Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур

Пожалуй, в это трагичное для огромного большинства евразийских народов время весьма странно представала бесконечно длинная череда кровопролитных битв между христианами (в первую очередь, католиками) и мусульманами. Конечно, в этих бесчисленных схватках лишь длившаяся уже более пяти столетий испанская реконкиста выглядела сравнительно понятной и последовательной. Ведь там против мавров сражались потомки вестготов, в свое время столь сильно униженные мусульманами на полях брани Иберийского полуострова, и их томила вполне понятная жажда реванша. На фоне этого бесчисленные сражения на крохотном пятачке Святой Земли кажутся довольно странными: ведь длились они не менее полутора столетий. Среди громад социально-религиозных объединений важнейших борющихся евразийских противников государство крестоносцев по своему территориальному охвату предстает комически ничтожным (рис. 3.1). Ведь даже в пору своего максимального успеха его площадь не превышала 80—100 тысяч кв. км.

Это довольно бесплодное, но весьма кровавое противостояние породило в европейской традиции великое число эпических – как прозаических так и поэтических – шедевров, а также пространную череду героических образов! Подразумеваем же мы здесь, прежде всего, те битвы, что на фоне прочих гигантских евразийских социо-тектонических сдвигов XIII столетия кажутся ныне весьма мало значимыми.

Однако что же все-таки заставляло католических вождей в таких условиях безумно долго и в общем-то – по большому счету – весьма безрезультатно биться с приверженцами Аллаха на каменистых и бесплодных холмах Палестины? И это удивляет тем более, поскольку в 1238 году ко двору Людовика IX, которого за его беспримерный католический фанатизм папский клир посмертно объявил Святым, прибыло исламское посольство. Целью мусульманских легатов являлся крайне желанный для них договор о совместном отпоре «диким ордам человекоподобных тварей». Однако, ничего дельного из этих переговоров не последовало. Более того, уже позднее, в начале 50-х годов, удрученный обидами, нанесенными ему сарацинами в седьмом крестовом походе, Людовик IX инициировал крайне тяжкое и выглядевшее весьма сомнительным по ожидавшимся результатам многотысячекилометровое путешествие монаха Гийома де Рубрука в ставку великого хана Хулагу. Королем овладел наивный расчет договориться с могущественным монгольским властителем о комбинированном, двойном – с востока и запада – ударе по мусульманам, этим извечным и столь ненавистным врагам христиан. В ответ же великий хан предложил французскому монарху признать его власть и присягнуть на верность.

В середине ХШ столетия имело место еще одно весьма любопытное событие. В 1244 году Джелаль ад-дин, сын того самого хорезмшаха, что бесславно завершил свои дни на островке Каспийского моря, сумел увернуться от свирепой гонки за ним туменов Субутая и Джебе. Блуждая в течение долгих 22 лет по Ирану и Месопотамии, он с остатками подчиненных ему хорезмийских войск придвинулся, наконец, к находившемуся тогда в христианских руках Иерусалиму и быстрым ударом захватил «пуп Святой Земли». Священный град оказался в очередной раз дочиста разграбленным. Видимо, эта скорбная весть подвигла римского Папу Иннокентия IV выпустить тогда же буллу об очередном – седьмом (!) крестовом походе против сарацин. Уже упоминавшийся выше Людовик IX торжественно и смиренно возложил на себя этот нелегкий крест, однако никакой славы принятая ноша монарху не принесла.

Интересно также, что в том же 1244 году Иннокентий IV одновременно с провозглашением крестового похода посылает к нависшим мрачной тенью с востока монгольским ордам в качестве послов сразу две группы священнослужителей. Роль этих посольств, судя по их последствиям, оказалась для европейской истории намного более значимой, нежели седьмой крестовый поход французского короля. Но мы поговорим о восточных путешествиях католических монахов уже в следующей главе.

Восток и Запад: где же граница между ними?

