Время в пространстве Африки. Сны

Время в пространстве Африки. Сны
Эсфирь Коблер

Сновидение есть знаменование перехода из одной сферы в другую и символ. Сновидение способно возникать, когда одновременно видны оба берега жизни. Павел Флоренский. Книга создана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.

Время в пространстве Африки

Сны

Эсфирь Коблер

Редактор Наталья Коноплева

© Эсфирь Коблер, 2017

ISBN 978-5-4483-8364-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Олень

Сон 1-й «кинематографический»

Тишина выжженной земли. Прозрачность леса. Гарь. На деревьях ни одного листочка. Голые деревья, голые ветви, голый лес, плешивая черная земля. Я иду один впереди отряда. Я всегда иду один, без оружия, в штатской одежде – куртка и джинсы, но в солдатских сапогах. Не могу стрелять. Не выношу вида крови. Я иду один впереди отряда и выхожу к жилью. Меня тянет к человеческому жилью, как собаку тянет к дому, к хозяину. Всю жизнь мечтаю войти в дом, сесть возле окна под занавеской, положить натруженные руки на деревянный стол и ждать, когда войдет хозяйка. За окном светит солнце, цветет клевер, жужжат пчелы. Скрипнула дверь, подул легкий ветерок и старая женщина поставила передо мной кружку парного молока. Я всю жизнь мечтаю об этом. Но стоит мне войти в дом, сесть на скамью, улыбнуться хозяйке, как следом за мной приходят солдаты; идут и убивают; крик, стон и плач, и запах гари. Не проходящий запах войны, гонят меня прочь.

Сколько я себя помню, я всегда шел с солдатами. Наш поселок разорили и убили всех жителей. Солдаты пощадили меня потому, что я, трехлетний малыш, стоял перед ними и не боялся: меня не убили, чтобы я стал солдатом. Но я не мог убивать, я навсегда запомнил тошнотворный запах крови. С тех пор я шел перед отрядом, чтобы набрести на жилье.

В тихом безлиственном лесу, пропахшем гарью и пропитанном копотью, не видно ничего сквозь туман, приглушен звук, но я почувствовал ее взгляд – она была оленем. Я сразу это понял. Она стояла за деревом и напряженно смотрела на меня огромными ореховыми глазами; у нее были длинные стройные ноги, округлые бедра и высокая грудь. Детский овал лица подчеркивала гладкая прическа, и только собранные туго на макушке каштановые волосы напоминали рог. Сквозь пепел и туман она поманила меня тихим жестом. Я подошел и не смог оторвать взгляда от оливковой кожи и нежных детских губ. Я осторожно поцеловал ее. Она поставила кувшин на землю.

– Ты будешь любить меня, – тихо сказала она. – Цыганка гадала – кто первый поцелует меня, умрет от любви.

– Да, – сказал я, – умрет от любви.

Потому что в ту же минуту, сердце сжалось в груди от нежности и печали. Солнце засветило сквозь туман.

– За мной идут солдаты. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?

– Я предупрежу мужчин – они уйдут из деревни, а женщин и детей не тронут.

– Ты не знаешь солдат: чем легче убить, тем яростней они убивают. Они убивают потому, что им нужно убивать, и пьянеют как быки от запаха собственной крови.

– Нет, сейчас они устали убивать и захотят веселья – это их смерть. Когда солдаты побегут через реку, не иди с ними. Ты перейдешь ее потом, но не снимай сапоги. Никто не переходит эту реку дважды. Кто коснется ее вод – умирает или становится бессмертным. Каждый получает то, что заслужил в жизни.

Я нежно обнял ее.

– Скажи, что ожидает меня?

Но девушки уже не было, рядом со мной стоял пятнистый олень.

– Иди же, – шепнул он.

Легкая юбка девушки мелькнула впереди.

Я шел к деревне. Она стояла на склоне холма, на берегу мелкой, быстрой и прозрачной как кристалл речушки. Река весело звенела, пробегая по камням между холмов. Тот берег, где была деревня и где сейчас стоял я, лежал голый выжженный и голодный; на другом берегу раскинулся цветущий звенящий лес, и там, – думал я, – есть дом, где я смогу сесть у окна и хозяйка принесет мне кружку молока, а за окном будет цвести клевер.

Я видел, как мужчины ушли на другой берег, а в деревне приумолкли дети. За моей спиной на вершине холма появились солдаты. Они рассыпались цепью, прижимая автоматы к груди, как мать прижимает ребенка, без которого она не может жить. Но их встретила тишина. В центре деревни собрались женщины и дети. Солдаты простреляли пустые дома. И, устав от стрельбы, от крови, которую они лили из месяца в месяц, солдаты улеглись в пыли и пепле на склоне холма. Стянув с тела пропотевшие гимнастерки, отдыхали они на мертвой земле, в знойном воздухе.

