Потерянный рай

Вернувшись в пансион вдовы в квартале Мар-Михаэль, он поднес к губам стакан анисовки, дабы отпраздновать возвращение в этот мир, потом улегся на кровати, вооружившись кипой газет и пробегая заголовки. Молодежные волнения. Всюду! По всей планете школьники и лицеисты бойкотируют занятия, студенты покидают университетские кампусы; шатаясь по улицам, они требуют принятия срочных мер против глобального потепления.

«Глобальное потепление»? Ноам не понимает, о чем идет речь.

Пролистав еще несколько статей, он уловил суть: температура на земном шаре повышается. Зона пустынь расширяется. Регионы с умеренным климатом дробятся, все чаще подвергаются ураганам и атакам летней жары. Ежедневно исчезают очередные виды растений и животных, небывалые прежде метеорологические колебания становятся обычным делом. Непредсказуемость подымает голову и правит миром. Все живое гибнет то от засухи, то от наводнений. Ноама встревожили фотографии: альпийские ледники, по которым он когда-то ходил, растаяли; белые медведи, на которых охотился, эти грозные гиганты, тощают и переселяются на окраины городов.

Ночь принесла Ноаму череду новых зловещих откровений. На Земле теперь живут восемь миллиардов человек! Восемь миллиардов потребляют электричество, качают бензин и газ, путешествуют в автомобилях, поездах и самолетах. Восемь миллиардов бросают пластиковые пакеты, которые поганят пейзаж и захламляют океаны. Восемь миллиардов увеличивают городское пространство, сокращая ареалы растений. Восемь миллиардов требуют пищи, а Земля истощена и обескровлена. Восемь миллиардов требуют мяса, а пастбищ для выпаса животных не хватает. Восемь миллиардов делают ставку на промышленность, которая загрязняет небо, засоряет легкие, отравляет реки и озера, уничтожает флору и фауну. Восемь миллиардов загаживают космическое пространство. Восемь миллиардов думают лишь о выгоде и удовольствиях. Восемь миллиардов не желают ничего менять, хотя все вокруг меняется. Культ наживы и потребления, бешеная борьба за новые рынки, фритредерство привели к тяжким последствиям.

Ноам потер виски. Пока он прохлаждался в небытии, беспечное человечество очутилось на грани гибели.

Весь в поту, Ноам перечитал статьи в газетах «Ориан-ле-Жур», «Таймс», «Шпигель» и «Монд» о движении школьников и студентов. После одиночных тревожных сигналов, поданных учеными, на которые солидное общество не отреагировало, молодежь разоблачает ядовитый дар, врученный прежними поколениями: этот образ жизни подавляет жизнь, природа утратила свою природу, будущее не имеет будущего. Прежней молодежи было свойственно гневаться; нынешняя печалится и бросает учебу. Похоже, состояние планеты вопиет о банкротстве политики. При любом режиме властями движет погоня за выгодой. Сорвать куш любой ценой!

В отчаянии Ноам скидывает газеты на пол. Он знает за собой этот ребяческий жест – будто можно защититься от дурных новостей, оттолкнув источник информации, – но действительность угнетает его.

Зачем?

Зачем он «проснулся»? Чтобы столкнуться со всем этим? К чему было возвращаться в такой мир? Да, он познал много жестокостей во время своего существования, но этот ужас изощренно ужасен…

Он включил телевизор. Увидев номер канала «31», он растерялся. Тридцать один канал? Немыслимо. Может, это название национального ливанского телеканала, скажем, связанное со знаменательной датой… Орудуя пультом управления, он изумленно пролистал восемьдесят каналов; в прошлый его визит в этот мир их было два-три, не больше.

Репортажи вопят о наводнениях, тайфунах, климатических беженцах, миграции животных, дрейфе пакового льда и подмыве побережий океанами из-за повышения уровня воды.

Он выключил телевизор и вздохнул.

