцо змеи. – Прим. перев.]. Ему повезло: он вспомнил свое сновидение по пробуждении. Существуют многочисленные примеры, когда люди, искавшие решение проблемы в математике, технике, философии или в практических делах, однажды ночью совершенно отчетливо видели его во сне.

Иногда человеку снятся чрезвычайно сложные интеллектуальные построения. Описанное ниже сновидение является примером такого мыслительного процесса, хотя и содержит одновременно очень личный элемент. Вот какой сон приснился одной умной женщине.

«Я увидела кошку и множество мышей и подумала: спрошу завтра утром мужа – разве сотня мышей не сильнее одной кошки? Почему они не могут ее победить? Я знаю, он ответит мне, что это не отличается от исторической проблемы: как диктатор может править миллионами и не быть свергнутым ими. Впрочем, я знала, что это вопрос-ловушка и его ответ неверен».

На следующее утро женщина рассказала мужу первую часть своего сна и спросила его: «Что это значит – мне приснилось, что сотня мышей не может победить одну кошку?» Муж тут же дал тот ответ, который она предвидела во сне. Через два дня женщина прочитала мужу сочиненное ею стихотворение. В стихотворении шла речь о черной кошке, которая на заснеженном поле оказалась окружена сотнями мышей. Мыши смеялись над кошкой, потому что, будучи черной, она была отчетливо видна на снегу; кошке захотелось стать белой, чтобы быть не такой заметной. Стихотворение завершалось строкой: «И теперь я понимаю, что так озадачило меня прошлой ночью».

Рассказывая стихотворение мужу, женщина не осознавала связи между стихотворением и сновидением; муж эту связь увидел и сказал: «Ну так стихотворение дает ответ на твой сон. Ты идентифицировала себя не с мышами, как я подумал, а с кошкой, и во сне ты гордилась тем, что даже сотня мышей не может тебя победить. В то же время ты испытывала унижение, потому что слабые мыши, над которыми ты чувствуешь свое превосходство, над тобой смеются, раз могут тебя отчетливо видеть». (Женщина любит кошек и чувствует свое родство с ними.)

IV

Фрейд и Юнг

Мои определения сновидений и всех разновидностей психической деятельности во время сна, хотя и основаны на фрейдовской теории сновидений, во многом резко расходятся с нею. Я полагаю, что сновидения могут быть выражением как низших и самых иррациональных, так и высочайших и самых ценных функций нашего разума. Фрейд считал, что сны всегда неизбежно являются выражением иррациональной части личности. Я постараюсь ниже показать, что все три теории – сновидений как исключительно иррационального явления, сновидений как исключительно рационального явления, сновидений как то одного, то другого – могут быть обнаружены в истории интерпретации сновидений с древнейших времен. Исходя из того, что фрейдовское толкование сновидений есть изначальный, самый известный и самый значительный вклад в современную науку интерпретации сновидений, я начну с описания и обсуждения подхода Фрейда, прежде чем перейду к рассмотрению истории этих трех теорий до Фрейда.

Фрейдовское толкование снов основано на том же принципе, что и вся его психологическая теория: концепции, согласно которой мы обладаем устремлениями, чувствами и желаниями, которые мотивируют наши действия, но нами не осознаются. Он называл такие устремления «бессознательными» и считал, что мы не только не осознаем их, но от их осознания нас защищает могущественный «цензор». По многим причинам, самой важной из которых служит страх потерять одобрение наших родителей и друзей, мы подавляем такие устремления; осознание их заставило бы нас чувствовать вину или боязнь наказания. Однако вытеснение бессознательных побуждений из сознания не означает, что они перестают существовать. На самом деле они остаются настолько сильными, что находят выражение в самых разных формах, но так, что мы не осознаем их появления, так сказать, через черный вход. Наше сознание полагает, что избавилось от таких нежелательных чувств и желаний, оно ужасается тому, что они могли бы продолжать существовать в нас; поэтому, когда они все же возвращаются и проявляют свое присутствие, они оказываются искаженными и завуалированными до такой степени, что сознанию не удается узнать их истинную сущность.

Так Фрейд объяснял невротические симптомы. Он полагал, что мощные побуждения, удерживаемые от того, чтобы пробиться в сознание, «цензором», находят выражение в симптомах, но в замаскированной форме, так что мы осознаем только страдания, вызванные симптомом, а не иррациональные влечения, не нашедшие удовлетворения. Таким образом, Фрейд впервые установил, что невротические симптомы вызываются внутренними силами и могут быть поняты, если иметь к ним ключ.

