Девочка без прошлого

– Нечего делать не надо, – смело заверил он. – Если девочку никто не ищет, следовательно, она не пропала.

– Как не пропала? – не понял я. – Она мне сказала, что сбежала. Где-то ее точно ищут. Только ищут как-то не стандартно. Тихо и скрыто. Не так, как обычно.

Чарок сделал жест, призывая меня успокоиться.

– Дети часто врут, – сказал он. – Может быть ни с какого детдома она и не сбежала. В крупных городах много малолетних беспризорников; один из них тебе и достался.

Он пожал плечами.

– Согласен, хорошего мало, но, прежде чем делать выводы, присмотрись к ней, – Чарок покачал головой. – Ты ведь так и не позвонил в полицию?

– Нет.

– Ты все сделал верно.

До этого я был убежден, что все сделал неправильно.

– В детстве моя мама говорила, что детей приносит аист, – сказал Чарок, поглядывая то на меня, то в окно на конвейер. – Только я ей не верил. И не из-за того, что аисту слишком тяжело тащить ребенка. Просто, ее мнение не вязалось с моей реальностью. Вот, если бы она сказала, что детей приносит дед-Мороз, я бы поверил. Дед-Мороз не раз приносил нам хорошие вещи. Аист для подобной работы совсем не вязался у меня в голове. Однако, мама не отступала и уверяла меня, что это действительно так, – он приподнял брови, будто говоря: «Не веришь? Поверь» – Меня тоже приволок аист, и они приняли меня в семью вместе с братом, которого тот же аист принес годом ранее.

– У тебя есть брат?

– Да, – кивнул он, отвлекаясь от рассказа. – Он живет в Верхней Баканке. Рядом с рекой. Отстроил себе дом после наводнения и живет там с женой и двумя детьми. Мы с ним редко видимся. Но я о другом, – Чарок прочистил горло, и, прищурившись, остановился на сером небе за окном. Солнце с трудом проглядывало сквозь плотные тучи, а Чарок с трудом выкладывал очередной пример, оказавшийся не совсем обычным, но очень обстоятельным. – Есть такое суждение, что сей чертов аист никогда не ошибается адресом. Вот я, о чем. Если ребенку суждено появиться в том доме, значит суждено.

Я откинулся на спинку стула. Чувствовалось облегчение после того, как история с Алиной открылась еще одному разуму. Я провел с девочкой уже две ночи, ощущая на плечах невиданный ранее груз, и когда груз облегчился, понял, что сидеть бывает приятно, равно, как и стоять. Все дело в мыслях. В восприятии.

– Кто-то из соседей знает что-нибудь о тебе? – поинтересовался Чарок.

– Я с соседями не общаюсь. И они меняются каждые полгода. Там ужасный район. Кругом нелегалы, беженцы и гастарбайтеры. Их самих дома не застанешь. Работают день и ночь за копейки.

– Хорошо, – он провел по шершавому подбородку, будто стирая крошки. – Значит, никто не знает, есть ли у тебя семья или нет, чем ты занимаешься и все в подобном роде?

– Нет, – я помотал головой. – Из соседей никто. Чаще всего меня видят пару продавщиц в магазине недалеко от дома. Я захожу туда раз в два дня. Но я им о себе не рассказываю. И они никогда не спрашивают. А что?

– Оставь девочку на время, – вдруг сказал Чарок.

Я вздрогнул.

– Оставить у себя? Но…

– Да, – повторил он. – И ничего не бойся. Побудь с ней. Войди в доверие. Почувствуй, что ты не один на свете!

– А дальше? – перебил я. – Я же не смогу быть с ней всю жизнь. Она не мой ребенок. Рано или поздно история вскроется и конец.

– Не будет никакого конца, – спокойно говорил он. – Ты же помнишь про аиста?

Я не ответил.

– Про аиста, что никогда не ошибается адресом, – уточнил Чарок, и его брови едва заметно поднялись. – Дай девочке самой подсказать тебе, что делать.

– А если не подскажет?

Тут Чарок скособочился, перевалился на левую сторону стула, так, чтобы быть поближе ко мне, и прошептал:

– Подскажет. Дай ей несколько дней. Уверен, что все разрешится, и ты предпримешь верное решение.

