Space Whale

– Разве нельзя зайти к старому другу просто так?

– Мы слишком старые друзья, чтобы ходить друг к другу просто так. Только не говори, что тебя послала Трибуна.

– Ты же знаешь, я не могу тебе врать, – Прохор делает огонь под сковородой тише и оборачивается к хозяину квартиры, – Джозеф, ты нужен правительству. Слышал про Луну?

– Про лунные казематы? Или про Луну в целом?

– Первое, – голос Прохора остаётся спокойным, в то время как его лёгкие наполняются тяжёлым воздухом. – Джозеф, на Луне вспыхнул бунт. Чертовски масштабный и, собственно, первый в истории бунт в Лунной тюрьме.

– С почином, – Джозеф открывает бутылку Patron, улавливая до тошноты знакомые нотки.

Прохор пропускает колкость мимо ушей и продолжает:

– Вскоре после его начала мы потеряли с ними связь и всё ещё не восстановили. Всё держится в строжайшей секретности, но если эта новость просочится в СМИ, люди потеряют доверие к Первой Трибуне. Ополчение нам спуску не даст.

– А мне то что? – Джозеф наливает себе четверть стакана. Подумав, доливает до половины. А затем ещё чуть-чуть.

– Начнутся беспорядки и на Земле. Вкупе со сбежавшими преступниками, ни к чему хорошему это не приведёт. Кто-нибудь может пострадать. Снова. Поэтому всё нужно сделать тихо.

– Что конкретно? Вытащить верхушку из мясорубки?

– Нет. Вернее, да. Не совсем. Для этого туда направляется отряд военного спецназа, к которому ты присоединишься в качестве консультанта. Но у тебя будут другие задачи.

– Ясно. Секретная миссия в секретной миссии. Опять. Какая цель? – спрашивает Джозеф, чуть морщась от маленького глотка.

– Документы. Тамошний главврач в последние две недели проводил исследования, которые очень интересуют правление. Естественно о них не должен знать ни твой отряд, ни охранники, ни, боже упаси, заключённые. И даже ты. Документы запечатаны и представляют ценность только в таком виде.

Прохор делает особый акцент на последнем условии. Удостоверившись, что Джозеф его понимает, мужчина говорит:

– Всё просто: летите в тюрьму; пока солдатня зачищает местность и эвакуирует администрацию, ты под шумок тянешь одну папку с десятком листов; прячешь её под рубашкой или ещё где; летите обратно, – Прохор берёт одну из чистых тарелок и перекладывает на неё пожаренные яйца.

– Угу, – Джозеф отставляет стакан, удовлетворившись вторым глотком, – что может пойти не так?

– Конечно, есть нюансы. Тебе, как гражданскому, не будет представлено оружие. Но ведь я твой друг, – Прохор снова подмигивает. Кивком головы он указывает на подаренную упаковку текилы: – Это у тебя взять с собой не получится, но, думаю, мы как-нибудь сможем не заметить, если у тебя вдруг окажется пятизарядный короткоствольный револьвер. Скажем, например, модернизированный «Smith & Wesson».

– Хм, а твои ребята вчера удивились встрече с ним.

– Ну, им не обязательно знать всё. Мне же нужно было проверить, осталось ли ещё что-то от твоей прежней формы. Кстати, они передавали тебе привет.

– Да, мило поболтали.

– Кое-кто из них считает, что тебе в Лунной тюрьме самое место. Предлагают не забирать тебя обратно.

– Боюсь, их мамаши не переживут такого расставания.

Прохор издаёт короткий смешок, выплёвывая изо рта кусочек завтрака. Отставив тарелку, он вытирает слюну и продолжает:

– Я бы сказал: «фу, как низко и дёшево», но правительство обращается за помощью к последнему пьянице. Вот что значит «низко и дёшево», – смеётся гость. – Кстати, ещё кое-что. Возьмёшь с собой «крысу». Она вытащит тебя прямо ко мне.

– Я думал, они незаконны.

– Незаконны. Для всех, кто законы не пишет, – подмигивает Прохор. – Так что скажешь, Джозеф? Спасёшь мир? Cделаешь доброе дело?

– Тебе что, двенадцать? Добрые дела давно ничего не значат.

– Брось, ты понял, о чём я. Можешь ещё послужить Единому Государству Земли?

Прохор знает, что Джозеф ещё не сломал ему протянутую руку и продолжает разговор только потому, что их отношения с некоторым допущением можно назвать дружескими. Когда-то они действительно такими были, но уже больше пяти лет так называемые товарищи встречаются только в условиях, похожих на нынешние. Хотя так хреново ситуация в мире не складывалась ещё никогда. Об этом точно знает Прохор. И он очень надеется, что до этого не догадается Бриггс.

В повисшей на томные секунды тишине закипает чайник. Его свист отдалённо напоминает гудок поезда, который отправляется из маленького посёлка в большой, неизведанный мир. Такие моменты вызывают в людях трепет, чувство неизведанного и тягу к новым местам и встречам. Ничего подобного в Джозефе не просыпается ни на йоту, и он выключает чайник, чтобы его голова окончательно не сломалась от внешних и внутренних шумов.

– Нет, – наконец отвечает Джозеф.

