Предсуществование

– Я думаю, ты не замечаешь счастья во многих вещах, которые у тебя есть, и о которых мечтают многие люди. Будь внимательней, Ананке.

Я не могу сказать, что не ценила того, что у меня было. Я ценила, но просто на всём, чего я достигла, лежал налёт моего тяжёлого психологического состояния, поэтому все достижения мне были не в радость, либо она была такой кратковременной, что я не успевала её заметить. Я бы могла сказать, что жила эмоционально расточительно, раз не была способна радоваться, веселиться и наслаждаться жизнью. Да и, кроме того, пока шла война и тысячи солдат гибли на фронте, я решила для себя, что просто не имею морального права на радость. И тем более, не могу испытывать счастья, пока кто-то из моих соотечественников голодает в чужой стране, находится в плену и терпит побои, страдает от боли в госпиталях… Нет и ещё раз нет! Я запретила себе радоваться и веселиться. Теперь я даже не улыбалась: и из-за обстановки в стране и из-за своих личных проблем.

– Ну и зря! – сказал мне Слава. – У каждого свой путь на этой Земле. Если кто-то страдает, а ты не имеешь возможности ему помочь, это не повод хоронить свою жизнь. Живи, как тебе дано. Ведь для чего-то это нужно. А Судьба… Она знает лучше.

«Живи, как тебе дано…»

Эти слова надолго отпечатались в моей памяти, и стали для меня чуть ли не девизом, который я отныне повторяла про себя, когда мою душу настигало отчаяние.

Со временем я поняла, что мысли – это ничто, лишь электрические разряды в мозгу, которые появляются и исчезают бесследно. И слова тоже – ничто, лишь поступки имеют значение, и продиктованы они порою отнюдь не мыслями, а чем-то глубинным в подсознании – высшим «я», душою… А значит, негативные мысли не могут иметь власти над моей жизнью, лишь я – её хозяйка, и от них не должно зависеть ни моё настроение, ни мои поступки.

В тот раз моему другу повезло: зачистка прошла более-менее легко. Завязался бой, в ходе которого весь отряд неонацистов был уничтожен.

А почти через месяц моего друга не стало. Сила, отвага и смелость, к сожалению, не спасли его от смерти. Но он ни о чём не жалел. В отличие от меня. Я жалела о его смерти, как и о смерти сотен таких же славных, отважных воинов, которые пали, чтобы защитить Родину. Я же не сделала для них ничего, для них живых, но могла помочь им мёртвым. Только за помощью ко мне обратился лишь Слава. Доходы мои были невелики, но я твёрдо решила, что обязательно буду заниматься благотворительностью.

Славе я желала удачи в его новой деятельности, в его новой жизни. Общались мы легко, и, забегая вперёд скажу, что по прошествии определённого времени я заметила, что его лицо на портрете изменилось. Взгляд стал ясным, открытым, будто пронзающим душу. Это означало, что он упокоился и нашёл своё место в истинной жизни. Теперь я, глядя на него, улыбалась. Больше не о чем было жалеть, ведь всегда случается лишь то, что предначертано судьбой. А её выбор самый правильный.

Но я отвлеклась. Слава просил рассказывать всё по порядку, как я видела в его воспоминаниях во время сеансов потусторонней связи.

В то время шли сильные холодные дожди. Ничего не цвело. Из грязной земли, покрытой размокшей жижей, торчали лишь хилые голые деревца. Город, больше похожий на кладбище с полуразрушенными скелетами многоэтажек, наводил жуткое уныние, даже притом, что перевес сил был на стороне наших военных.

Слава чувствовал себя уверенно, это я боялась за него. Дождь хлестал, как сумасшедший. Намокло всё. И продрогло: бойцы в непромокаемой форме, БТРы, танки – они лениво ползли по изъеденной железными гусеницами земле, и будто живые, сопротивлялись от того, что их подняли в такую рань и погнали вперёд. Город вдали застыл сизо-серым маревом, будто покрытым сверху частицами сажи.

К обеду дождь прекратился. Рота поделилась на три части для зачистки. Командир взял с собой десяток крепких бойцов и отправился в самое пекло.

