Аугенблик

– Понятно, – протянула моя милая заговорщица, изображая небольшое недовольство.

Я провожал Тонечку, идя в обратную сторону. Она ничего не спрашивала про нашу с ее сестрой ночь, не решалась. Я понял, что инициативу должен проявить я.

– Ты чего так рано сегодня?

Тонечка с пару секунд помолчала, а я заметил ее волнение.

– Я знаю, – продолжил я, – что Исаев закупает очень дорогое оборудование, пресс для стружки и еще что-то… Вы вчера по этой теме уезжали в Москву?

– Да… – думая о чем-то другом, неопределенно сказала Тонечка. – Исаев вообще расширяться хочет. Наш бизнес процветает!

– Тонечка, радость моя, – взял я обычный свой тон, – но ведь ты же не только про это хочешь рассказать!

И, не дав ей ответить, вновь притянул к себе ее кудрявую головку, нежно поцеловал, используя при этом наш условный поцелуй, обещающий согласие на самые решительные действия.

– Щекотно! – заиграла Тонечка плечами. – Женька, давай не сейчас. Я действительно должна быть рано.

Я глядел в ее распахнутые глаза, немного испуганные, немного тревожные и понимал, что все нормально, что ничего страшного не происходит. Тонечка откинулась назад (мои руки крепко держали ее за талию), и смотрела не меня. Она улыбалась, и столько задора было в этой улыбке, столько озорства, что я полностью расслабился.

– Какая же ты у меня красавица, Тонечка! – абсолютно искренне восхитился я, – обалдеть!

– Правда? – лукаво приняла она мой комплимент.

– Правда! – продолжал восхищаться я.

Тонечка тоже расслабилась, и это было заметно.

– А как же наша Анечка? – уже не просто лукаво, а с выраженным озорством в голосе спросила она?

– Да! Примерно тем же тоном ответил я. – Как же наша Анечка?

Тонечка спохватилась, как-то совсем по-детски сжала губки и втянула голову в плечи.

– Женька! Ты представляешь, Анька ходит странная такая, все время улыбается и… ничего не рассказывает! Вообще ничего! И это мне-то! Что ты с ней сделал? Что вы там проделывали?

Я отпустил Тонечку из своих объятий, отошел назад на один шаг, и, принимая детское поведение моей прелестницы, театрально выражая застенчивость, потупил взор и «посверлил» мыском ноги землю, а пальчиком свою ладонь глупо ответил:

– А я больше не буду!

Тонечка звонко рассмеялась – прежние отношения восстановились, тревожные мысли, совсем расстроившие меня ночью, почти полностью прошли.

Закончив эту ласковую игру, подаренную нашим детством, Тонечка стала серьезной. Она приблизилась ко мне, заглянула в мои глаза и, несмотря на то, что мы были одни, тихо, почти шепотом проговорила:

– Женька, сегодня приходи… Опять на всю ночь! Придешь?

И опять, как и прежде, изобразив секундное раздумье, я выразил абсолютное согласия такими точными словами:

– …Ну, я не знаю!..

При этом я поглаживал Тонечкину спину, медленно опускаясь все ниже и ниже, и, добравшись до тугих симметричных выпуклостей, обхватив их ладонями, сильно прижал к себе и потерся своим, воскресшим инструментом о то Тонечкино место, где у некоторых девушек еще живет честь.

Тонечка снова отклонилась и весело, с наигранным удивлением смотрела на меня своими прекрасными еврейскими глазами.

– Женька, пусти… – мне правда к Исаеву нужно… Береги силы!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В этот раз мы спали, как муж и жена в свои первые брачные ночи. В этом были свои недостатки, но также были и свои преимущества. Той страсти, которую мы с Тонечкой не могли обуздать в первую нашу ночь, уже не было. Зато и не было никаких тормозов. Мы смело экспериментировали, спокойно договариваясь об этом, и нам обоим это очень нравилось!

Мы не стали изводить друг друга, и, вдоволь наигравшись, лежали и разговаривали. Тонечка рассказывала про национальные обычаи своего народа, и я всякий раз удивлялся, насколько много она придает значения этой теме, и насколько много она про это знает.

Потом Тонечка внезапно для меня загрустила. Это проявлялось потому, что ответы ее на мои вопросы были однозначными. Я понимал, что она о чем-то думает и это что-то для нее, да нет, для нас обоих много значит. Я не стал спрашивать ее о причинах такой перемены настроения. Зачем торопить события – любой серьезный разговор должен «созреть». И я ждал. И я тревожился.

Когда молчание стало в тягость, Тонечка решилась:

– Жень, – осторожно спросила Она, – ты думал о нас… о нас в будущем.

Тонечка произнесла это очень серьезно и с оттенком уже нескрываемой грусти. Я почувствовал, что в наш мир, в котором был я, была Тонечка Воробьева, ее сестра-близняшка… в наш общий мир, в котором были наши приключения, вошла какая-то непонятная, но уже обозначившаяся по знаку сила. И знак этот был противоположным нашему счастью, пусть порой и такому непристойному.

Я некоторое время молчал, не представляя, как ей ответить.

– Тоня, – начал я спокойно, – конечно думал. Я и сейчас думаю. Ты очень умный, очень славный человечек. И все понимаешь. Все понимаю и я. Какое у нас может быть будущее? Все не так просто. Совсем не непросто.

Тонечка лежала на спине, уставившись в потолок, слушала меня и молчала.

– Мы с тобой молодые и сильные, – продолжил я, выделив последнее слово. – Грех не использовать молодость и наш потенциал.

Тонечка продолжала слушать молча.

– А теперь попробуй представить, что ты уходишь от своих корней. Уходишь решительно и бесповоротно. Ты представляешь, сколько всего ты потеряешь?

– Я уже один раз попробовала! – внезапно перебила меня моя милая слушательница.

Я спросил не сразу:

– Ты перемену фамилии имеешь в виду?

– Да. Я думала, что все просто. У меня вышел серьезный конфликт с дедушкой. Он был добр и ласков, но ведь он прошел всю войну! Когда с его мнением не считались, он мог быть очень упрямым, злым и даже жестоким. Анечка всегда была мягче, никогда с ним не ссорилась. А мне хотелось самостоятельности, мне хотелось, чтобы и с моим мнением считались тоже. Какая же я дура! Ведь теперь ничего нельзя изменить. Нельзя просто сказать: «Прости, дедушка, я была неправа».

В голосе Тонечки появились плаксивые нотки.

– Тонечка, хорошая моя, – успокаивал я ее, – послушай, если ты мне веришь…

– Я очень тебе верю! – искренне произнесла она.– Наверное, даже больше чем себе!

Я собирался с мыслями и ответил не сразу:

– Твой дедушка очень любил тебя. Это же очевидно! Мой дед тоже офицером был, и мой отец тоже воевал и даже был ранен. Он много рассказывал про те страшные годы войны. И я очень хорошо понимаю, как тогда война ломала людей. Ни твой дедушка, ни ты, совершенно ни в чем не виноваты. Просто… вот так, в наше мирное и беззаботное время, когда наши же «Исаевы» делают свой бизнес, когда такие, как наш Дима, воруют у своих же, некоторые честные и добрые люди все еще ощущают на себе отголоски той войны.