С позиции устоявшегося вплоть до настоящего времени католического евроцентризма мир Востока начинается, по существу, с Палестины; а если уж быть еще более строгим, – то сразу за Иорданом: ведь недаром же Левант называется у нас Ближним Востоком. Причем прилагательное «Ближний» появилось не сразу, но в те времена, когда европейцам стало, наконец, известно о гораздо более отдаленных восточных пространствах, включая Восток Дальний. Правда, при подобном подходе само это понятие – «Восток» – разрасталось воистину до безмерных масштабов. «Запад» же должен был довольно скромно ютиться на краю гигантского Евразийского континента, занимая лишь западную половину той площади, что в энциклопедических изданиях признавалась за собственно материк Европы. (В скобках напомним, что во Введении к нашей книге мы даже предложили именовать эту часть Евразии Европейским мега-полуостровом или же субконтинентом, спаянным с запада с телом гигантского Евразийского материка).

Впрочем, урезанное «евроцентричное» понятие структуры мира с его членением на Запад и Восток казалось вполне логичным и понятным в свете тех географических представлений, что господствовали в средневековом христианском обществе (их мы обсуждали ранее). Однако победоносные монгольские орды, хлынувшие столь внезапно из тех таинственных глубин Азии, где приверженцы христовой религии размещали не только Рай, но и обитель Гога и Магога, в данную умозрительную картину вписываться никак не желали. Взрыв нового и для очень многих народов трагичного феномена заставил ряд европейских мыслителей усомниться в истинном характере привычной для западных христиан канонической картины мира.

Но как же было распознать и где наметить в таком случае реальную линию водораздела, что отделял Запад от истинного Востока?

Теперь вновь, как и во Введении, обратим свое внимание на географические ориентиры. Прежде всего, приводимая здесь карта немедленно заставляет нас – и вполне обоснованно – сомневаться, что исламский мир следует признавать в качестве представителя «Востока». Все основные мусульманские регионы были рассредоточены на западной половине Азиатского континента, а также присредиземноморской Африки. Восточнее располагался мир иной и чрезвычайно контрастный мусульманскому.

По всей вероятности, будет полезно сопоставить основные мировоззренческие каноны столкнувшихся между собой мировых религий. Две из них – ислам и христианство, – предстают несравненно более близкими, особенно на фоне того мировоззрения, что принесли с Востока монгольские завоеватели. Ведь ислам – особенно в стадии становления своего учения – признавал основные каноны религии иудеев и христиан в качестве относительно близких, а в некотором отношении себе даже родственных. Мусульмане же в раннюю пору развития своего учения считали и евреев, и христиан «людьми Книги», то есть Библии. Да и многие священные фигуры иудаизма и христианства были почитаемы мусульманами, хотя пророк Мухаммед и отодвигал их уже во «второй ряд» исламского пантеона.

Монгольская же религия с ее Небом-Тэнгри – единоличным властителем Вселенной, с великим ханом в качестве верховного исполнителя воли Тэнгри совершенно не предполагала такой сложной системы устройства Вселенной, в которую веровали приверженцы иудаизма, христианства и ислама. Кроме того, конечно же, исключительно резко различалась также их обрядово-ритуальная повседневность.

Прибавим здесь, пожалуй, что далеко не всегда монгольской религии люди были склонны придавать статус всемирной. Говорят, что она не похожа на действительно мировые религиозные системы христианства и ислама; что она просуществовала очень короткий отрезок времени; что ее в своей основной сути признавал лишь тот комплот степных народов, что втянули в свою орбиту монгольские завоеватели. Аргументацию эту трудно признать убедительной. К примеру, буддизм чрезвычайно несходен с христианством и исламом, но мировой ранг этой философско-религиозной системы никто не подвергает сомнению. Религия Неба-Тэнгри, действительно, оказалась скоротечной; но разве существует какой-то временной норматив при зачислении такого рода систем в «мировую табель»? Ведь ее пространственный охват оказался исключительно велик. В этой связи весьма любопытно, что Роджер Бэкон – один из самых замечательных философов тогдашнего католического мира, обитавший на Британских островах и предвосхитивший еще в 60-х годах XIII века многие идеи европейского Возрождения, без колебаний причислял плохо осознаваемую тогда на Западе религию «тартар» в разряд мировых:

«…я укажу главные народности, у которых различаются учения, существующие ныне в мире. И это: сарацины, тартары, язычники, идолопоклонники, иудеи, христиане. И большего числа основных учений нет и быть не может – вплоть до появления учения Антихриста» [Юрченко: 113].

