Домой не по пути

– Сегодня вечером. Уилл всё устроил, даже с предками договорился, хотя я знаю, что ему плевать на их мнение. Он в любом случае укатил бы на своем старом «Додже».

– И я укатила бы куда угодно, лишь бы подальше от родителей.

– Да уж. А их не было на церемонии? – Нас оглушает гудок автомобиля, и мы видим, как высунувшиеся из его окон краснолицые ребята, громко крича, размахивают квадратными шапками.

– Да, они не пришли. Но я не удивлена, это было бы дико. В конце концов, там никто не раздавал бесплатную выпивку, так что церемония – отстой.

– Ага, – как-то жалобно усмехается Кори. Когда мы говорим о моих родителях, он не может нормально себя вести, вечно корчится и жмется, будто у него штаны застряли где-то в промежности. Добрый мальчик. Но сейчас плохо быть добрым. – Ох, Реган, садик ты мой цветущий, только представь, что мы больше не вернемся на семинары. Что я больше не буду стоять перед твоей дверью в январе, пока ты ищешь свои любимые джинсы…

– …а я не буду притворяться твоей мамой, когда ты прогуливаешь физкультуру…

– …и мы не будем зависать в «Френзи»…

– …ты все равно не любишь эти йогурты…

– …зато ты любишь.

Он кривит губы, а я крепче его обнимаю, потому что жутко, ну просто нереально его люблю. Кори Гудмен – неотесанный, тихий мальчик, который в первый же день завоевал мое сердце, когда отказался носить университетскую форму, потому что она не просто зеленая, а блевотно-бирюзовая. Я тоже отказалась, и нас отправили к деканше. Меня, Кори и еще одного парня, имя которого не хочу произносить. Там мы с Кори и познакомились, пока ждали эту каргу. Нам всё равно пришлось носить форму, но мы всячески над ней издевались: то я надену юбку как топ, то Кори обрежет брюки под капри.

Неожиданно я понимаю, что мы оказываемся напротив моего серого дома. Запах тут стоит тяжелый – паленой травы и жаркого лета. Дышать сразу становится трудно, но, что странно, отнюдь не из-за этого. Я вновь смотрю на друга и расстроенно выдыхаю. Он мнется и перекатывается с ноги на ногу, будто бы не знает, что сказать. Я тоже не знаю, поэтому не спешу удивить его красноречивой тирадой, а просто прижимаю к себе.

Кори сцепляет руки за моей спиной.

– Без тебя жизнь будет совсем другой, Реган Баумгартен.

– Ты единственный человек, который так красиво произносит мое имя.

– У меня было много времени, чтобы потренироваться.

Я зажмуриваюсь. Сжимаю его узковатые плечи и вздыхаю. Не хочу признавать, что на глазах слезы. Глупости какие! Я не плакала уже так давно, не разревусь и сейчас.

Отстраняюсь и грозно свожу брови.

– Пиши мне, услышал? Я, может, никуда не уеду. Останусь тут на веки вечные, а ты пиши. Даже из своего тура, даже потом, когда переедешь в Индиану, в этот, как его, в Ивансвиль.

– Эвансвилл.

– Какая разница!

– Договорились, – кивает он. Поправляет смятую на локте мантию и глядит мне в глаза открыто, пронзительно и печально, как смотрят, когда прощаются, но не хотят уходить. Кори нервно усмехается. Нервно хлопает меня по плечу. Нервно плетется к противоположному двору и глядит на меня через плечо. Ему до дома еще минут десять, но я уверена, что идти он будет медленно, чтобы смотреть на меня как можно дольше. – И не вздумай рыдать, Реган! Слышишь?

– Не дождешься, гаденыш! – Я уже кричу, потому что парень всё дальше и дальше, а на глазах эти противные слезы. Черт! Порывисто смахиваю их и широко улыбаюсь. – Я не пророню ни слезы, ясно?

– Заметано!

Он машет мне рукой и скрывается за поворотом.

Пусто. Мне холодно, и я чувствую себя как-то странно. Гляжу на светлую улицу, но не вижу больше знакомых домов, знакомых лиц. Всё кажется чужим. Наверное, стоит пойти домой, а ступни словно вросли в землю. Я так и стою, глядя куда-то вдаль. Возможно, жду, что Кори Гудмен вернется и обнимет меня еще раз, но догадываюсь, что он так не поступит. Он слишком любит меня, а значит, не захочет сделать мне больно. Умный парень, очень хорошо меня знает.

Глава 2

Сколько у вас любимых мест? Обычно их немного. А дом, как правило, на вершине хит-парада.

Я свой дом терпеть не могу благодаря двум факторам: мама и папа. Мать и отец, точнее, потому что трудно выговаривать «папа», когда он глядит опьяневшими, красными от безумия глазами, или когда просит убраться из дома, или когда недовольно выворачивает руки. С «мамой» проще. Она молчит, ну или орет. Во всяком случае бить она меня никогда не била, поэтому мы с ней вроде как дружим. Отец мне отвесит пощечину, она закроет ладонями лицо, а потом мы сидим на кухне, и я слушаю, как же ей больно, хотя лицо саднит у меня, а не у нее.

Дом у нас небольшой. Вообще, он мог бы стать очень прикольным, уютным и что там еще бывает с домами, в которых живут, а не выживают. Но у нас мало денег, и потому крыльцо разбито, а на ступеньках видны прогнившие трещины. Иногда по ночам, когда завывает ветер, я слышу симфонии Бетховена и прелюдии Шопена, хотя, конечно, ни Бетховена, ни Шопена ветер еще не научился играть достойно.