Твари прикрывались мирными жителями. Так просто было не подступиться. Две бессонные ночи прошли незаметно за составлением плана. Слава ощущал, что у него открылось второе, третье, четвёртое, пятое дыхание… Как и у его сослуживцев. Были те, кому пришлось гораздо хуже, чем ему: голодным полураздетым людям в подвалах, которых неонацисты держали в заложниках.

По улицам текли потоки грязной воды, собираясь в канавах и уродливых рытвинах, оставленных тяжёлой боевой техникой. Славин отряд бесшумно скользил меж надгробий-многоэтажек, направляясь в самое сердце замершего в ужасе города.

Нет, ещё не в нём мой друг встретил свой новый Путь. В другом месте. В моё сознание, опережая время, вторглась картина, оборвавшая в моём сердце последние нити, на которых держалось хрупкое равновесие и спокойствие. Хотя, как говорил Бог Смерти Эвклидис, крепости моих нервов мог позавидовать даже буддийский монах. Я увидела Славу, когда уже всё свершилось. Он сам мысленно приказывал мне отвернуться, но я не отворачивалась, зная, что не имела морального права это делать. Нет, я смотрела, смотрела сквозь глаза, залитые Славиной кровью. Я вся была покрыта ею с ног до головы, а он, как ни странно, нет, либо мне так казалось.

Он лежал на земле, на серо-буром ковре пожухлых трав. Вокруг словно не разливалась яркая цветущая весна, а стояла промозглая осень. На мертвенно-бледном, холодном лице моего друга застыло выражение умиротворения, пересохшие ледяные губы были чуть приоткрыты, руки безвольно раскинуты в стороны. Его сослуживцы, которые приходили в себя и поднимались с земли, были для меня тенями, я не различала ни их лиц, ни фигур. Только Слава уже подняться не мог, вернее, в том понимании, которое подразумевали люди. Но я знала, что в тот момент он оглушённо стоял рядом со своим обездвиженным телом и не мог понять, что произошло.

Кто-то из солдат с криком кинулся к нему, меня, словно бесплотного духа, откинуло назад. Славин образ заслонили тела, и он будто растворился в тумане. Я вернулась в тот дождливый полдень на подступы к истерзанному городу, куда держал путь Ярослав.

Хотелось закричать ему «Стой! Вернись домой!», но я понимала, что даже будь у меня такая возможность – воздействовать на прошлое, он бы всё равно не остановился. Не для того он отправился на эту войну. Он не мог остаться в стороне, спокойно наблюдая за тем, как гибнут люди в соседней стране, и отвратительная нацистской чума расползается по земле, захватывая всё новые территории. Нет, Слава был не таким. Такие, как он, держали на своих плечах весь мир и никогда не думали отступать. Не жаловались, принимая для себя лишь один путь – путь служения Родине и людям. Они, наверное, являлись сверхлюдьми, либо полубогами в человеческом обличье, если б последние существовали. Но я знала, что их нет. Теперь мне была известна вся изнанка этого Мироздания.

3

Дети в подвале устали ждать. Они уже смирились с тем, что их никогда не спасут. И нацисты если будут особо голодны, возможно, съедят их заживо. И как раз настал момент, когда они находились на грани от этой черты. Непоправимое они уже совершили, оставалось совершить то, что окончательно убило бы в них последние остатки человечности. Я не понимала, что превратило их в таких монстров.