Однако тема различий в религиозных системах истинных Востока и Запада будет в этой книге привлекать наше внимание еще не единожды.

Таласская битва и Джунгарские ворота

Пусть лапидарно сформулированные выше тезисы явятся лишь прелюдией к сложнейшей проблеме истинного водораздела между Западом и Востоком. Мы продолжим ее обсуждение и в последующих разделах книги. Данную же главу автор намеревается закончить кратким упоминанием об одном чрезвычайно важном сражении, которое некоторым образом может приблизить нас к более отчетливому пониманию заданных выше вопросов. Речь пойдет о знаменитой Таласской битве 751 года между арабами и китайскими имперскими войсками тогдашней могучей династии Тан.

Таласская долина расположена на северной окраине горной системы Тянь-Шань. Получилось так, что в этой точке как бы столкнулись две «стрелы», агрессивно устремленные в прямо противоположных направлениях. Некогда всесильный арабский халифат Омейядов к этому времени доживал свои последние дни, но его воинские соединения все еще старались продолжить свой победный шаг на восток. К тому времени практически вся Средняя Азия оказалась под зеленым знаменем ислама. С востока в эти же заселенные «тюрками-язычниками» области рвались и китайские воинства. Находившаяся тогда под властью династии Тан Поднебесная империя, переживавшая, по мнению многих историков, свой «золотой век», также начинала испытывать явные признаки весьма серьезного кризиса.

Многовековая стратегия и тактика китайцев заключалась в необходимости сохранения гибких и приемлемых отношений между центральной властью и народами варварских окраин, – как правило, мобильными скотоводами, номадами или же полуоседлыми аборигенами степей и полупустынь. В зону интересов и воздействий Китая на северо-западе его владений или же областей, примыкающих к его владениям, входили, как правило, тюркоязыч– ные народы. В их ряду оказались и карлуки, чьи племена предстали одной из важнейших составляющих системы Уйгурского каганата. Китайские военачальники решили ввести в состав своей армии в качестве наемников карлукские подвижные отряды, а это было их довольно обычной практикой. Однако именно это, как утверждают, и оказалось трагической ошибкой китайских стратегов: тюркские отряды и явились важнейшей причиной тяжкого поражения китайцев в Таласской битве. Тогда конница тюрков нанесла абсолютно неожиданный и жестокий удар по тылу китайского воинства.

Для нашей темы Таласское сражение явилось, пожалуй, одним из символов той точки – или же линии – водораздела между Западом и Востоком, что мы и обсуждаем в настоящей главе. Китайцы вынужденно откатились на восток, и причина такого отступления вполне очевидна: то было следствием их весьма ощутимого конфуза в этой схватке. Однако это может послужить лишь внешним поводом. Существенно более серьезной причиной отступления стал жесткий кризис, в который погружался могучий Танский Китай.

Абсолютно те же условия послужили причиной обратного и столь неожиданного после победы рейда арабских отрядов. Обширный халифат Омейядов также охватили вспышки внутренних борений и разного рода смут, нараставших едва ли не по всем областям огромного мусульманского объединения. Мятежи были обусловлены падением первой в истории халифатов династии Омейядов (ее финал, кстати, датируют 750 годом) и захватом власти новой династией Абассидов.

При любых объяснениях для нас весьма ярким знаком явилось то, что Таласская долина стала на карте той самой восточной точкой, до которой сумели дойти вооруженные отряды арабов. Для китайских властителей та же самая межгорная равнина оказалась наиболее западным пунктом вожделений на глобальное господство. Именно поэтому мы и привлекли внимание читателя к данному примечательному пункту: до известной степени это место битвы стало олицетворением одной из самых важных водораздельных позиций в долгой истории народов Евразии. Повторим, однако: мы видим в этом только лишь символ.