Один пример может проиллюстрировать это положение. Женщина жалуется на навязчивое желание вымыть руки после того, как она чего-то коснулась. Естественно, это стало очень обременительным симптомом, поскольку мешает всем ее действиям и делает совершенно несчастной. Она не знает, почему должна так поступать. Единственное, что она может сказать, – это что чувствует невыносимое беспокойство, если пытается этого не делать. Сам факт того, что она вынуждена подчиняться овладевшему ею импульсу, не понимая причины этого, еще усугубляет ее страдание. При анализе ее фантазий и свободных ассоциаций обнаруживается, что пациентка борется с сильным чувством враждебности. Появление ее симптомов совпало с началом романа ее мужа с другой женщиной; супруг порвал с ней неожиданно и жестоко. Она всегда была зависима от мужа, никогда не осмеливалась критиковать его или противоречить ему. Даже когда муж объявил о своем намерении оставить ее, она не сказала ни слова, не позволила себе ни упреков, ни обвинений, ни гнева. Но именно в то время стал проявляться ее симптом. Дальнейший анализ показал, что у пациентки был жестокий властный отец, которого она боялась и в адрес которого никогда не осмеливалась проявить недовольство или в чем-то его упрекнуть. Анализ также показал, что кротость и послушание пациентки совсем не говорили об отсутствии злости. Напротив, за внешним безропотным поведением раздражение накапливалось; оно находило выражение только в фантазиях: например, она видела отца умирающим, убитым, изувеченным. Жажда мести и ненависть становились все сильнее, однако страх и укоры совести заставляли женщину почти полностью подавлять такие желания. Поведение мужа в отношении нее оживило ее подавленную ярость и добавило в огонь топлива. Однако и теперь она не могла позволить себе выразить гнев или даже почувствовать его. Осознавай она свою враждебность, ей захотелось бы убить мужа или хотя бы причинить ему боль, и невротические симптомы могли бы и не развиться. На деле же враждебность накапливалась, а женщина этого не осознавала.

Симптомы пациентки были реакцией на враждебность. Подсознательно прикосновения к предметам стали актами разрушения, и женщине приходилось мыть руки, чтобы очиститься от разрушительного действия, которое она совершила. Казалось, на ее руках кровь, и она должна смывать ее снова и снова. Навязчивое мытье рук было реакцией на враждебный импульс, попыткой исправить преступление, которое она будто бы совершила, и все же женщина осознавала только потребность мыть руки, не понимая причин этого. Симптом, казавшийся бессмысленным действием, мог, таким образом, быть понят как значимое проявление поведения, как только удалось проникнуть в бессознательную часть личности, где и крылась причина кажущихся бессмысленными действий: симптом был компромиссом, позволяющим женщине изжить, хотя и бессознательно, свою ярость и все же очиститься благодаря церемонии мытья рук.

Открытие понимания бессознательных процессов привело Фрейда к открытию, проливавшему свет на нормальное поведение. Оно позволило объяснить такие ошибки, как оговорки, которые озадачивали многих исследователей, не находивших им объяснения. Мы все знакомы с феноменом, когда неожиданно не можем вспомнить хорошо знакомое нам имя. Хотя верно, что такая забывчивость может иметь множество причин, Фрейд открыл, что часто объяснение может быть обнаружено в том факте, что что-то внутри нас не позволяет думать об этом имени, потому что оно связано со страхом, гневом или какой-то другой подобной эмоцией. Наше желание отстраниться от болезненного аспекта приводит к забыванию связанного с ним имени. Как сказал однажды Ницше: «Моя память говорит, что я это сделал; моя гордость говорит, что сделать этого я не мог. Память уступает».

Мотивы подобных оговорок – не обязательно страх или чувство вины. Если при встрече с кем-то вместо «здравствуйте» вы говорите «до свидания», это бывает выражением истинных чувств: вам хочется сразу же расстаться с человеком, которого вы только что встретили, или чтобы встречи вообще не произошло. Правила вежливости делают невозможным выражение этого чувства, и все же неприязнь прорывается, так сказать, из-за спины. Она вкладывает вам в рот те самые слова, которые выражают действительные чувства, хотя сознательно вы хотите выразить удовольствие от встречи.

Сновидения – другой вид поведения, который Фрейд понимает как выражение бессознательных влечений. Он полагает, что в качестве невротического симптома или ошибки сон выражает бессознательные побуждения, которые мы не позволяем себе осознать и таким образом удерживаем вне сознания, когда полностью контролируем свои мысли. Эти вытесненные идеи и чувства оживают и находят выражение, когда мы спим, и мы называем их снами.

Из общей концепции сновидений следует ряд более специфических заключений.

