– Левая нога немного коротка.
– Ну, зато она крепка! – сказал другой. – Сложение вообще хорошее. Кашляни!
Я кашлянул как можно слабее, но он все-таки остался доволен.
– Ты посмотри на цвет лица – вот что называется полнокровный малый!
Тогда я сказал, что выпил уксуса.
– Раз ты любишь уксус, значит, у тебя хороший желудок.
– Да ведь я же хромой! – с отчаяньем закричал я.
– Да, – сказал мэр, – он хромой от рождения. Я уверен, что этот парень не вынесет дороги и отстанет на втором переходе.
– Левая нога слишком коротка, – повторил доктор.
Я думал, что теперь я спасен, но вдруг супрефект спросил:
– Твое имя Жозеф Берта?
– Да, господин супрефект.
– Ну, так слушайте, господа.
Он вынул из кармана и прочел письмо, где говорилось, как мы с Пинаклем поспорили, кто скорее дойдет до Саверна и вернется обратно, и как я прошел этот путь в три часа и выиграл пари.
Увы, это было правдой! Этот негодяй Пинакль всегда дразнил меня хромоногим, и я держал с ним пари. Весь свет знал, что я выиграл его, и не мог отпереться.
– Это решает дело, – сказал доктор и, обернувшись к секретарю, заметил: – годен!
Я был в отчаянии. Кто-то помог мне одеться. Я не знаю, как я вышел. На лестнице Катрин схватила меня за руки и спросила, что случилось. Я зарыдал в ответ. Я бы упал, если бы тетя Гредель не поддержала меня.
Мы пошли через площадь. Катрин и я плакали, как дети. На рынке, в углу мы поцеловались.
Тетя Гредель кричала:
– Ах, разбойники! Они принялись теперь за хромых. Всех им подавай! Скоро они и за нас возьмутся.
Когда мы вошли к дядюшке Мельхиору, он, видя, в каком мы состоянии, спросил:
– Что случилось?
Я не имел силы ответить. Обливаясь слезами, я бросился в кресло. Катрин села рядом и обняла меня.
– Эти негодяи забрали его в солдаты! – сказала тетя.
– Не может быть!
У старика затряслись руки. Тетя Гредель кричала, все более и более воодушевляясь:
– Неужели не настанет новой революции! Неужели еще долго будут править нами эти разбойники!
– Полно, полно, успокойтесь, – говорил старик, – ради бога, не кричите так громко. Жозеф, расскажи-ка толком, как все случилось.
Всхлипывая, я описал все, что произошло. Тетя Гредель стала снова советовать мне бежать.
– Вы даете ему дурной совет, – сказал старик. – Я не люблю войны ради славы, но теперь мы должны защищать нашу страну от неприятелей. На нас наступают русские, пруссаки с ними в союзе, австрийцы ждут только случая, чтобы сесть нам на шею. Если мы не станем теперь воевать, нас покорят чужеземцы.
– Я тоже не хочу скрываться в лесу, как воришка. Но в любом случае я сделаю все так, как захочет Катрин.
Катрин опустила голову и тихо сказала:
– Я не хочу, чтобы тебя называли дезертиром.
– Ну, так я пойду на войну, как все наши!
Глава VIII. Рaзлука
С этого дня я ничем уже не мог заняться. Я пробовал сосредоточиться на работе, но мои мысли были далеко от нее.
Потом я стал ходить к Катрин и проводил там целые дни. Мы с ней были очень печальны, но все-таки были рады видеть друг друга. Иногда Катрин пела, как бывало. Но прервав пение она вдруг начинала рыдать. Мы плакали оба, a тетя Гредель бранила войну и правительство.
Вечером, часов около восьми, я возвращался в город. Все трактиры были полны новобранцами и старыми солдатами, которые кутили вместе. Платили всегда новобранцы. A старики с красными носами, в грязных рубашках, покручивая усы, с торжественным видом рассказывали о своих походах и битвах.
Накричавшись и напившись до потери сознания, новобранцы засыпали, уткнувшись носом в стол. А старики еще долго пили и распевали:
– «Нас призывает слава!»
Так дело шло до 25 января. К этому времени в город пришли новобранцы из Италии. Одни из них – пьемонтцы – были толстые и упитанные, с остроконечными шляпами, в темно-зеленых шерстяных штанах и кирпичного цвета куртках. Они сидели около старого рынка и ели сыр. Другие, родом из Генуи, были худые и тонкие, со смуглыми лицами и черными печальными глазами. На площади их ежедневно учили маршировать.
Начальник рекрутов, капитан Видель, поселился в нашем доме. Как-то он зашел отдать часы в починку и, узнав, что я тоже новобранец, сказал:
– Не робей! Ko всему надо привыкнуть. Через пять-шесть месяцев воевать и маршировать будет для тебя все равно, что обедать и ужинать. Некоторые так привыкают стрелять в людей из пушек и ружей, что без этого занятия чувствуют себя совсем несчастными.
Такое утешение не очень-то приходилось мне по вкусу.
Я все не получал своего маршрута и уже начал подумывать, что меня, может быть, забыли.
Утром, 25 января, когда я собрался идти к Катрин, дядюшка Гульден обернулся ко мне со слезами на глазах и сказал:
– Послушай, Жозеф, я хотел, чтобы ты поспал спокойно последнюю ночь, и ничего тебе не говорил – вчера вечером приходил бригадир и принес походный лист для тебя. Ты должен отправляться с итальянцами и пятью-шестью новобранцами в Майнц.
У меня задрожали поджилки, и я должен был сесть. Старик вынул походный лист и прочел его. Там так и говорилось, что «Жозеф Берта причислен к шестому полку и должен явиться в Майнц 29 января».
После минуты молчания дядюшка Гульден добавил:
– Итальянцы отправляются сегодня, около одиннадцати часов.