Обратимся теперь уже не к символу, но некоей геоэкологической реальности. Я имею в виду знаменитые Джунгарские ворота, о которых мы довольно подробно говорили во Введении. По всей вероятности, этой горловине придавали чрезвычайное значение уже очень давно: по крайней мере, в том же VIII веке тюрки именовали ее Темир-капыга или Железные ворота, а китайцы окрестили, кажется, этот знаменательный проход уже Яшмовыми воротами. Во всяком случае, вполне резонно предполагать, что именно на эту грань между Западом и Востоком указывали авторы билингвы на стеле Кюль-тегина в Центральной Монголии, когда говорили о западной границе расселения «голубых тюрков» или же о западном фланге Восточного Тюрского каганата в начале VIII столетия [Малов: 34, 36].

Джунгарские ворота («Темир-капыга») Степного пояса Евразии расположены всего лишь в тысяче километров восточнее долины, где проходила Таласская битва. Мы говорим «всего в тысяче», поскольку для евразийских просторов эта величина совсем не столь значима, сколь, к примеру, для западноевропейского региона (мне кажется, что читатель уже привык к постоянному мельканию в тексте гораздо более существенных значений для характеристики евразийских расстояний).

Китайское ополчение проникло в Среднюю Азию именно через Джунгарские ворота, – другого пути здесь просто не существует. И также назад, уже на восток, остатки разбитого их воинства должны были двигаться тем же маршрутом. Стало быть, для нас кажется вполне резонным присовокупить яркий символ Таласского сражения к уже отнюдь не символическим в геоэкологическом смысле Джунгарским воротам. Эти области и должны стать для нас отчетливым водоразделом между истинным Востоком и истинным Западом.

И в этой связи вот что, пожалуй, становится весьма любопытным. Даже сегодня, уже в третьем тысячелетии, на тесной геосинклинали Джунгар– ских ворот сошлись рубежи четырех государств: с севера – Казахстан, с юга – Китай, с востока – Монголия, а с северо-востока – Россия.

Глава 4

Впечатления от степных азиатских пришельцев

Предыдущую главу мы завершили сравнительно кратко изложенными соображениями по поводу граней раздела Евразийского мира на западную и восточную половины или – в более емком понимании – на Запад и Восток. В последующих главах мы постараемся показать, сколь несходной оказалась реакция на монгольские завоевания у культур Запада и Востока, что со всей очевидностью отразилось в многочисленных письменных свидетельствах.

Католический мир: этап ранних впечатлений

В раннесредневековой западноевропейской традиции термин «монголы» почти не употреблялся. Предпочитали слова «тартареи», «тартары», и созвучие с уходящим в античную древность и жутким для слуха понятием Тартар (Тартарос – греч.) приводило католиков в ужас. Для древних греков, например, вряд ли можно было представить в окружавшем их мире что-либо более устрашающее, нежели Тартарос. Его мрачная бездна располагалась глубже Аида и была удалена от поверхности земли на столько же стадий, на сколько небо отстояло от земли. Гомер полагал, например, что сброшенная в бездну Тартара медная наковальня летела бы до нее от поверхности земли целых девять дней. Тартар был окружен тройным слоем мрака и железной стеной.

Античные представления спустя столетия нашли отражение в творениях Учителей христианской церкви. Так, для Исидора Севильского, в начале VII века написавшего для одного из вестготских королей Иберии, по существу, первую средневековую энциклопедию, Тартар представлялся местом вечного мрака, холода и оцепенения; сюда не проникал ни один солнечный луч. Одна только мысль об этой бездне могла повергнуть человека в ужас. Любопытно, что вплоть до сегодняшнего дня даже в русском языке сохранилось выражение «Провалиться в тартарары».