Мотивирующими силами нашей жизни во сне являются наши иррациональные желания. В сновидении оживают импульсы, существование которых мы не хотим или не осмеливаемся признать наяву. Иррациональные ненависть, амбиции, ревность, зависть, и в особенности непристойные или извращенные сексуальные желания, которые мы изгоняем из сознания, находят выражение во сне. Фрейд полагает, что все мы носим в себе такие иррациональные желания, подавляемые в силу требований общества, но от которых полностью избавиться не можем. Во время сна сознательный контроль ослабевает, и эти желания оживают и делаются слышимыми.

Фрейд идет еще дальше. Он связывает теорию сновидений с функцией сна. Сон является физиологической необходимостью, и наш организм старается оберегать его как можно лучше. Если бы мы чувствовали интенсивные иррациональные желания во сне, это нас встревожило бы и мы бы проснулись. Таким образом, желания препятствовали бы биологической потребности продолжать спать. Что же мы делаем, чтобы сохранить сон? Мы представляем себе, будто желания исполнились; поэтому мы испытываем чувство удовлетворения, а не беспокоющую нас фрустрацию.

Таким образом, Фрейд приходит к заключению, что сутью сна является галлюцинаторное исполнение иррациональных желаний; его функция – сохранение состояния сна. Это объяснение легче понять в тех случаях, когда желание не носит иррационального характера и когда сновидение не искажается, как происходит с обычным сном, согласно Фрейду. Предположим, что человек перед сном съел очень соленое блюдо и ночью испытывает сильную жажду. Ему может присниться, что он ищет источник воды, находит колодец и пьет много прохладной вкусной воды. Вместо того чтобы проснуться, чтобы напиться, человек получает призрачное удовлетворение от фантазии, будто он пьет, и это позволяет ему продолжать спать. Мы все знакомы со сходным галлюцинаторным удовлетворением, когда нас будит звонок будильника; в этот момент нам снится, что мы слышим звон церковного колокола и думаем, что это воскресенье и рано вставать не нужно. В таком случае сновидение выполняет функцию охраны сна. Фрейд полагает, что подобные простые исполнения желаний, которые сами по себе иррациональными не являются, относительно редки у взрослых, хотя достаточно часты у детей; в целом наши сновидения есть исполнение не таких естественных желаний, а желаний иррациональных, которые в дневное время подавляются.

Второй вывод, к которому пришел в отношении сновидений Фрейд, заключается в следующем. Иррациональные желания, воспринимаемые во сне как выполняющиеся, уходят корнями в детство; когда-то, когда мы были детьми, они были явными, потом продолжали свое подспудное существование и вернулись к жизни в сновидениях. Такой взгляд основывается на общем положении Фрейда об иррациональности ребенка.

Для Фрейда ребенок обладает многими асоциальными импульсами. Поскольку он не обладает физической силой и знаниями для того, чтобы их осуществлять, они безвредны и нет нужды защищаться от зловредных замыслов ребенка. Однако если присмотреться к качеству этих влечений, а не к их результатам на практике, оказывается, что маленький ребенок – существо асоциальное и аморальное. Это верно в первую очередь для его сексуальных импульсов. В соответствии со взглядами Фрейда, все эти сексуальные побуждения, называемые извращениями, когда они обнаруживаются у взрослого человека, составляют часть нормального полового развития ребенка. У младенца сексуальная энергия (либидо) концентрируется вокруг рта, затем она связана с дефекацией, а со временем сосредоточивается вокруг половых органов. Маленький ребенок обладает интенсивными садистскими и мазохистскими влечениями. Он – эксгибиционист, а также испытывает нездоровое любопытство и любит подглядывать. Ребенок отличается нарциссизмом и любит только себя. Он чрезвычайно ревнив и переполнен разрушительными импульсами в отношении соперников. В сексуальной жизни маленького мальчика и маленькой девочки властвуют кровосмесительные влечения. Они испытывают сильную сексуальную привязанность к родителю противоположного пола и ревнуют и ненавидят родителя своего пола. Только боязнь наказания со стороны ненавистного соперника заставляет ребенка подавлять такие кровосмесительные желания. Благодаря идентификации с отцом, с его приказаниями и запретами маленький мальчик преодолевает свою ненависть к нему и замещает ее желанием походить на отца. Результатом «эдипова комплекса» оказывается развитие совести.