Я не знала, сколько прошло времени. Картина вдруг сменилась другой. Шла перестрелка. Нацистов выбивали из дворов. Слава пригибался, чтоб не попасть под пули, стрелял в ответ, кидал гранаты в окна, потом, когда всё вроде затихло, перебежал на другую точку. Противник снова открыл огонь. Моему другу не впервой было терпеть сумасшедшие физические и психологические перегрузки. Это я терялась, не успевая следить за его действиями. Всё происходило слишком быстро. Осколки и крупная пыль секли лицо будто розгами. Я словно была обнажена. На мне не было толстой военной формы, подвески с боеприпасами. Не понимаю, как Слава вёл меня в бой. Пусть всё это было лишь иллюзией, чужим воспоминанием, в которое я погрузилась, но выглядело всё очень реалистично: я чувствовала и боль, и холод, и страх, и… одиночество, пожирающее душу. В бою, как, впрочем, и в мирной жизни, каждый одинок, каким бы слаженным не было отделение, рота, батальон… В душе каждый всё равно находится один на один с врагом. И я в те мгновения будто тоже взяла в руки оружие. Тело выполняло работу на автомате: прицеливалось, стреляло, отходило назад, потом снова шло в наступление. Я не руководила своими действиями, руководил кто-то другой, может быть, даже сам Слава, хотя я не понимала, как такое было возможно.

Когда ответная стрельба прекратилась, мой друг и ещё несколько бойцов ворвались в подъезд. Послышались крики. Когда я вбежала следом, трое чудовищ в человеческих обличьях, стояли на коленях с руками за головой. Кто-то попытался бить их ногой в лицо, но Слава остановил. Хотя, я бы на его месте не останавливала. Но мой друг был слишком человечным, слишком мягким, слишком добропорядочным…

И размышляя, откуда берётся зло в мире, я бы сказала, что один из путей его появления – бездействие добрых людей. Конечно, я не имела в виду Славу. Он-то как раз и не бездействовал, отправившись в чужую страну, чтобы остановить зло, пока оно не перешагнуло рубежи его Родины. Но сколько осталось там, в нашей стране, так называемых, «диванных» бойцов, «кухонных» революционеров, которые вроде и были добрыми людьми, но только и могли, что просиживать задницу у себя дома и критиковать ведение боевых действий с мыслью: «Авось, пронесёт, авось это дикое, бесформенное зло пройдёт мимо, и его остановит кто-то другой, но не я».

«Не остановит. Так не получится. Беда коснётся каждого, если мы не сплотимся». – Хотелось сказать им. – «Ибо то, с чем мы столкнулись, имеет просто катастрофические масштабы».

Такие, как Ярослав, это понимали, поэтому и вступали в добровольческие батальоны и отправлялись на войну.

Картинка вдруг исчезла, и вот я увидела своего друга снова. Он держал на руках маленького мальчика в синей курточке. Глаза пацана были широко распахнуты от шока. На грязном лице запечатлелись дорожки от слёз. Слава выносил ребёнка из подвала. Как я потом узнала, у мальчишки не осталось никого. Родители погибли в первые же дни наступления нацистов. Они пошли за водой и больше не вернулись, попав под артобстрел. Пятилетний ребёнок остался на попечении престарелых соседей.

Одного из трёх упырей кто-то, не сдержавшись, грохнул. Оставшихся двоих отправили в лагерь для военнопленных, хотя никто не мог гарантировать, что они доедут живыми. Но Слава, по крайней мере, приказал их не трогать. Конечно, не по доброте душевной и не из жалости, а для того, чтоб их впоследствии можно было обменять на наших.

Машина с пленными успела отъехать совсем немного, как раздался оглушительный свист, а затем передняя стена дома напротив рухнула, как подкошенная. Клубы пыли заполнили всё пространство широкого двора. Повсюду валялись выбитые стёкла. Получили прилёт, хотя не должны были. Неонацисты отступили. Отступили давно. Кто же оказался таким неугомонным?

Тремя днями ранее, на подступах к городу, Слава принял тяжелейший бой, унёсший жизни трёх его сослуживцев. В итоге удалось уничтожить несколько единиц бронетехники врага и более двух десятков живой силы, но это бы не вернуло назад товарищей. В плен никого не брали. Из той роты остался лишь один выживший. И ему удалось сбежать. Слава помнил те страшные, налитые кровью глаза, смотрящие на него из-под покрова темноты. Мой друг стоял в каком-то странном оцепенении и не мог навести дуло автомата на эти жуткие нечеловеческие глаза, будто они загипнотизировали его подобно взгляду змеи. Славе казалось, что и зрачки, нацеленные на него в упор, стали вертикальными, и само тело врага, скрытое ночным мраком, было покрыто отвратительной змеиной чешуёй. Слава мотнул головой, и наваждение исчезло, а из зарослей колючего терновника послышались возня и хрип. Он бы ещё мог его догнать и добить либо взять в плен, но почему-то… отпустил…

В ту же минуту за спиной раздался оглушительный грохот. Это сдетонировали заряды в подбитом танке. Мой друг сорвался с места и побежал к месту взрыва, чтобы удостовериться, что никто из его подчинённых не пострадал.