Для христиан такая внушающая леденящую жуть бездна ассоциировалась, прежде всего, с азиатским обиталищем народов Гог и Магог, откуда по широко распространенному в двадцатых и тридцатых годах XIII века поверью и вырвались свирепые лавины степных завоевателей. По этой причине все кошмарные, как ранние, так и позднейшие – уже средневековые, ассоциации вполне логично свивались в единый тесно сплетенный клубок.

В развитии представлений католических христиан того времени по отношению к монгольским завоевателям можно различать два основных этапа. Смысл первого из них состоял в порождении и широком распространении смутных рассказов, докатывавшихся до католического мира в самом начале степных нашествий, начавшихся с восточных краев великого противостояния. Второй этап резонно отсчитывать с того времени, когда папские посольства к монгольским ханам и нойонам доставили на Запад несравненно более правдоподобные сведения о неведомых до тех пор народах.

Начальная и опиравшаяся по преимуществу на трудно проверяемые слухи реакция западных дворов и монастырей отличалась, как правило, невообразимым сумбуром, необузданными фантазиями и повышенной эмоциональностью. Порой во внезапно возникших насильниках видели неслыханную рать безбожных тартар, этих отвратительных моавитян, что бежали в глубокой древности «…от библейского Гедеона до самых отдаленных областей востока и севера и осевших в месте ужасном и в пустыне необитаемой, что Этревом называется. И было у них двенадцать вождей, главного из которых звали Тартаркан. От него и они названы Тартарами… Они, хотя и были взращены в горах высочайших и почти недоступных, грубые, не признающие закона и дикие, и воспитанные в пещерах и логовах львов и драконов, которых они изгнали, все же были подвержены соблазнам»[Юрченко, Аксенов: 46].

В ином случае в них могли различать чуть ли не неких посланцев Господних. Вот как, например, русский архиепископ Петр уверял на Лионском соборе своих собратьев по вере: «… намерены они… весь мир себе подчинить, и предопределено свыше, что должны они весь мир за 39 лет опустошить, подтверждая это тем, что как некогда божественная кара очистила мир потопом, так и теперь нашествие их очистит этот мир разрушительным своим мечом» [Юрченко, Аксенов: 47].

Не исключено, что изо всех этих многочисленных домыслов и пророчеств наиболее уравновешенным и сравнительно спокойным стилем (если, конечно, в этом случае так можно выразиться) отличалось повествование о монголах, принадлежавшее клирику бенедиктинского монастыря в Сент– Олбансе Матфею Парижскому:

«…головы у них слишком большие и совсем несоразмерные туловищам. Питаются они сырым мясом, также и человеческим. Они отличные лучники. Через реки они переправляются в любом месте на переносных, сделанных из кожи лодках. Они сильны телом, коренасты, безбожны, безжалостны. Язык их неведом ни одному из известных нам народов. Они владеют множеством крупного и мелкого скота и табунов коней. А кони у них чрезвычайно быстрые и могут трехдневный путь совершить за один день. Дабы не обращаться в бегство, они хорошо защищены доспехами спереди, а не сзади… В войне они непобедимы, в сражениях неутомимы… Пролитую кровь своих животных они пьют, как изысканный напиток. Когда нет крови, они жадно пьют мутную и даже грязную воду… Они ведут с собой стада свои и жен своих, которые обучены военному искусству, как и мужчины. Стремительные, как молния, достигли они самых пределов христианских и, учиняя великое разорение и гибель, вселили во всех невыразимый страх и ужас. Вот почему сарацины возжелали заключить союз с христианами и обратились к ним, чтобы объединенными силами они смогли противостоять этим чудовищным людям. Полагают, что эти тартары, одно упоминание которых омерзительно, происходят от девяти племен, которые последовали, отвергнув закон Моисеев, за золотыми тельцами и которых сначала Александр Македонский пытался заточить среди крутых Каспийских гор смоляными камнями. Когда же он увидел, что это дело свыше человеческих сил, то призвал на помощь бога Израиля, и сошлись вершины гор друг с другом и образовалось место, неприступное и непроходимое… Однако, как написано ранее в «Ученой истории», они выйдут незадолго до конца света, чтобы принести людям великие бедствия» [Юрченко, Аксенов: 38].