Представления Фрейда о ребенке удивительно сходны с картиной, которую рисует св. Августин. Одно из главных доказательств врожденной греховности человека св. Августин видит в порочности маленького ребенка. Он указывает, что развращенность человека должна быть врожденной, потому что младенец испорчен еще до того, как у него появился шанс научиться плохому у других или оказаться развращенным дурным примером. Фрейд, как и св. Августин, не выделяет те качества ребенка, которые могли бы по крайней мере уравновесить негативные черты: непосредственность, отзывчивость, мягкость суждений о людях, способность верно судить об отношении к себе других людей независимо от того, что они говорят, непрестанные усилия по познанию мира, – короче, все те качества, которые заставляют нас восхищаться детьми и любить их и которые породили идею о том, что детские качества во взрослом человеке – его самое драгоценное богатство. Существует множество причин того, почему Фрейд обращает внимание только на порочные качества детей. Одной из этих причин служит то, что Викторианская эпоха создала иллюзию, фикцию «невинности» ребенка. Считалось, что дети не имеют сексуальных побуждений или каких-либо иных «дурных» импульсов. Когда Фрейд выступил против этого общепринятого мнения, его обвинили в осквернении невинности ребенка и в нападках на одну из главных ценностей, в которые верили викторианские семьи. Понятно, почему Фрейд в этой битве впал в противоположную крайность и нарисовал одностороннюю картину сущности ребенка.

Другая причина такой оценки Фрейдом ребенка кроется в том факте, что для Фрейда одна из функций общества – заставить человека подавлять свои аморальные и асоциальные устремления и выработать благодаря такому подавлению общественно ценные качества; это превращение зла в добро осуществляется с помощью механизмов, которые Фрейд называл «формированием реакции» и «сублимацией». Подавление порочного импульса, такого как садизм, например, ведет к формированию противоположного импульса – такого как доброжелательность, функция которого, динамически говоря, не позволить подавляемому садизму найти выражение в мыслях, действиях и чувствах. Сублимацией Фрейд называл феномен отделения порочного импульса от его изначальных асоциальных целей и использования его в более высоком и культурно ценном назначении. Иллюстрацией может служить человек, сублимирующий импульс причинения боли в ценное искусство хирургии. Фрейд утверждает, что благожелательность, любовь, конструктивные импульсы в человеке не первичны, а являются вторичным продуктом, порождаемым необходимостью подавления изначальных порочных побуждений. Культура понимается как результат такого подавления. В своем первоначальном состоянии «человек» Фрейда в противоположность «человеку» Руссо исполнен вредоносных импульсов. Чем больше развивается общество и чем больше принуждает человека подавлять такие импульсы, тем больше он овладевает формированием реакций и сублимацией. Чем выше культурное развитие, тем выше градус подавления. Однако поскольку способность человека к формированию реакций и сублимации небезгранична, такое усиление подавления часто не приносит успеха, исходные устремления выходят на поверхность, а не имея возможности проявиться в действии, приводят к невротическим симптомам. Таким образом, заключает Фрейд, человек оказывается перед неизбежной альтернативой: чем выше культурное развитие, тем сильнее подавление и тем больше неврозов.

Такая концепция приводит к необходимости считать ребенка остающимся по сути аморальным до тех пор, пока он не оказывается под контролем требований общества, но даже такой контроль никогда полностью не устраняет массы порочных импульсов, продолжающих свое подпольное существование.

Есть и еще одна причина, по которой Фрейд подчеркивает иррациональность ребенка. При анализе собственных сновидений его поразил тот факт, что даже у нормального, психически здорового взрослого могут быть обнаружены такие иррациональные влечения, как ненависть, ревность, амбиции. В конце XIX – начале XX века стала ощущаться резкая граница между больными и здоровыми. Было невозможно себе представить, чтобы нормальный, респектабельный гражданин был должен или мог хранить в себе столько «безумных» импульсов, как об этом свидетельствовали его сновидения. Как можно было объяснить присутствие этих импульсов в сновидениях, не разрушив концепцию здорового, «нормального» взрослого? Фрейд нашел разрешение этой трудности в предположении, что иррациональные влечения, проявляющиеся в снах, есть выражение во взрослом ребенка, которое все еще сохраняется и оживает в сновидениях. Теоретическая конструкция Фрейда сводится к следующему: некоторые импульсы ребенка делаются подавленными, но продолжают скрытое существование в подсознании и появляются в сновидениях, хотя и искаженными и завуалированными в силу потребности взрослого избежать полного их осознания даже во сне. Я приведу одно из сновидений Фрейда, которое он анализирует в своей книге «Толкование сновидений» как иллюстрацию этого положения.

«Сон состоял из двух мыслей и двух образов – за каждой мыслью следовала картина. Я, впрочем, перескажу только первую половину сновидения, поскольку вторая не имеет отношения к той цели, ради которой я описываю сон.

1. Мой коллега Р. был моим дядей. Я испытывал к нему глубокую привязанность.