Пропавшие в Эдеме

– Здесь не надо.

– Тогда представь, что я тебя обнимаю.

– О’кей, – сказала она и слабо улыбнулась, – ты тоже представь.

И потом села на велосипед.

Я подождал. Завел мотор, но еще не тронулся. Хотел увидеть, обернется ли она. Удостоиться еще одного простого и теплого взгляда. Она не обернулась. И все же, даже когда она исчезла за поворотом, я не поехал. Не знаю почему. Может быть, что-то предвидел. Или просто не мог сдвинуться с места.

Так или иначе, прошло две минуты, максимум три – и ее велосипед появился снова. Она ехала с такой скоростью, с какой спускаются с горки, хотя дорога шла вверх, и когда она доехала до моей машины, то бросила велосипед на тротуар и села рядом с со мной.

– Трогай, – сказала она. Задыхаясь. Она была вся красная.

– В чем дело?

– Я не могу туда вернуться.

– Что? Почему? Что случилось?

– Давай уже поедем, а?

Я завел мотор. И следуя инструкциям Мор, поворот за поворотом, выехал из поселка.

Покосившись на нее, я отметил, что ее лицо изменилось. Стало напряженным. Строгим. Она кусала губы. Даже ее нежные округлые щеки были втянуты. Скулы выпирали. Теперь на лице проступили неприятные острые углы, которых я раньше не видел.

– Куда? – спросил я, когда мы наконец выехали на шоссе.

– Если бы я знала, – ответила она неприятным тоном. Грубо.

Я остановился на обочине. Положил руку ей на бедро. Чтобы успокоить.

Она сбросила мою руку и сказала: ты мешаешь мне думать.

Я вернул руку на руль и подумал: почему она так со мной говорит? И вторая мысль: если сейчас рвануть, то, может, я еще успею сегодня увидеть Лиори.

– О’кей. – Мор наконец приняла решение. – Поезжай прямо, потом, на перекрестке, налево. Через две-три минуты слева будет грунтовая дорога.

* * *

Только сейчас, постфактум, я понимаю, сколько всего подозрительного было на пути. Но в этом-то и проблема: все, что вызывает подозрение, ты поначалу словно не замечаешь.

Например, как нас встретила ее подруга детства – пока мы ехали, Мор рассказывала о ней и называла ее «мое спасение в школе», «единственная во всей параллели, кто понимал мой юмор» и «единственная, кроме меня, кто слушал Radiohead».

Когда мы добрались до глинобитного дома ее подруги, было уже темно. В домике только на окнах горело несколько свечей. Потом я понял, что во всем этом поселке не было ни электричества, ни телефона, ни вай-фая. По идеологическим причинам.

Мы постучали в деревянную дверь. Нам открыла молодая девушка, ровесница Мор. Она вытаращила глаза, как будто Мор воскресла из мертвых.

Мор широко улыбнулась ей, однако ответной улыбки не получила. Они обнялись на пороге, но было видно, что подруга хочет как можно быстрее высвободиться из объятий.

– О Офелия, – произнесла Мор, все еще держа ее за талию, – были ль вы здоровы это время?[28 - На самом деле в пьесе У. Шекспира с этим вопросом Офелия обращается к Гамлету (перевод Б. Пастернака).]

Из кухни прибежал эффектный мужчина в широких белых штанах, с маленькой девочкой на руках.

– Дорогая, почему бы гостям не зайти? Мы как раз садимся ужинать.

– А ты разве не сидишь сейчас шиву? То есть я… соболезную… я собиралась приехать завтра, – сказала Офелия и сделала шаг назад.

– Мне нужно было немного проветриться, – ответила Мор и вошла в дом. – Ты ведь помнишь родных Ронена, с ними тяжело.

Это Омри, – наконец представила она меня. – Он был с нами в Боливии. А это Гили, моя лучшая подруга с тех пор, как… мы играли Офелию и Гамлета в спектакле нашего местного молодежного театра. А это… ее муж. Прости, как тебя зовут?

– Ошер, – ответил молодой человек и жестом пригласил нас в гостиную – низкий стол, вокруг разбросаны подушки.

* * *

Мы поужинали. Разная здоровая еда. Зеленый салат. Хумус, в котором чувствуются горошины нута. Свекла. Рисовые хлебцы. Еда, которую Орна любила, а я терпеть не мог.

Мор все время хвалила ужин и задавала тысячи вопросов, а потом внимательно слушала. Вся обращалась в слух.

Ошер охотно рассказывал: они сами построили дом. Рожали сами, без врачей. Жизнь без потребления. Тогда как всякие концерны уничтожают отдельных людей.

Мор кивала с пониманием и рассказывала, что, когда она работала на «телефоне доверия», ей как-то позвонил мужчина, которого уволили с завода «При Галиль»[29 - «При Галиль» – завод по производству фруктовых и овощных консервов примерно в 35 километрах от Маалот-Таршиха, недалеко от Цфата.], и он не знал, как сообщить об этом жене. Каждое утро он уходил из дома, якобы на работу, с рюкзаком, и торчал в лесу Бирия[30 - Лес в Галилее, недалеко от Цфата.] до вечера.

