36 вопросов по истории Великого княжества Литовского

Автор хочет, говоря в полушутливом тоне, обратиться к «исторической презумпции невинности», то есть указать, что захвата города не было, пока этот захват не доказан.

В принципе, можно было бы даже ограничиться подобным подходом.

Стоит отметить, что затасканное в исторической литературе утверждение о приглашении новогородским боярством Миндовга к себе на княжение не имеет вообще никакой основы в достоверных документах. Это хороший пример перехода обычной шаткой гипотезы в разряд фактов, то есть образец исторического мифа.

Однако в качестве аргумента в пользу добровольного объединения тут уместно упомянуть некоторые достоверные летописные сведенья.

Известно, что одним из веских аргументов в пользу добровольного принятия балтского правителя-язычника в славянском городе может служить крещение монарха. Дело в том, что историкам известна ситуация, в которой крещение было связанно с мирным принятием литовского князя, и она отлично задокументирована в достоверных источниках. Речь, разумеется, о крещении убийцы Миндовга, псковского князя Довмонта, который принял христианскую веру и прекрасно служил взявшим его к себе псковичам, оставив о себе хорошую память. Хорошую настолько, что бывший язычник даже был канонизирован и стал святым русской православной церкви.

Не удивительно поэтому, что православное крещение Миндовга, рисуя аналогию со случаем Довмонта, позволяло бы подкрепить версию о мирном появлении балтского князя в Новогрудке.

И летописное свидетельство о крещении Миндовга действительно есть.

Густынская летопись сообщает, что в 6754, то есть, по современному счёту, 1246 году:

«Великий князь литовский Миндовг принял веру христианскую от востока, со многими своими боярами».

Итак, балтский нобиль принял восточное христианство (православие) да ещё и со многими боярами, что явственно свидетельствует в пользу политической мотивации такого шага.

Казалось бы, вот отличное свидетельство в пользу добровольного принятия своего по вере князя в Новогородской земле. Проблема здесь в источнике этих сведений. Густынская летопись является поздним документом. К тому же, информация о православном крещении Миндовга не подтверждается надёжными источниками. Всё это приводит к тому, что большинство исследователей, не без оснований, отрицает теперь крещение 1246 года.

Но автор уже спешит достать из рукава джокер и слегка расстроить сторонников теории захвата Новогрудка. Для этого нужно обратиться к достоверной Галицко-Волынской летописи. В ней можно прочесть следующие строки:

«Войшелк начал княжить в Новогородке, и находясь в язычестве начал проливать много крови. Убивал он каждый день трёх-четырёх человек. А если в какой-то день никого не убьёт, очень печалился. Если же убьёт кого, тогда веселится. Потом вошёл страх Божий в его сердце, и он думал, желая принять святое крещение. И крестился тут же в Новогородке, и стал христианином».

Томас Баранаускас, в своей работе «Новогрудок в XIII веке: история и миф», пишет, что приведённый выше текст ГВЛ «отражает насильственное вокняжение Вайшалгаса в Новогрудке, за которым следовали жёсткие репрессии».

Автор уже заочно оппонировал литовскому специалисту, указывая на то, что о происхождении якобы репрессируемых ничего не сказано, и не ясно почему они должны быть несчастным мирным населением Новогрудка (а именно к такому пониманию подталкивает работа Томаса), а не политическими противниками литовского происхождения, или пленными волынцами, или, к примеру, татарами.

Но в контексте этой главы важнее другое. Обратите внимание на суть достоверного сообщения летописи.

«И крестился тут же в Новогородке, и стал христианином».

Эти данные и являются той самой вожделенной информацией о крещении князя-язычника во время правления в древнерусском городе.

Отрешившись от притянутых за уши репрессий и некоего катарсиса, которым летописец объясняет желание правителя креститься, можно выделить именно информацию о принятии Войшелком христианства. Крещение правителя, безусловно свидетельствует тут в пользу добровольного принятия местным населением балтского князя.

Правда, согласно летописи, крещение происходит несколько позднее начала княжения, но это, по мнению автора, никак не меняет сути: князь-язычник был крещён во время правления в христианском городе, примерно так же, как это произошло в случае Довмонта Псковского.

В таком контексте важна и достоверная информация ГВЛ о поддержке Войшелка новогородцами, когда тот «взяв с собою новогородцев, пошёл в Литву княжить». Как видно, жители Новогрудка, будучи жертвами репрессий, о которых писал Баранаускас, почему-то поддерживают Войшелка. Не говорит ли это о том, что никаких репрессий не было, а как раз наоборот: крестившийся ради правления в Новогрудке Войшелк, стал для славянских жителей региона своим князем, таким, каким был для псковичей литовский перебежчик Довмонт.