4

Тогда, в зачищенном от нацистской чумы дворе у меня промелькнула мысль, показавшаяся абсурдной. Но Слава сказал, что это правда. Реальность, слой за слоем, вскрывалась передо мной, и я видела те же змеиные глаза, что и Ярослав, скрывшиеся в темноте, а затем будто снова вынырнувшие из неё, на расстоянии пятидесяти километров. Враг как-то выследил тактическую группу моего друга и ударил именно в то место, где шла зачистка. Хотя, я ещё могла списать всё на случайность, если б поблизости не работало целых восемь таких отрядов для зачисток.

Солдаты тут же заняли оборонительные позиции, наводчики принялись искать координаты для ответного огня. Гражданские снова попрятались в подвалы.

Я знала ответ, как и Ярослав теперь уже знал, только не мог понять, зачем, к чему эта бессмысленная месть на последнем издыхании. Змеиные глаза ещё долго будут стоять передо мной. Его позывной мой друг узнал случайно. «Змей». Почему-то Славины сослуживцы решили звать его личного врага именно так – «Змей». Может, они сами и придумали ему такое прозвище, а на самом деле его позывной был другим. Неизвестно, но кроме моего друга никто его не видел. И я стала думать, что его, быть может, и не существовало вовсе… Хотя, бред, конечно. Змей, правда, существовал. Пусть не физически, но как коллективный отравленный разум всех тех, против кого воевал мой друг.

В ту пору стоял туман, дожди и непроходимая грязь, но это не мешало подразделению Славы выполнять задачи по уничтожению боевой техники и живой силы врага.

После освобождения ещё нескольких дворов мой друг получил приказ прекратить зачистку и выдвигаться на северном направлении. Ему передали координаты вражеских позиций. Всё оборвалось у меня внутри, ведь Слава отправлялся в место, где принял свою смерть. Но он на полпути повернул обратно на юг, куда вела его интуиция. Ему не давал покоя Змей. А я бы советовала Славе плюнуть на него и сосредоточиться на первоочередной задаче. Хотя… Возможно, его интуиция не ошибалась. Да и его личный враг вряд ли б отстал сам, пока мой друг его не остановил бы. Так что… Иного пути у него просто не осталось. Любая дорога вела именно в ту точку невозврата, в которой произошло необратимое. И с самого детства Ярослав не мог свернуть на какую-нибудь другую, окольную тропу, ведь всё, почти всё предрешено, и финал известен с самого начала. Только не нам. Мы, как безмолвные зрители, сидим перед экраном, на котором крутится наша собственная жизнь, не в силах изменить исход, который известен лишь режиссёру. Выбор – лишь иллюзия, искусно обёрнутая в этикетку случайностей и личных предпочтений. На самом деле никто ни над чем не властен. В наших силах лишь досмотреть этот фильм до конца, либо уйти с сеанса.

Эта идея – идея о вечном возвращении – свела с ума одного знаменитого философа. Она поразила его разум и заставила пересмотреть свои убеждения, если вообще, не отказаться от них. И, что самое страшное, к его великому сожалению, официальная наука подтверждала теорию цикличности Вселенной. Но тот философ пошёл дальше. Он предположил, что, если в каждом новом цикле Вселенная до последнего атома с точностью повторяет себя? Это значит, что всё когда-нибудь будет вновь, и каждому человеку придётся переживать все испытания бесчисленное количество раз. В таком случае неотвратимость судьбы и отсутствие выбора являются краеугольными камнями, на которых зиждется всё Мироздание. По-видимому, у него у самого была тяжёлая судьба, поэтому он так и боялся её повторения, и мысль о вечном возвращении стала для него потрясением.

