Вор на доверии

– А дальше?

– Долг погасил, еще хуже влип. Она знала, где меня найти, натравила бандитов, сказала, что я деньги украл. Поставили на счетчик, вот и накапало. Частями пробовал отдавать, не вышло, людей подставил, двоих убили. Если не отдам, все. Сказали, убежишь, на твоей родне отыграемся. Я к отцу обратился, он мне должен, мог бы и выручить! Если денег нет, занять мог, но он отказался. За мать боюсь! Если не отдам, ее найдут.

– И что делать? – Карина не понимала, куда он клонит.

– Есть одна мысль. Мне главное, сегодня выскочить из-под раздачи, – Борис смотрел на нее в упор, глаза в темноте блестели. – Только вряд ли ты согласишься…

Но она согласилась. А что было делать? Ее подвезли прямо к подъезду дома. Карина была в смятении. Она ввязалась в какую-то немыслимую авантюру, утешало только одно. Она спасет Бориса, перед которым она чувствовала вину, а с Драмой потом объяснится, тот поймет. Немного смущало, что Драма с легкостью согласился заплатить. Для нее самой сумма была гигантской, для Бориса тоже, а для того, видать, семечки, или все-таки влюбился. Может, надо было просто попросить? Нет, тогда бы не дал или обратился в милицию. Или к другим бандитам, а тут ждать нельзя.

– Ты не дрейфь, мы подождем, – подбодрил Володя, врач Скорой помощи, как выяснилось, друг Бориса. Высокий интеллигентный парень, а с Драмой разговаривал, будто бандит самый настоящий. Карина поднялась по лестнице, прислушалась возле дверей, но, кроме стука собственного сердца, ничего не услышала. Нажала кнопку звонка, что-то будет? Драма, наверно, посмотрел в глазок, открыл без опаски.

– Привет, моя радость, – он беспечно улыбался.

– А где Борис?

Карина зашла. Драма поцеловал ее в бесчувственную щеку, помог снять рабочую курточку. Они прошли в комнату. Борис был скован наручниками. Он сидел на кровати, закинув пятку одной ноги на колено другой, и курил. Этакая небрежная поза! Щиколотка задранной ноги была пристегнута наручником к спинке кровати. Борис криво улыбался. Дескать, он часто так сидит, ничего особенного, очень удобно. На столике, рядом с выпивкой и закуской, лежала толстая пачка долларов, целая стопа, на кровати валялся черный пистолет. Драма усадил Карину в кресло, сам сходил на кухню, вернулся с бутылкой виски и чистым фужером.

– Тебе надо выпить, – сказал он Карине, усаживаясь. – Все нормально, не беспокойся.

Она только после этих слов осознала, что дрожит. Очень сильно дрожит, трясется от страха. Драма налил виски в фужер, вежливо подал. Дождался, пока она сделает глоток, убедился, что она вполне себе держится, после чего налил себе и Борису, улыбнулся.

– Ну! Брачные аферисты, похитители невест. Выпьем за счастливую встречу отца и сына. Германа сегодня поминали, хватит, сейчас повод не трагичный.

Карина ничего не понимала. Кто тут отец и сын? Но чокнулись и выпили.

– Папаша называется, – Борис дернул кистью руки. – Вначале из пушки пальнул! Потом браслетами сковал, теперь пить заставляет. Чуть насмерть не завалил сыночка дорогого.

– Ты первый ствол направил! – Драма кивнул на кровать, где лежал пистолет. – Откуда мне знать, что ты его в детском магазине купил?

– Почему в магазине. На вокзале, в палатке.

Шутки странные, подумала Карина.

– Совсем как настоящий, – объяснял Драма. – Ворвался, угрожал стволом, обыск устроил. Детишки пошли, никак не успокоить! Только резиновой пулей. Как раз на такой случай держу. Предусмотрительность, сынок. Я ствол за спинкой кресла держу, под рукой, приголубил бы тебя сразу, но девушку выкупить хотел мирным путем. А вы, значит, в сговоре. Молодежь, разве так можно! А если не я, кто посторонний, ты бы мигом в путешествие отправился, на встречу с Германом. Помянем, земля ему пухом. Сейчас выпьем, и все расскажешь.

Это какой-то бред, решила Карина, и перестала думать. Сами разберутся!

– Дружки его где? – Драма поставил фужер, взглянул на нее строго.

– Внизу ждут, – краска хлынула ей в лицо. – В машине.

