Из жизни кукол

Луве не знал, о чем они разговаривают, но надеялся, что о чем-нибудь повседневном.

Иногда он испытывал сомнения.

Девочки, как и он сам, слишком многое пережили, чтобы болтать о пустяках.

Луве включил компьютер и прошелся по своим записям.

Бо?льшая их часть касалась Новы и Мерси.

Они как раненые зверьки, подумал он. Постоянная готовность защищаться, постоянная готовность огрызнуться.

Девочки знали друг друга не больше года, но между ними уже возникла прочная связь. Среди подростков обычное дело, но Луве казалось, что в этой связи есть что-то нездоровое. Нова и Мерси как бы нарушали будничный распорядок, если здесь вообще таковой имелся, и остальные девочки их побаивались.

Луве взглянул на часы, взял блокнот и направился в кабинет, где проходили сессии. Слышно было, что кое-кто уже там – за две минуты до назначенного времени. Громкие голоса, смех – Луве знал, что они стихнут, как только он переступит порог. Отличная иллюстрация затруднений, возникших в ходе терапии. Трудно перешагнуть порог, вызвать в девочках доверие, а причина до досадного проста.

Он мужчина.

Луве вошел в комнату. Восемь стульев, как всегда, стояли в круг: у девочек должна быть возможность смотреть друг другу в глаза. Через пару минут свободных стульев не осталось. Семь самоназначенных ведьм, и он в центре ведьмовского круга.

Луве начал с того, что в открытую спросил:

– Если бы вам понадобилось в нескольких словах, а лучше – одной фразой, описать меня как человека, что бы вы сказали?

Кто-то из девочек заерзал, кто-то закатил глаза; иные усмехнулись или переглянулись.

– Мужик лет сорока, который задает странные вопросы, – серьезно сказала Нова.

– Мужчина, – сказала Мерси. – Если нужно законченное предложение.

– Парень по имени Луве и наш психотерапевт, – сказала Алиса Понтен, семнадцатилетняя девушка из семьи, относившей себя к Свободной церкви; в четырнадцать лет она начала сниматься в БДСМ-роликах.

Другие девочки высказали еще несколько предположений; все они сводились к одному и тому же. Главная характеристика Луве – он мужчина. Вторая – что он их психотерапевт, и ему около сорока.

Когда он указал на это, девочки все как одна пожали плечами. So what[7 - Ну и что? (англ.)]?

– Я мужчина, а вы все находитесь здесь по вине одного или нескольких мужчин, так что ваш скептицизм по отношению ко мне обоснован. Я к нему привык, потому что он здорово мешал и мешает мне работать. Как только я вхожу в кабинет, чтобы провести беседу с женщиной, которая подверглась изнасилованию, или если кто-то видит мою фамилию в документах, мою кандидатуру подвергают сомнению. Я мужчина, а значит – я не пойму.

Луве подождал, не отзовется ли кто-нибудь из девочек на его слова, может, отпустит циничный комментарий, но девочки молчали. Луве не сразу сообразил, что они ждут продолжения. Луве прокашлялся.

– Несколько лет назад у меня была пациентка – шестнадцатилетняя девушка, пережившая изнасилование, у нее было несколько травм. Преступник сломал ей пальцы.

Луве вспомнил девушку в очках и с забинтованной рукой, и у него резануло в желудке.

– В больнице ее навестил ее парень. И первым делом задал вопрос, угрожал ли ей насильник ножом или пистолетом. Когда девушка ответила, что у преступника вообще не было оружия, парень впал в подозрительность и задал еще один вопрос. Догадываетесь, какой?

Он подождал. Девушки молча переглядывались. После некоторого молчания Мерси сказала:

– Он спросил: может быть, все произошло с ее согласия?

Луве кивнул.

– Дословно он сказал так: значит, ты просто дала себя изнасиловать? Как вы думаете, почему он так сказал?

– Ревновал, – предположила одна из девушек. – Испугался, что ей понравилось.

– Не очень-то понравилось, если ей пальцы сломали, – напомнила другая.

– Он так сказал потому, что он мужчина, – вмешалась Алиса. – Вы не понимаете. Не можете понять, потому что мужчин не насилуют.

Луве поразмыслил.

– В одном исследовании говорится, что мужчины чаще склонны обвинять жертву изнасилования и даже оправдывать насильника. Но тут скорее речь о…

– От члена столько вреда в мировой истории, что вам всем нужна лицензия на его использование. – Нова усмехнулась, глядя на него в упор. – И что же лично вас делает лучше других мужиков?

– Я не утверждаю, что я лучше. Я только хочу напомнить: я в первую очередь ваш психотерапевт. А не мужчина средних лет, который возомнил, что может толковать ваши переживания, не разделяя ваш опыт.

– Ладно, – сказала Нова. – О чем сегодня будет разговор?

– Думаю, мы начнем там, где закончили в прошлый раз. – Луве повернулся к Алисе. – Ты тогда не выговорилась до конца. Хочешь что-нибудь добавить?

Алиса росла в авторитарной семье, в детстве ее держали в ежовых рукавицах, но в четырнадцать лет она, по ее собственным словам, “взбунтовалась и снялась в одном фильме”. На первой сессии Алиса рассказывала группе о съемках.

– Парень, с которым я тогда встречалась… ну, он знал много всяких странных типов, и одного режиссера знал. Мне заплатили десять тысяч…

Пока Алиса рассказывала, что ей пришлось вытворять перед камерой, Луве искоса поглядывал на Нову и Мерси. Ему хотелось видеть их реакцию, когда кто-то делится опытом, который имелся у них самих.

Нова, может быть, и не сочувствовала искренне, но слушала заинтересованно; Мерси уставилась в пол, взгляд обращен куда-то в себя.

Может быть, пришло время и мне начать рассказывать, подумал Луве.

Но как все запутано.

Как не похоже на правду.

Необходимо расковырять раны

“Ведьмин котел”

– Сначала они резали мне живот и грудь, потом использовали как писсуар.

Таких, как Алиса, всегда выбирают в школе Люсиями. Миленькая до тошноты. И выглядит моложе своих семнадцати лет.

– Потом стали натравливать на меня собак…

Нова так и видела все перед собой. Северная окраина Стокгольма, промышленное помещение, перестроенное, чтобы снимать ролики, каких не найдешь на обычных порносайтах. Десять обросших бледным жиром мужчин, немецкая овчарка в течке и девушка. Так называемая “petit pre-teen” – настолько субтильная, что члены рядом с ней кажутся больше, чем есть на самом деле.

“Люсия” вдохнула кислород, еще остававшийся в комнате, и его поглотила тьма внутри нее. Говорить больше было нечего.