Командир – самый старший из нас, – жесткий мужчина лет сорока с лицом, покрытым шрамами, решительный и злой, – стоял рядом со мной и курил.

– Здесь нельзя убивать – тихо сказал он. – Это река жизни. Здесь умирают естественной смертью. Я отпущу их, – он показал на молчаливую толпу в центре поселка, – но я позабавлю своих ребят.

Он сел на землю и, понурив голову, стал что-то чертить палкой на земле.

– Эй, ты, – обратился он ко мне, – мне пришла пора умереть, я перейду реку жизни босым. Кто последует за мной, тоже умрет. Ты пойдешь последним. Я не боюсь смерти. Ты ведь знаешь – у меня тело все заштопано. Сколько себя помню – я только убивал. Теперь пришла пора самому умирать. Посмотри на ребят, им всем по двадцать лет. Они еще не устали убивать и жизнь им нравится. Любить они не умеют – они привыкли насиловать. Они не оставят детей и не помнят родителей. Сегодня они должны умереть, да и зачем им жить.

Он зажмурился и посмотрел вдаль, за реку.

– Догадываюсь, что там жизнь, труд, семья, но мне незачем идти туда.

– Может быть, попробовать начать сначала.

– Поздно. В жизни что-то бывает поздно. У меня это серьезно. Я пролил столько крови, что жить мне нельзя, а им, – он кивнул на ребят – незачем, – они ничего не хотят. Наверно, чтобы жить, нужна жажда жизни, какая-то ее цепкость, высокие стремления. Ты не смейся.

– Я не смеюсь.

– Для чего мы убиваем? Как-то в нашем выжженном лесу я увидел птицу, случайно залетевшую сюда птицу, и я убил ее. Привычка: ни одной живой души мы не оставляли за собой. Просто так убил. Ничего живого, так ничего живого, а она вдруг вскрикнула, голову задрала к небу и вскрикнула, будто призывала кого-то в свидетели и к мести. У меня мороз пошел по коже. Я двадцать лет убивал и ни о чем не думал, а тут оглянулся со страхом и понял: мы уничтожили природу и себя в том числе; она нам отомстит; так и ждал, когда месть придет. И она пришла, но она милосердна. Мы умрем без мук, без сожалений, умрем все вместе, умрем в живом лесу, там, где природа покажет свою красоту. Только я умру первым, а ты – последним. Попробуй прожить свою жизнь от моей смерти до своей.

Он встал и крикнул громко, чтобы все его слышали:

– Пришла пора развлечься, но скучно стрелять дичь, которая стоит в загоне. Я отпускаю баб в лес на ту сторону, и там мы будем ловить их, чтобы было интересней, пусть они снимут свои юбки и сожгут их, а заодно посмотрим, какая красотка кому приглянется.

Послышался дружный хохот одобрения. Солдаты быстро натаскали веток, собрав их в сухом лесу, и разожгли костер. Женщины подходили к нему и бросали свои юбки. Старые и молодые, красивые и уродливые, гордые женщины и смущенные девушки, старухи с обвислой кожей и юная девушка-олень с ногами длинными и стройными, с круглыми нежными ягодицами, – все стояли обнаженными перед мужчинами, которые хохотали до слез.

– Ну, – крикнул командир, – бегите, мы скушаем нашу зайчатину на том берегу.

Он удержал солдат, пока женщины и дети не перешли реку.

– А теперь, – зло и весело крикнул он, – скинем свои штаны и в погоню.

Он первым разделся и бросился по камням к реке, и все, скинув одежду, побежали за ним, расплескивая воду и сверкая голыми пятками. Я знал, что теперь они уязвимы – река смерти коснулась их ног.

Когда за деревьями заглох смех, я пошел за ними.

Река приумолкла возле моих сапог. Я осторожно перешел по камням на другой берег и оглянулся назад. Солнце стояло в зените. Река сверкала. Но берег, покинутый нами, был угрюм и сер. Пепел покрывал землю, голый лес стоял как привидение.

Я отвернулся и пошел в звенящий, поющий, сверкающий мир, который раньше видел только во сне.

Девушка – олень стояла рядом со мной.

– Они все умрут. В счастливом лесу не может жить тот, кто пролил чужую кровь, кто не знает любви, а только ненависть и насилие. Одни идут на смерть, не зная того, другие чуют ее, но все же идут, потому что им незачем жить.