– Связь какая? – Драма смотрел на Бориса. – Не тяни.

– Радиотелефон, – нехотя ответил тот.

– Скажешь, хозяин ментов вызвал, пусть убираются, а ты тут выкрутишься. Звони!

– Может, отдать деньги? Хотя бы часть. У меня сегодня крайний срок.

– Пока все не расскажешь, никто денег не получит. Тебя кто-то кинул, а ты подставил Германа, этого я не прощу. Надо разобраться, кто тут воду мутит, иначе вас сожрут, детки. Карина пойдет сейчас отдыхать, а ты все расскажешь. Это понятно? Но вначале позвони, чтобы люди не парились.

– Надо отдать деньги, – упрямо сказал Борис. – Срок до полуночи.

– Успеем, мне нужна информация. Дай отбой дружкам, их впутывать не надо, могут пострадать.

– Все вы одинаковые, – скривился Борис. – Что один папа, что другой, денег жалко. Если ты отец на самом деле, выручи! Деньги у тебя есть, вот они. Тогда и разговаривать будем! А если нет, пусть режут, пусть убивают. Надоело. Я не сволочь, мне Германа жаль. Может, это несчастный случай?..

Драма взялся за телефон, набрал номер.

– Гоша? Давай, срочно ко мне. Захвати обычный набор, – он положил трубку. – Значит, сынок, поговорим по дороге. Карина, спокойно отдыхаешь, к дверям не подходи, не отзывайся. Трубку телефона тоже не берешь, а мы прокатимся. Сейчас Гоша подъедет.

– Кто это, мент? – лицо Бориса вдруг разом потемнело, словно туча на небо накатилась. Карина испугалась приступа, встревоженно смотрела.

– Не твоего ума дело, – Драма поднялся. – Поедем, посмотрим на твоих кредиторов. Должен я знать, кому деньги плачу, и потом, я матери твоей обещал, угомонился? Сейчас отстегну.

– Мне провожатых не надо. Дай деньги, взаймы. И все!

– Щенок. Я этими делами занимался, когда ты на горшке сидел. – Драма достал из шкафа наплечную кобуру. – Не хочешь, сиди тут, сам разберусь. Или вначале все расскажешь?..

Борис молча кивнул.

Часть вторая

СУНДУК МЕРТВЕЦА

1

Криминальная жизнь Борьки Ломова началась, когда он учился еще в 8 классе, а было так. Возвращался он со школьного вечера, посвященного празднику 8 Марта, кипя от бешенства. Виной тому была его одноклассница Нина, которая выставила его на всеобщее посмешище. Маленький рост и страшная худоба, которыми он в то время страдал, сделали его болезненно самолюбивым и застенчивым, потому все и вышло так смешно. Самая красивая девочка в классе, чего там, во всей школе, была чуть не на голову выше его. Такая вот природная несправедливость доводила влюбленного Борьку до исступления, потому стал он замкнутым, почти полностью прекратив общение со сверстниками. А сердце любит, а сердцу не прикажешь! После концерта самодеятельности, когда начались танцы и погасили лишний свет, Борька, как всегда в таких случаях, прилип к батарее под окном, наблюдая за кавалерами, которые приглашают красавицу Нину и танцуют с ней запросто, как будто, так и надо. Казалось ему, он готов был умереть за одно только прикосновение к ней, а, чтобы танцевать, держать за талию? От одной только мысли об этом в глазах темнело, и свет выключать не надо! Это как полет в космос, почти научная фантастика. Когда очередной танец заканчивался, Борька пугал сам себя тем, что вот сейчас плюнет на свою застенчивость, пойдет и пригласит ее, и будь что будет. Но начиналась новая музыка, и ноги становились ватными, а руки намертво прикипали к горячей батарее: нет, ни за что! Это невозможно. Он с завистью смотрел на Костю Фоменко, отличника и спортсмена, который бесцеремонно обняв Нину за талию, прижимал девушку к себе. Вот бы кого он вызвал на дуэль и застрелил. Драться на кулаках не имело смысла: Фома был атлетом.