– Хорошо, – говорит гость. Он убирает незаконный предмет, и достаёт из своего пакета одну из тех папок, которые используют для ведения личных дел. – Понимаю. Но я хочу, чтобы ты знал, что где-то там, среди прочих освободившихся, бродит Сундара Азад. Без охранников, без камер. Ты бы мог случайно с ним встретиться, и никто бы не узнал… Кстати, ты бы его и сам не узнал – он так изменился…

Прохор поправляет квадратные очки и ненавязчиво роняет на стол фотографию красивого индийского мужчины. В его руках остаётся папка с делом об убийстве Елены Бриггс и её детей.

Наполовину пустой стакан текилы исчезает за один присест.

В комнате брифинга для солдат никто не удивляется тому, что Джозеф Бриггс опоздал почти на целый час.

Эпизод 2

Лето 2031 года аномально жаркое и душное. Солдатам, смягчив идущую службу, разрешают ходить в одних только майках или без оных в том случае, если они находятся в пределах территории и исключительно в свободное от занятий время. Благо, свободного времени у всей семнадцатой военной части хватает. Ношение штанов, правда, никто не отменял.

За неимением врагов внешних, ЕГЗ приходится бороться только против врагов внутренних, представленных политически неугодными Первой Трибуне чиновниками и бизнесменами, а также возникшим около шестнадцати лет назад Гражданским Ополчением. Для устранения первых, равно как и для шпионажа тут и там, ЕГЗ прибегает к услугам тайных агентов правительства. С Ополчением ситуация более неоднозначная. Изначально, «народное движение» протекало в мирных митингах и демонстрациях против Детективной Инициативы, проведённой Трибуной, однако уже вскоре переросло в погромы и особенно сильное недовольство правительством и его отношением к своим гражданам. Невзирая на то, что действие Инициативы было прекращено, мир между ополченцами и политиками так и не был восстановлен. Официальный язык в ЕГЗ один, но правительство и их оппоненты, очевидно, не хотят понимать друг друга.

Более того, с годами холодное соперничество стало лишь острее. Ополчение считает и открыто пропагандирует мнение, что ЕГЗ строит заговор против всего человечества и якобы что-то скрывает на Луне. Первая Трибуна же всё отрицает, заявляя в ответах о неумолимой опасности сбрендивших террористов-ополченцев. Как кошки против собак. И у всех есть почитатели.

Как бы там ни было, гражданские, решившие поиграть в солдат, не представляют реальной угрозы для армии ЕГЗ. Само Ополчение это понимает не хуже, предпочитая плетение интриг и заговоров, а также создание мелких боевых стычек, крупным военным противостояниям. Поэтому большинство прекрасно обученных боевых единиц Единого Государства чаще всего не имеют никакого опыта в настоящих боевых действиях и мало чем отличаются от зелёных юнцов в Ополчении, наивно мечтающих изменить мир.

Семнадцатая военная часть состоит из примерно тысячи отличных солдат в теории, и той же тысячи ни разу не стрелявших в живых людей парней и девушек на практике. И только для одиннадцати из них это в скором времени обещает измениться. Вчера вечером в часть поступил срочный приказ о формировании боевого взвода численностью не более десяти человек под руководством одного, самого толкового офицера.

В число «счастливчиков» попала и двадцатидвухлетняя Мизуки Канэко, которая ранним утром направляется из казармы в дом офицеров.

Оба здания располагаются с противоположных сторон выметенного до блеска плаца, по которому марширует строй из пятидесяти солдат. Ещё около сотни молодых вояк тусуются возле своих казарм, которые остались уже за спиной Мизуки. С другой стороны плаца, помимо дома офицеров, выстроены медпункт, общая столовая, склады и ангары, и старый штаб – здание управления, которое умышленно не ремонтируется, чтобы сохранить старинное представление о службе. О том времени, когда мы воевали между собой за территории, разделяемые воображаемыми линиями – границами разных стран. Когда солдаты погибали в гуще сражения, а не сражённые солнечным ударом во время покраски недавно покрашенных бордюров.

Абсолютно каждый взгляд – по крайней мере, так кажется Мизуки: сказать точно она не может, так как её собственные глаза безжалостно слепит солнце, – прикован к ней. Все, включая старших офицеров, завидуют, глядя на её выглаженную форму и начищенные сапоги. Сама же Мизуки, чертыхаясь, завидует остальным: если бы они в лёгких маечках только представляли, как полное обмундирование кипятит девушку в своих душных объятиях!

Её утешает только то, что скоро это закончится и она отправится на свою первую боевую миссию.

Правда, она ещё не догадывается куда и зачем, но это уж точно лучше, чем днями жариться на плацу, подметать лужи и слушать постоянные насмешки от идиотов, которыми полнится её окружение.

Часть насмешек достаётся Мизуки за её богатую семью и её выбор отказаться от родительских денег и пойти в армию. Часть – за то, что она отличница и одна из лучших во всей части. Она затмевает показатели не только сослуживцев, но и подавляющего количества офицеров. Но большая часть неглубокомысленных приколов достаётся ей за то, что она – девушка. И вот у неё появляется шанс избавиться от тупоголовых сверстников и найти боевых товарищей. По-настоящему боевых.

Думая об этом, Мизуки Канэко не замечает глупую, беззаботную улыбку на своём светлом красивом лице и лёгкое головокружение. Пройдя ещё несколько метров, девушка теряет сознание и падает на дорожку, ведущую к дому офицеров.

Кристина Китон сидит на крыльце девятой казармы. Невыносимое пекло раздевает её, как и остальных, до одной лишь майки и штанов. Всюду пахнет жарой: пот, машинное масло, спёртый воздух, от которого на секунду-другую перехватывает дыхание. И ни одного, даже самого слабого дуновения ветерка.