В течении дня я несколько раз вспоминал аиста, никогда не ошибающегося адресом. Для меня все было просто. Аиста нет, а Алина увязалась за мной, потому что идти ей было больше некуда. Она замерзала, изнемогала от усталости и голода, и я, возможно, был единственным прохожим, удосужившимся бросить ей что-то под ноги. «Так совпало, – уверял я себя. – Так совпало».

Прощаясь с Чарком в то пасмурное утро, я еще не знал, что больше его никогда не увижу. Я планировал забежать к нему вечером после смены, побеседовать, спросить что-нибудь еще, но судьба распорядилась иначе. О том, что произошло я узнал на въездном КПП.

Мельница первичного помола, куда мы сгружали мергель, была остановлена. В очередь на выгрузку встало сразу три КАМАЗа из четырех, пребывающих на смене, и все они были в грузу. За ними я увидел толпу мужиков, заглядывающих в бункер, где вращались мельничные колеса. Разумеется, и они тоже были остановлены.

Сначала я решил, что кто-то забастует. Но когда увидел, что на подъезде к зданию стоит полицейская машина, и со стороны главных ворот мчится «скорая помощь», понял, что случилось что-то серьезное. Вопрос стоял только что и с кем. Несчастный случай на производстве значился не такой уж редкостью, но привыкнуть к подобному было невозможно. Ссадины, раны, переломы, отрывы конечностей, серьезные травмы головы и позвоночника, ожоги от возгораний – все случалось в истории завода «Октябрь». И люди, работающие здесь не одно десятилетие, изредка делились историями, как когда-то что-то произошло с одним из его товарищей. Даже мне за мои пять лет помнятся два жутких происшествия, едва не закончившихся гибелью сотрудников завода. В одном из них во время ремонта ходовой на КАМАЗе кабиной придавило механика. В другой, в результате пожара из-за обрушения стенки печи, ожоги четвертой степени тяжести получили несколько человек.

И тогда все было точно так же, как сегодня. Толпа, полиция, скорая помощь. Действие, казалось бы, отрепетированное до мелочей. Сейчас достанут пострадавшего, приведут в чувство, окажут первую медицинскую помощь. Полиция начнет оформлять свои документы, «скорая помощь» – свои. Пройдет какое-то время и судорожный ритм завода снова войдет в прежнее русло.

Так должно было быть и сегодня, но, чем ближе я подбирался к скоплению рабочих, тем больше понимал, что что-то не так. Толпа, призванная кричать и гоготать, молчала, и эта не свойственная ей и в крайней степени пугающая тишина, нагнетала такой ужас, что во рту у меня пересохло, и по коже побежали мурашки. Молчащие мужики, молчащие мельницы, молчащее все вокруг – для цементного завода нечто подобное являлось большой редкостью, и, признаком плохого.

Я стал пробиваться сквозь толпу к бункеру. У конвейера меня кто-то толкнул, и сказал, чтобы я не мешался. Конвейер был оцеплен красной лентой. Несколько сотрудников полиции охраняли входы и выходы в бункер мельницы. Никаких следов пострадавших с первых минут я не нашел, но по тому, как вели себя люди, было ясно, что с мельницей что-то не так. Чтобы конвейер останавливали из-за инцидента, я видел лишь однажды, когда туда угодила собака. К счастью, один из рабочих вовремя успел ее заметить и собаку спасли. Сегодня многое отличалось от того случая.

Полиция, врачи и начальники цехов собрались у чернеющего жерла, откуда исходил столб пыли, и о чем-то шепотом совещались. Лица у всех были подобно небу над головой. Сквозь тучи с самого утра не проглядывало солнце, и я вдруг подумал, что последний раз это произошло, когда Чарок провожал меня на смену. С тех пор прошло несколько часов, и тучи превратились в угрюмое озеро, где нет ни рыбы, ни змей, зато хватает монотонности и мрака.