Разумеется, сообщение летописи подталкивает к тому, чтобы видеть в крещении новогородского правителя политический акт, а не просто спонтанное действие. Войшелк, как следует из документов, был активным, и не лишённым расчётливости, политическим и военным деятелем – сыном своего отца, хитрого и успешного тактика. И поэтому решения князя стоит осмыслить с позиций политического прагматизма.

Вероятно, впрочем, что сама политическая концепция могла быть определена Миндовгом. В рамках такой системы верховный правитель оставался язычником (Миндовг был им, даже формально приняв католицизм), а его близкие родственники, правящие в важнейших славянских городах, принимали восточное христианство. Подобное предположение объясняет христианское крещение братьев Тройденя. Эта же система видна во времена Гедимина, когда его сыновья принимали христианство и правили в христианских уделах. Разумеется, тут можно указать и на исключения из правил, как, например, язычество витебского князя Альгерда, которое, впрочем, оспаривается на основании некоторых документов, в частности, Синодика Киево-Печерской лавры и торгового договора Гедимина с Ливонским Орденом от 1 ноября 1338 года.

В финале данной главы автор хочет подчеркнуть, что значение недоказанного захвата Новогрудка в любом случае преувеличенно. Теоретически, этот захват мог иметь место, но отношение к нему местного населения всё равно может служить предметом дискуссии. Интерес к недоказанному захвату обусловлен, очевидно, желанием ответить на вопрос чьим государством было ВКЛ.

Однако стычки феодалов на ранних этапах становления державы, конечно же, не определяют, сами по себе, национальный характер полиэтнического государства, который зависит от политической и культурной роли того или иного этноса.

Сочетание культурной доминации предков белорусов с их политической субъектностью, позволяют нынешним белорусам считать наследие ВКЛ своим, независимо от обстоятельств экспансии балтских нобилей XIII века.

Правда ли, что правящая династия Литвы происходила от полоцких князей?

Открыв «Воскресенскую летопись» XVI века можно прочесть следующие строки:

«Княжили Рогволодовичи в Полоцке, и напал на них Мстислав Володимирович Мономах, и Полоцк взял, а Рогволодовичи сбежали в Царьград. А Литва в ту пору давала дань князьям Полоцким, но правили ей свои гетманы… Вильняне взяли себе из Царьграда детей князя полоцкого Ростислава Рогволодовича, князя Давила и его брата, князя Мовкольда… А у князя Мовкольда сын, князь Миндовг».

Подобная версия происхождения правящей династии ВКЛ нравилась Николаю Ермаловичу, но даже этот белорусский историк-романтик, не всегда придерживающийся правил строгой научной работы, отметил нетипичные для полоцких князей имена царьградских Рогволодовичей.

Теперь данные поздней «Воскресенской летописи», касающиеся предков Миндовга, могут иногда поддерживать маргинальные историки-любители.

В достоверных источниках князь Ростислав Рогволодович не появляется. И уж тем более мифическими фигурами выглядят его дети, носящие неизвестные у полоцких Изяславичей имена.

В связи с этим, в академическом дискурсе полоцкие корни единственного короля Литвы почти всегда определяются как легенда, созданная летописцами ради обслуживания претензий российских царей на земли Великого княжества Литовского.

Правда ли, что правители Литвы происходили от римского перебежчика Палемона?

Некий знатный римлянин – Палемон, согласно легенде, отправился в регион реки Неман, где и поселился со своими товарищами, найдя высокие горы, дубравы и множество дичи. Конечно, Палемону приглянулась такая благодатная земля, и «римляне» остались там жить навсегда.

Такие сведенья содержаться в «Хронике Быховца».

Создателем, (а иногда лишь популяризатором) «римской версии», считают польского историка Матея Стрыйковского, который работал в XVI веке. Кроме того, предполагается, что основу легенды заложил ещё польский хронист XV века Ян Длугош, отмечавший сходство литовцев с итальянцами.

Любопытен в данном контексте «российский ответ Голливуду», то есть аналогичная легенда, созданная как часть идеологии московских правителей.

В письме царя Ивана Грозного к военному деятелю ВКЛ Александру Ивановичу Полубинскому содержится достаточно подробный пересказ московской легенды:

«Август, кесарь римский, обладая всей вселенною, поставил сюда брата своего Пруса, который уже был упомянут. Дланью и милостью живоначальной Троицы создалось царство в Русии: в четырнадцатом колене от Пруса пришёл Рюрик, стал княжить в Русии и Новгороде, и сам назвался великим князем и город Великим Новгородом нарёк».