Горящие любовью и ненавистью Борькины глаза прожигали парочку насквозь, видимо, девушка это чувствовала. Во время танца она поймала Борькин взгляд, и словно бы загипнотизировала. Несколько долгих секунд, томительных как сама вечность, они смотрели друг на друга серьезно, понимающе, у него остановилось сердце и онемели конечности, словно он разом отлежал все тело. Вот же оно, счастье, смотреть ей в глаза и умирать! Она отвернулась, ушла в повороте, и больше на него не смотрела, а Борька плавал в тумане, словно мешок, набитый иголками с головы до пят, и никак не мог вынырнуть из тумана в реальность. Наконец, танец закончился, Фома отвалил к тупым своим приятелям, а Борька трепетал от любви, в нем бушевала весна. Тут объявили белый танец, но его это не касалось. Зазвучала музыка, девушки определяли свои симпатии. Самые бойкие расхватали мальчиков, которые получше, повели за собой в круг, а Борька следил за Ниной, кого она выберет. Про себя даже не мечтал, поэтому, когда единственная и неповторимая направилась в его сторону, он завертел головой, отыскивая соперника, но рядом никого не оказалось! Она шла к нему? Описать, что в те мгновения творилось с Борькой, невозможно. Но вот же оно, случилось. Нина стояла перед ним, а под руками плавилась батарея, чугун превращался в пластилин.

– Пойдем? – сказала она запросто.

Он смотрел снизу, слепо шагнул, и наступил ей на ногу. В самый последний момент осознал, попытался избежать членовредительства, зачем же калечить любимую, и ткнулся носом в ее грудь. Борьку обдало таким жаром, что, не поддержи она его, он бы упал замертво к ее ногам, по счастью, было темно, и никто ничего не заметил. Нина, чудесная Нина, положила ладони ему на плечи. Борька выставил руки, словно совал ладони в кипяток, и то было бы легче, но не держать же руки по швам, это же танец! Научная фантастика пришла на землю: он держал Нину за талию! Ум отказывался верить в реальность, танцевать он не умел, не приходилось, а тут тело целиком не слушалось, словно мешок из-под картошки камнями набили. Он стоял как истукан, ничего не видя и не слыша, кроме ощущения возлюбленной, которая сама к нему прижалась. Кровь стучала в висках соловьиными руладами, тела слились в объятии!

Борька парил в космосе. Он падал в пропасть, трепетал от восторга. Ее руки, ее ноги, ее грудь и живот. В его руках было счастье! Дальше можно не жить. Блаженство накатило, и Борька приник одурманенной головой к ее плечу, закрыл глаза, вдыхая ароматы счастья. Он готов был умереть сейчас, на пике блаженства. Он не сразу понял, что произошло. Рев одноклассников, хохот, яркий свет. Музыки не было. Они стояли в центре одной парой, вокруг сплошная стена смеющихся лиц. Борька отпрянул от Нины, и тут случилось страшное! Она засмеялась? Нет, не просто засмеялась, но указывала пальцем и клонилась, так было ей смешно, что чуть не падала. Борьку не то что водой, его помоями облили. Выплеснули ушат помоев, окатили. Она специально это устроила, пригласила на танец! По сговору с Костей Фоменко, который в нужный момент выключил музыку. Борька вылетел из школы в бессильной ярости. Вечер-то был накануне праздника, учебный день, Борька шел с портфелем. Кто жил рядом, те сходили домой и переоделись, после уроков, а ему чего таскаться, ничего хорошего от вечера не ждал, ничего хорошего и не случилось. Он шел кружным путем, через плотину мимо больницы, перелеском, ему видеть никого не хотелось!

Идиоты, кретины, он им еще покажет. Как ни странно, Нину он ни в чем не винил, в его глазах она имела право на все, и право безоговорочное, а вот всем остальным он докажет, что ничем не хуже, а может быть, лучше их всех. Ростом не вышел, и что? Он еще вырастет, а вот они так и останутся жалкими личностями, не способными на любовь, на жертву, на поступок. По расчищенной дороге от больничного городка он вышел на пригорок, свернул на криво протоптанную тропинку, огибающую двор МТМ. Накануне выпало много снега, а сегодня вдруг подморозило, весной не пахло. Весна была в душе, когда танцевал с Ниной. Но весну растоптали. С ближней фермы потянуло ядреным запахом силоса. Борька вышел на горушки к ближайшему заулку, ведущему к дому, однако домой идти не хотелось. В школе еще праздник, вечер продолжается, а тут уже ночь. Дома будут расспрашивать, как и что, а на душе слишком скверно, чтобы разговаривать, и спать не ляжешь, какой тут сон! Борька в задумчивости стоял возле крайнего дома. Куда идти? Направо – в середину деревни, налево – к ферме, прямо – значит, домой. И тут он обратил внимание на дом, против которого стоял.