Почему-то, думая о родителях, я вспоминаю школу. Друзей у меня никогда не было много, а в старших классах я полностью отгородилась от ребят, и не потому, что не хотела с ними общаться, а потому, что стыдилась своих предков. Часто, возвращаясь домой, я видела отца, разгуливающего по кварталу с липким от пота лицом. Его ноги заплетались, будто змеи, он отпускал дикие ругательства – смело и отважно – невидимым врагам и чьим-то теням. Он пил так много, что даже меня не узнавал, и, когда я пыталась довести – донести – его до дома, отбивался и не щадил свое горло, разрывая воздух криками и бранью. Я понимала: будь у меня друг, я не смогла бы привести его домой, ведь кто знает – отец уже пьян или еще не дошел до кондиции.

Что ж, в школе, как известно, мнение окружающих играет огромную роль, потому-то я и закрылась в себе. Стала «трудным подростком из не очень благополучной семьи», и если сначала я отталкивала людей, то потом они сами перестали со мной общаться.

В университете стало немного проще, потому что я наконец научилась жить самостоятельно, а не страдать фигней вроде самобичевания и тотальной отчужденности. Уверена, Кори Гудмен вовремя появился в моей жизни и доказал, что даже у потерянных социопатов есть возможность найти друга.

Я захожу в дом и прислоняюсь спиной к закрытой двери. Прикрываю глаза. Не люблю, когда меня называют нищебродкой – а в университете это практически стало моим вторым именем, но глупо отрицать очевидное.

Знаете, я думаю, что у бедности есть запах. Она пахнет сыростью, алкоголем и потом. Бедные люди не в состоянии починить трубы, потому-то стены и потолки в их домах покрываются плесенью. Бедные люди не способны вынести трудности, они лишь заглушают происходящее крепкими напитками. Бедные люди живут так, словно время – их верный союзник, как будто оно остановилось, а не течет с дикой скоростью. Они живут час, тогда как проходит несколько месяцев. Они живут день, тогда как проходят годы.

Вариться в этом соку без особого запаха трудно, и меня выворачивает наизнанку от того, как воняет вся моя одежда, как воняет моя комната, как воняет двор перед домом. Я знаю, кто я такая, знаю, кто моя семья. Хочу вырваться, но жизнь – подлая тварь – вертит передо мной задом и ржет до коликов, потому что мало трагедии в счастье. Ей интереснее наблюдать, как бедный муравей корчится под безжалостной лупой.

Дома никого нет. Я недоуменно хмурю брови, а потом выдыхаю, потому что, как бы паршиво ни было, дышать приходится. Наверное, в этом и есть суть – дышать тогда, когда дышать больно. Люди ищут великий смысл, но, возможно, за смысл нужно принять то, что нам в определенный момент нужно. Даже смешно как-то. Спросите меня, в чем смысл жизни. И я вам отвечу: в том, чтобы дожить до завтра. И так каждый день. Неглобально как-то, верно?

Я стягиваю кроссовки и бросаю мантию на скрипучий стул. Плетусь на кухню, то и дело посматривая по сторонам. Предков нет, надеюсь, они и не вернутся. Ушли за пивом и позабыли путь домой – вот такую историю я бы прочитала. Знаю, паршиво так говорить о тех, кто меня вырастил, но трудно нормально относиться к родителям, когда они не хотят нормально относиться ко мне. В детстве еще прощаешь всякие глупости, не замечаешь очевидных вещей, но сейчас глупо закрывать глаза. Да, предки играют большую роль в моей жизни, но не хорошую, к сожалению. Они, скорее, мои вечные антагонисты.

Наливаю себе стакан воды и принимаюсь жарить яичницу. На кухне становится душно. Я и не знала, что так проголодалась. Набрасываюсь на обед как ненормальная и смотрю дешевое шоу по телику, пачкая пульт жирными пальцами. Если честно, иногда я понимаю, что хочу слишком многого. Жалуюсь на то, что мои родители неотесанные алкоголики, тогда как сама похожа на их отпрыска по всем пунктам. Но в глубине души я убеждаю себя, что я еще не потеряна. В конце концов, Кори дружит со мной, хотя живет в чудесной семье. Его родители – врачи, получают кучу денег, но он никогда не воротил от меня нос и не относился ко мне предвзято. Может, конечно, он просто такой человек. А может, и я еще не свалилась на дно той самой общественной ямы, о которой мне рассказывала деканша.

Приподнимаю стакан с водой и хмыкаю: «С окончанием университета, Реган!» Теперь ты свободна. Ну относительно. Освободилась от одного, погрязла в другом.

Проходит много времени, прежде чем входная дверь распахивается. Я вяло и сонно вздрагиваю, понимая, что уснула прямо на кухне, опустив голову на руки, и растерянно оглядываюсь. Что это меня так сморило?

– А ты возьми и попробуй так жить, тупая идиотка! – воет отец, и я узнаю в его голосе те самые нотки, после которых мне непременно попадает. Дверь хлопает, мать тут же разражается плачем, а пол сотрясается от тяжелых шагов. – Чего ты ревешь?

– Я не реву, я не…

– Задолбала со своими психами!

– Хватит на меня орать!

– А ты прекрати истерить! Иначе…

Отец недоговаривает, потому что входит на кухню и видит меня. Я не помню, как он выглядел до того, как начал пить. Сейчас он сморщенный, как апельсиновая кожура. У него старая, сероватая кожа, всегда обветренная. Квадратный подбородок зарос, а на скрученных коротких волосках застыла пена от пива.

Он смотрит на меня и рявкает:

– Чего ты здесь забыла?

Обычно я молчу. Отец и не ждет, что я отвечу. Но сегодня мне хочется что-то сказать, может, потребность какая-то в опеке появилась, поэтому я отрезаю:

– Я диплом получила. Вон. – Киваю на стол. Документы валяются под квадратной шапкой. – А вы где были?