Она говорила – а я смотрел на нее. Она умела рассказывать. Выдерживать паузы. Жестикулировать. Но за всем, что она говорила, слышался какой-то минорный аккорд. Я подумал: ну а ты чего хотел? Муж погиб на ее глазах несколько дней назад. И еще я подумал: вот этот жест, когда она перебрасывает свои кудри то на одну сторону, то на другую, ей очень идет. И еще: она отлично поладит с Лиори. Лиори будет ее обожать. А потом: ну какое там поладит с Лиори, расслабься.

Во время ужина я почти не разговаривал. Гили тоже. Она все время смотрела на Мор – и было непонятно, что это за взгляд: полный ненависти или любви?

Позже, ночью, я узнал, в чем было дело.

* * *

Ошер принес нам матрасы и постельное белье, устроил нас в гостиной. Мор тут же заснула. Я ни разу еще не видел ее лицо неподвижным. Все время была какая-то мимика: вот она слушает, вот она соблазняет, вот размышляет, вот стремится к своей цели… Представить, как она играет всякие драмы на сцене местного молодежного театра, было нетрудно.

Но теперь она спала. На щеке – непослушный локон. Я заправил его ей за ухо. В голове у меня снова заиграла песня «Церкви Разума»: «Ты красивей всего, когда пьяна, не отличаешь добра от зла». Я прижался к ней. Принято говорить: я ощутил тепло ее тела. Но я вдруг ощутил холод ее тела. И вспомнил, что там, на камне, она сказала, что чувствует холод внутри. Я подумал: у нее умер муж. Что она делает тут со мной, вместо того чтобы сидеть шиву? И тут же: а почему это справлять траур нужно обязательно дома? Можно же делать это гуляя. Или путешествуя. Я продел свои руки у нее под мышками и прижал к себе. Но заснуть в таком положении не смог, так что взял телефон и стал делать то, что всегда помогает мне успокоиться, – читать старые сообщения, которые Лиори отправляла мне с Орниного телефона. Много смайликов-сердечек. Мало слов.

И вдруг услышал голос Гили.

Поначалу я уловил только интонацию. Что-то в ней было такое, что заставило меня придвинуться к стене и прислушаться.

Оказалось, что через глинобитные стены хорошо слышно.

– Тебе не кажется, что тут что-то не то? – говорила Гили. – Да, это о ней я тебе рассказывала… Как это она появляется тут с мужчиной, когда… Да, это в ее стиле… Она как уличная кошка… Сперва – руководитель театральной студии… А потом я… А потом она увидела, как Ронен играет на скрипке на фестивале в Акко… Ну, ее муж, который погиб в Боливии… И с тех пор она… Она вообще меня не замечала… А теперь вдруг я «лучшая подруга»… Слушай, тут точно что-то… Что-то не то: муж у нее погиб, а она даже не… Только не говори, что она и тебя очаровала… Да не подлизывайся… Может быть… И что? Все равно концы с концами не сходятся… И вдобавок с мужчиной… Ну и?.. Пожалеть? Чего жалеть-то?.. Ни в коем случае… Завтра утром пусть убирается отсюда.

* * *

Обычно я не запоминаю сны. И в том сне, который приснился мне в глинобитном домике, явно было несколько частей. В той части, которую я запомнил, Лиори заблудилась в лесу, похожем на лес рядом с поселком, где я вырос. Она кричала мне: папа! папа! А я ехал на моноколесе, так ловко, как будто делал это многие годы, и пытался по голосу определить, где, черт возьми, моя девочка, лес окутывал густой туман, а вдалеке моя мама, точнее, голос моей мамы раз за разом предупреждал, причем по-итальянски: «Si raccoglie quello che si semina»[31 - Что посеешь, то и пожнешь (ит.).]. Я волновался за Лиори во сне. Очень. Но в какой-то момент голос мамы затих, и меня стал окружать влажный туман. Он нежно меня гладил. Было трудно не поддаться его ласкам. Точнее, ласкам Мор. То есть, когда я проснулся, Мор действительно ласкала меня: засунув руку под футболку, она гладила меня по спине с бесконечной нежностью, как будто знала, что там хранятся самые неприятные для меня воспоминания, и пыталась прогнать их своими ласками, и только через несколько минут – долгих, тягучих – она задрала футболку. Тоже медленно. И перевернула меня на спину. И поцеловала в грудь. И ниже. И еще ниже.

Орна делала мне минет только в мои дни рождения и в годовщины нашей свадьбы. И только если я сам об этом просил. Всякий раз за несколько мгновений до того, как кончить, я должен был обязательно подвинуть ее голову. Чтобы ни в коем разе.