О том, что случилось, мне рассказал один из товарищей, работавший на КПП. Во время его рассказа меня словно пропустили через мясорубку. А, когда он закончил, из моей груди рвался судорожный вопль. Я глянул на дымовые трубы и вдруг почувствовал, как ветер толкает меня прочь от конвейера. Уводит куда-то в сторону, чтобы я не смотрел на пыль и растерянных людей. Весь персонал завода стекался к мельнице, как на митинг, и только меня теперь влекло оттуда прочь.

По-над конвейером и рядом с мельницами не было камер видеонаблюдения. Не было их и на КПП. Первым и единственным свидетелем происшествия должен был стать оператор пультовой, в обязанности которого входило следить за передвижениями конвейера. Но в момент несчастного случая его на месте не оказалось, потому что начальник цеха разрешил ему уйти на перекур. Чарок никогда не препятствовал подобным потребностям своих подчиненных, а сами подчиненные никогда себе не отказывали в том, чтобы лишний раз отойти от своих обязанностей. То, как Чарок зачем-то заглядывал в бункер, видел лишь машинист вращающихся печей, случайно проходивший мимо мельниц. Особого значения тому он не придал.

В 17:30 мельница вторичного помола автоматически отключилась. Конвейер остановился. Рабочие стали искать причину. Была поднята тревога и вызван ответственный персонал. Мельницу обесточили. Пост охраны на КПП предупредили, чтобы ни один из КАМАЗов не удосужился заехать на выгрузку. Несколько человек пытались найти главного на пультовой – но Чарок отсутствовал. Тогда-то и появилось предположение, что он мог стать причиной аварии, либо, как минимум, знать, что послужило отключением мельничных колес. Очень редко, но иногда на конвейер вместе с камнями попадал металл, и для мельницы вторичного помола это было начало конца. Автомат, срабатывающий по нагрузке – одно из верных средств спасения дорогостоящего оборудования, но так как никто толком не знал, что послужило причиной остановки, перед запуском было решено проверить короб для насыпи.

Кровь на рабочих колесах мельницы обнаружил дежурный электрик. Он же заметил и предметы одежды. Измельченный мергель впитывал влагу не хуже морского песка, поэтому большая часть следов исчезла еще до того, как на место происшествия прибыли соответствующие службы. В итоговом протоколе было написано, что Чарок зацепился за ленту, пытаясь столкнуть с конвейера какой-то предмет. Так ли было на самом деле, уже никто не узнает.

Глава 5

Пляж

Я пришел домой в полном беспамятстве. Лишенный в одночасье души и тела, я грохнулся на стул, подпер подбородок кулаками и просидел так около получаса. В голове не было ничего, кроме серой дымки, точно стянутой с того воскового неба, что висело над трубами завода, когда остановился конвейер.

Однажды я все-таки шевельнулся, и увидел кота на соседнем стуле. Бен сидел и смотрел на меня, а черные полосы вились по его лбу, как ручейки, утопая где-то за ушами. Во взгляде его читалось все что угодно, только не голод. Едва ли не впервые Бен смотрел просто из любопытства. Ему было интересно, что случилось, и я бы рассказал ему, если бы он слышал.

Я протянул руку, но кот увильнул и спрыгнул со стула.

Мне стало невыносимо грустно. С тех пор как я переехал в Новороссийск прошло столько лет, а кроме Чарка мне так и не повстречался человек, способный развеять тревогу, какой бы тяжестью она не обладала. Я чувствовал утрату. Мне было больно и тоскливо. На глаза навернулись слезы, и я бы, наверное, расплакался, если бы в тот момент меня не коснулись две теплые ладошки. Ладони легли на глаза и передо мной стало темно и тихо. Как ночью.

Я ждал, что девочка что-то скажет, но Алина молчала.

Она держала свои ручки на моих глазах, пока я не почувствовал, что тоска и боль покидают меня. Я начал дышать. Глубоко и медленно, как во время сна. Комната становилась все дальше и дальше. Забрезжил спокойный свет и где-то в нем из беспомощного, убитого горем человека родился новый человек.

Я уснул.

Не знаю, сколько времени я проспал. Был поздний вечер. Я зашел в гостиную и обнаружил Алину перед телевизором. Рядом с девочкой лежала книга, открытая на том же самом месте, где мы закончили чтение в прошлый раз.