Сегодня он не заснет. Так и пролежит на неразобранной постели. Всю ночь будет вертеться, ожидая унылого рассвета: утро не уврачует его ран, не утишит тревогу, не пошлет ему озарения, лишь возвестит, что пора выйти из лежачего положения. Ночь обещает быть кошмарной.

И тут Ноам подскочил как ошпаренный: его поразила внезапная идея.

Он не уверен. Боится ошибиться.

А может…

Идея неотвязная, от нее не отмахнешься.

Да. Именно так. Я должен это сделать…

* * *

Теперь Ноаму все было не в радость. Ни сон, ни бодрствование. Ни одиночество, ни люди. Ни сосредоточенность, ни задумчивость.

Всю неделю он прожил под властью так поразившей его идеи. Несмотря на ее очевидность, он ей сопротивлялся; несмотря на ее мощь, он ее отвергал; несмотря на ее привлекательность, он от нее отворачивался. Вся его жизнь строилась вопреки этой идее. Если он уступит, это будет капитуляция.

Каждое утро он усаживался в бистро многолюдного и модного квартала Мар-Михаэль и заказывал лакомства: пирожки с кедровыми орешками, фисташками, корицей, миндалем, грецким орехом, кокосом, все с сахарной глазурью, и, вдыхая ароматы меда, розы и апельсина, он изучал международную прессу.

Изготовитель фальшивых документов так и не вернулся из Библоса. Его супруга всякий раз кипятилась, повторяя это Ноаму, и по ее свирепому лицу было видно, что она подозревает мужа в неверности. Ноаму приходилось ждать. Тем временем он размышлял о своем будущем прикрытии. На вопрос «Кто ты?» он с незапамятных времен отвечал ложью.

Кафешки – это душа города. Он задохнулся бы без их пространства для фантазии. Здесь, сидя под вентилятором, среди курильщиков наргиле и старых картежников, Ноам прислушивался к обрывкам разговоров. Постепенно он приметил нескольких персонажей: бездельника, который только и делал, что коротал время, вселенского спорщика, который по любому поводу разражался бранью, псевдоинтеллектуала, страстью которого был пересказ модных теорий, и истинного интеллектуала с живым и беспокойным умом. Шквал ежедневных новостей: истощение ресурсов, техногенные катастрофы, глобальное потепление.

– Вы можете нас не слушать, – соглашался интеллектуал за стойкой, – но вы не можете отрицать научные данные. Они говорят о том, что природа взорвется.

Ноам, вновь открывший удовольствие безделья и гурманства, упрекнул себя в гедонизме.

Мир вот-вот прекратит свое существование. Я один из его последних созерцателей.

Его мысль утыкается в пропасть.

Мир вот-вот прекратит свое существование.

Каждая секунда становится неуютной. Его будто током бьет: скоро, совсем скоро.

Больше никогда…

Настоящее подернулось дымкой ностальгии.

И тут вернулась мысль, поразившая его в ту ночь. В ней нет решения, она ему предлагает действовать. Но если пойти этим путем, ему предстоит битва с пустотой.

Бейрут все еще бурлит жизнью. Пусть барометр и сулит жару, пусть знойное лето гонит состоятельных ливанцев из города прочь, Бейрут по-прежнему многолюден, он шумит и переливается всеми красками, а террасы баров и ресторанов переполнены. Молодежь демонстрирует свое разочарование днем и веселится по ночам. Их пессимизм не мешает им наслаждаться жизнью – напротив, подталкивает их к этому: они тусуются, бухают, ржут, заводятся, выпендриваются, мечутся с одной вечеринки на другую, носятся в машинах с откидным верхом, оглашая улицу своей любимой музыкой. Как и их родители когда-то… Как их давние предки давным-давно… Но умение вкушать радость бытия – особенность этого города. Он всегда лелеял эфемерное. Из века в век, из поколения в поколение бейрутцы живут как на вулкане. Этот город искушал судьбу и прежде, а сегодня так ведет себя вся Земля.