В этой покосившейся избе, под самую крышу заваленной снегом, жил Митрич. Одинокий старик, якобы колдун, которого в деревне не любили, да и сам он людей никого не жаловал, показывался редко, разве что до магазина ковылял. Хотя жил в явной нищете, шепотом говорили, что Митрич тайно богат. Действительно, Борька помнил его горящий злобой взгляд из-под кустистых бровей и скрюченные пальцы, сжимавшие клюку. Если Борька шел мимо или проезжал на велосипеде, сгорбленный старик стоял и смотрел неотрывно, словно ждал чего-то. Так и хотелось проскочить быстрее, хотя чего он, колченогий, мог сделать. В избе свет не горел. В деревне рано ложатся, но не в восемь же часов, или сколько там. И ставни не закрыты, и шторы не задернуты. Дом смотрел черными глазницами так же злобно, как и его хозяин. Перед воротами намело большой сугроб, и следов нет. Значит, последние два-три дня Митрич никуда не выходил. На трубе свежая шапка снега, значит, не топил, а мороз-то зимний. Не помер ли старик? А если помер, почему не заглянуть, по-соседски не проверить?.. В животе Борки появился сладкий холодок. Перед мысленным взором возник большой сундук с поднятой крышкой, а в нем несметные золотые сокровища, как в сказке, или в книге про пиратов. Борька огляделся по сторонам. Кто его здесь увидит? Дом на задах, самый крайний, вдоль заулка одни огороды, кто сюда забредет в эту пору? В больницу ездят другой дорогой. Машинно-тракторные мастерские закрыты. Борька поставил портфель на сугроб. А если кто-то и увидит, он скажет, что хотел проведать дедушку, одинокий старик, вдруг приболел? Это пионерский поступок, хотя пионером Борька как раз не был, и в комсомол вступать не собирался, он не хотел быть лицемерным стадом. Однако заходить боязно! Или он трус? Борька отбросил сомнения.

Он подергал веревочку на воротах, калитка была заперта изнутри, не поддавалась. Оглядевшись несколько раз, и убедившись, что заулок пуст, Борька, протыкая ногами сугробы, подошел к угловому окошку, постучал пальцем по стеклу. Никто не показался. Темнота внутри дома была непроглядной, в отражении виднелся только его собственный силуэт. Наверняка, помер старик. Никуда уйти не мог, в доме лежит. Борька встал на завалинку, заглянул во двор. Снег в ограде лежал нетронутой целиной, мерцая в лунном сиянии. Как в песне. В лунном сиянье снег серебрится. Если старик по нужде не выходил, значит, помер. За два дня, что снег валил, ни одного следа во дворе. Пока шастал по сугробам, начерпал в ботинки, ноги вдруг заледенели. Наплевать, не до этого! И Борька, подпрыгнув с угла завалинки, повис животом на дощатой загородке. Спортсменом не был, но тут все просто. Закинул ногу, и перелез, внутри был приколочен деревянный ящик, почтовой щелью наружу, на него и встал. Портфель остался на дороге. Да кому он нужен? Борька спрыгнул во двор, по щиколотку утопая в снегу, дошел до крылечка. Замка нет, щеколда висит, перекладина отброшена, и все это присыпано снежком. А если дом изнутри закрыт, заперт на засов? Тогда разобьет окошко во двор. Решительно он настроен, все из-за Нины! Он встал на низкое крылечко, потянул дощатую дверь с кошачьим лазом, она легко открылась. Прислушиваясь, зашел в замерзшие сени, под ногой скрипнула половица, он замер. Ничего, по-прежнему тихо. Умер старик, некому шуметь. Поежившись не от холода, нет, его колотил внутренний озноб, Борька нащупал и потянул на себя ручку внутренней двери, обитой для тепла мешковиной. Не отступать же! Дверь без скрипа отворилась, из темноты пахнуло тяжелым смрадом. Борька заглянул в комнату, но кроме окон, за которыми отсвечивала улица с портфелем, ничего не увидел. Надо включить свет. Он шагнул на порог, одной рукой прикрывая дверь, а второй рукой нащупал выключатель на стене, помедлил. Щелкнул! Комната осветилась. Борька сразу увидел старика.