Между тем официальная наука вовсе не утверждала, что Вселенная должна непременно повторять себя. Распределение и сочетание атомов и их частиц на заре формирования космоса происходило рандомно, поэтому вероятность того, что в каком-то из циклов могла возникнуть точная копия сегодняшней Вселенной практически равнялась нулю. Но откуда в сознании людей так прочно засела идея о фатальности, о том, что всё заранее предрешено, и чтобы они не делали, от судьбы не уйдешь? Наверное, от собственного бессилия перед лицом природы и обстоятельств непреодолимой силы: социальных катаклизмов, как жернова перемалывающих своих жертв, неизлечимых болезней, словно насланных свыше за грехи, и т. д. Слава бы сказал, что нужно лишь одно: бороться, бороться и не засорять себе голову ерундой. Он не верил в судьбу, а между тем, она вела его в одном известном ей направлении, и, глядя на неё, казалось, что, действительно, всё на свете предрешено.

***

Я постоянно чувствовала спиной чей-то взгляд. Пронзающий, обжигающий душу, будто личный враг моего друга был повсюду, и следил теперь не только за ним, но и за мной.

Возможно, Змея и не существовало на самом деле, это чутьё привело Ярослава в то место, где он был нужен больше всего. Тот бой запомнился мне больше всего.

Вместе с бойцами добровольческого батальона, Слава и его сослуживцы взяли в кольцо 105-ю бригаду. Ту, самую зверскую, солдаты которой безжалостно расстреливали пленных и издевались над мирными жителями. Но Змея в ней не оказалось. Из выживших осталось только тринадцать чудовищ. И их число стремительно сокращалось. Никто не собирался лечить ублюдков, и они просто тихо подыхали от ран. По-любому, их всё равно ждала смертная казнь.

Враги пытались прорваться небольшими группами, но по их бронетехнике нанесли удары гиацинтами, что лишило их возможности разомкнуть кольцо. Несколько дней бушевали чудовищные грозы, расчерчивавшие небо розово-красными гигантскими молниями. Когда вой взбесившейся стихии смешивался с грохотом артиллерии, становилось жутко. Мне казалось, что я попала в самый настоящий ад, хоть я и знала, что его не существует. Единственное, что меня тогда утешало: то, что всё это делалось не зря. И мне тоже хотелось что-то сделать, помочь воинам, но вмешаться сквозь время я не могла.

Слава похудел, отрастил бороду, стал намного меньше улыбаться. Но я всё равно запомнила его таким, каким он предстал передо мной в одном из воспоминаний, на присяге после поступления в училище. Девятнадцать лет – так мало, но в свои девятнадцать он был крепче духом, чем большинство в сорок. Теперь, после смерти, он тоже выглядел на девятнадцать, и если б не взгляд, в котором разливался океан всей пережитой боли, я бы решила, что он, и вправду, ещё мальчишка.

То, что ждало его теперь – настоящая истинная жизнь, но она казалась ему нереальной. Он погряз в воспоминаниях, они захлестнули его, как волны губительного океана. Я должна была упокоить его душу, и я упокаивала, говорила, что ему нужно сосредоточиться на себе и на своём дальнейшем Пути, но Слава тяжело отпускал прошлое, хотя поначалу, при знакомстве, мне казалось, что всё как раз наоборот.

Передо мной мелькали вспышки взрывов и пули прошивали насквозь, но я была бесплотным духом, сопровождавшим Ярослава в его воспоминаниях о земной жизни. Мне никто не мог причинить вреда. Как и ему. Отныне всё встало на свои места.

Ему показалось, что среди дыма, в самый разгар битвы, мелькнули, будто наваждение, красные, налитые яростью глаза, и блеснула мерзкая чешуя его личного врага. Мой друг пальнул в ту сторону очередь из автомата, но там никого не оказалось.

– Ты гоняешься за призраком. – Шепнула я ему. – Это дух врага, а не реальный человек.

– Гонялся. – Поправил он, и я снова забыла, что путешествовала лишь по его воспоминаниям, а не по реальным местам битв.