Смешавшись с толпой, Ноам с нежностью думал о сегодняшнем дне, битком набитом угасшими цивилизациями, об этом «здесь», полном нездешнего. В этом ежедневном многоголосье он ощущал тысячи прошлых жизней: крестьян, которые веками возделывали эту землю, текущую молоком и медом, финикийских торговцев, поставщиков сырья и торговцев ремесленными шедеврами, греков эпохи Александра Македонского, египтян династии Птолемеев, римлян, арабов-мусульман, христиан времен Крестовых походов, друзов, турок Оттоманской империи, итальянцев Венецианской и Генуэзской республик, французов, англичан, палестинцев, сирийцев… На этой узкой полоске земли, между морской пеной и снегом гор, на этом прилавке, куда прибывает съестное из Азии, Европы, Африки и с Ближнего Востока, на этом перекрестке сотен дорог сходятся континенты. Шатаясь по улицам, Ноам наслаждался сознанием того, что здесь нет единого языка, единой политики и единой религии. Нет ничего застывшего. Город остается живым, подвижным. Возле тележки торговца фруктами, которую тянет надменный старик, Ноаму приходит в голову, что и его товар принадлежит разным конфессиям: католический виноград, православная олива, маронитские яблоки, суннитский апельсин, шиитский табак, друзские фиги.

Он восхищался этой землей, которой было суждено веками ходить по краю бездны.

Этим вечером его волновали женщины. Все подряд. Толстушка с шелковистыми плечами и роскошной грудью, худышка с тонкими чертами лица, меланхоличная крошка, стремительная великанша, девочка-подросток с прозрачной кожей, зрелая красотка с ярким макияжем, брюнетка, блондинка, рыжеволосая, седая, сиволапая, опереточная, энергичная, апатичная, бормочущая, хохочущая, кричащая, молчащая… Каждая из них казалась ему пленительной тайной, в каждой была манящая загадка. Бейрут кружил ему голову каруселью блистательных чаровниц. Иногда Ноам перехватывал их взгляд. Он им нравится. Он это знает. Его точеное тело, чистые черты лица, чувственный рот, черные глаза и длинные ресницы притягивают женщин. Но он не делал никаких попыток сблизиться с ними, хотя порой и ловил их приглашающий взор.

Из-за нее?

Ну нет. На свете есть не только Она! И всегда была не только Она! Он должен Ее забыть.

Если он отказывается от отношений, то лишь потому, что не хочет размениваться. Здесь, в Бейруте, его тянуло к множеству женщин, не к одной. Как подросток, он вожделел вообще, а не к кому-то конкретно.

«Как долго я буду хранить верность?» – спрашивал он себя каждый вечер, борясь с искушением.

В полночь его кровь все еще бешено неслась по жилам и стучала в виски; он вернулся в пансион, но и там снова бросился просматривать газеты в глупой надежде увидеть в них Ее фотографию.

А потом стал готовиться, приручать свою идею. А может, это идея его приручала. Во вторник он купил тетрадь, в среду – три шариковые ручки, в четверг – словарь. После душа он садился к письменному столу на табурет в позе человека, подчиненного идее: возможно, этот минутный ритуал приведет к ее исполнению.

В пятницу он устроился на скале, подверженной атакам соленого ветра и прибоя. Внизу плескался аквамарин, и в согласии с ним колыхались долгие морские травы. Он погрузился в задумчивость. Как Природа может исчезнуть? Она по-прежнему сильнее людей, этих микроскопических ничтожных муравьев, которые, даже взбесившись и сорвавшись с цепи, не в силах изменить космос.

Он поднял голову, уловив перемену в освещении.

На севере небо потемнело; серые облака на глазах чернели, заволакивали горизонт и надвигались, обращая день в ночь. За спиной взвыл сигнал тревоги. Вдали нарастал гул самолетов.

Что происходит?

Он вскочил на ноги.

Из окрестных домов вы?сыпали бейрутцы, сгрудились толпой на берегу. Ноам спустился к ним и прислушался к разговорам.

– Видите дым?