Митрич лежал на железной кровати, ногами к дверям, и пялился в потолок невидящим взором. При появлении гостя, тем более, зажегся свет, старик даже не пошевелился, не издал единого звука. Он не дышал. Умер, значит! А где сундук? Его Борька не видел, глаза занимал страшный старик. Ватное одеяло сползло на пол, мертвец лежал в грязных от нечистот кальсонах, показывая Борьке свои желтые пятки и кривые пальцы с громадными загнутыми ногтями. Когти: это же дьявол какой-то. Руки были вытянуты вдоль тела, узловатые пальцы напоминали куриные лапки, такие же морщинистые и белые. Видимо, перед смертью старик ходил под себя неделю. Вся простыня была заляпана слизью, наверно, пытался встать. Запрокинутая назад голова казалась капустным кочаном. Волосы торчали клочьями во все стороны из бровей, из носа, из ушей, борода напоминала клок высохшего сена. Шторы надо бы задернуть. Опомнившись от прямого лицезрения смерти, столь отвратительной и неприглядной, беспокоился не столько о себе, могут увидеть, а, чтобы внутренности избы отгородить от живой улицы, там зимний вечер, где-то праздник, а тут смерть и когти, борода и грязь. Внутренняя мерзость не должна касаться внешнего мира, видеть ее нельзя. А вот ему можно. Он способен на многое, чего он пока сам не знает, но чувствовал, что есть в нем сила, не всем в этом мире доступная. Борька подошел к окнам и задернул липкие от грязи занавески. Руки потом снегом помоет, зато с улицы никто не заглянет, не увидит. Стараясь не смотреть на покойника и поменьше дышать невыносимым смрадом, Борька вышел на середину комнаты и осмотрелся. Комод, горка, шифоньер, кровать… и сундук!

Большой, окованный железными полосами сундук был черен, прикрыт тряпками, стоял в углу за кроватью, внимание не привлекал, но висел на нем замок. Чем бы его сковырнуть? Борька не сомневался, все ценное старик держал именно в этом сундуке. Рядом с очагом стояла чугунная кочерга. Самое то, что требуется. Борька подошел к печи, взял в руки кочергу и вдруг… услышал вздох. Старик жив!? Борька повернулся. Митрич парализован, вот в чем дело! Старик лежал на спине и мелко дрожал, силясь пошевелиться, не удавалось. Борька увидел, как из его выпученного глаза скользнула слеза и скрылась в кустах торчащих из уха волос. И как тут быть? Одно дело, прихватить сокровища мертвеца, совсем другое, взять их у живого. Конечно, Митрич долго не протянет, все равно замерзнет, в избе холодно, к утру застынет. Если не затопить. Борька смотрел на беспомощного старика, не зная, что делать. Затопить печку, сходить в больницу за фельдшером? Но тогда не видать ему припрятанных сокровищ. Как объяснит, что залез в дом? Односельчане догадаются, прознают одноклассники, и вся деревня знать будет, что он вор и хотел старика ограбить. Нет, только не это, он и так всех насмешил, а тут позора не оберешься! Рассказать матери? Она что-нибудь придумает и болтать не станет, но тогда в сундук не заглянуть. Надо сделать наоборот! Вначале открыть сундук, а там видно будет, может, и нет ничего, пусть тогда спасают. А что старик? Он парализован, все равно не сегодня, завтра умрет, и ничего не расскажет. Он не может говорить, иначе бы не молчал!

Значит, надо сломать замок на сундуке, аккуратно поддеть кочергой, и все. Или оставить как есть, уйти, а завтра снова заглянуть. И что это меняет? Где гарантия, что кто-нибудь не опередит?! Вот зачем ему жить, старику этому? Надо ломать. Борька с кочергой наперевес двинулся мимо кровати к сундуку. На старика он нарочно не смотрел, и все же задержался. Сундук стоял в углу за кроватью, и чтобы добраться до него, надо пройти между массивным столом и кроватью, то есть, приблизиться вплотную. Ты, Митрич, только не дергайся, думал Борька и, стиснув кочергу, поднял ее повыше, пошел малыми шажками, готовый в любой момент отскочить. Да что же он так трусит? Вспомнив смеющуюся Нину, тычущую в него пальцем и падающую от хохота, Борька решил испытать себя. Взял и наклонился над стариком, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. Заглянуть в глаза смерти! Неподвижные зрачки, желтые белки глаз в паутине прожилок. И вовсе не страшно. Борька показал Митричу кочергу.