Почти повсеместно основные причины появления этих, как казалось тогда, бесчисленных и не страшащихся ни меча, ни копья чудищ объяснялись христианами весьма незамысловато и однообразно: «за грехы наша…».

Католический мир: этап начального отрезвления

В марте 1245 года римский первосвященник Иннокентий IV обнародовал буллу под титулом «К царю и народу тартарскому». В тексте столь удивительного по своей литературной экспрессии воззвания Папа писал:

«Не только люди, но также и неразумные твари и даже земные элементы мироздания соединены и связаны друг с другом, подобно естественному союзу по образу небесных духов, так как Создатель Универсума все эти мириады отметил тем, что все разнообразие уровней охватывают вечные и нерушимые узы мира. А посему мы, по всей справедливости, удивлены тем, что вы, как мы слышали, напали на многие земли христианских и других народов и подвергли их страшному разорению. И до сих пор не иссякла ваша ярость, ибо вы все еще протягиваете жаждущие убийств руки к отдаленным странам… По примеру небесного Царя миротворца мы желаем, чтобы все жили мирно и в страхе Божьем, а потому горячо просим, умоляем и призываем вас совсем отказаться от подобных вторжений, и прежде всего от преследования христиан, и искупить вину подобающим покаянием. Знайте же: если вы уверенные в силе своей, до сей поры предаетесь таким неистовствам … то лишь по воле всемогущего Бога, который допустил, чтобы различные народы были повергнуты в прах пред лиц ем Его. И если Бог медлит некоторое время с наказанием высокомерных в этом мире, Он поступает так намеренно. Но если вы пренебрежете добровольным смирением, то Бог не забудет ваши злые дела и не только накажет вас в этом бренном мире, но и воздаст за ваши злодеяния самыми тяжкими карами в будущей жизни» [Юрченко: 82–83].

Даже ныне, спустя столетия, очень трудно комментировать как решения, так и текст послания римского первосвященника. Судя по всему, в папском клире тогда уже возникли некие сомнения, правда, тогда смутно выражаемые: а действительно ли эти орды тартареев являются выходцами из библейского логова Гога и Магога? Может быть, об этих тварях вообще нужно судить как-то иначе? Папа уверяет совершенно неведомого ему великого хана тартар, что всех обитателей мира должны охватывать «вечные и нерушимые узы мира».

Однако в то же время он сам обретается в таком мире, где столетиями непрерывно льется кровь, Так, например, уже с 1233 года, то есть с так называемого периода «второй инквизиции», практически все процессы над подозреваемыми в ереси сопровождались «умалением членов». Перед обвиняемым для его устрашения раскладывали орудия пытки и прибегали к «кроткому увещевания и отеческому побуждению». Если «кроткое увещевание» не помогало, то испытуемого ждали суровые кары. Сожжение упорных еретиков служило главным «шоу» для толпы, и это обыкновенно проводилось в один из важнейших христианских праздников. В означенный для такого действа день проповедь великого инквизитора могла начинаться словами: «Если Бог веками терпит наши беззакония, то люди вполне справедливо посвящают хотя бы один день, чтобы отомстить за поношение Бога. Святой трибунал являет сегодня свое усердие к славе Господа…» [Барро: 45].

Рис. 4.1. Испанская инквизиция очищает мир от еретической скверны.

Западноевропейская миниатюра [Chronik: 313]

Римский Папа, кстати, сам ииицировал кровавые акции: ведь именно понтифик за год до послания к царю тартарскому» выпустил буллу о седьмом крестовом походе против мерзких сарацин. Папа призывает хана покаяться в своих злодействах, наивно рассчитывая, что тот устыдится деяний своих. Он верен своей мысли, что и тартары являются лишь только карающим грешников мечом в руках Господа. Любопытно было бы знать при этом, какого же результата в реальности ожидал понтифик? Или же его сочинение представляло собой ту обычную форму, что должна была продемонстрировать всепокоряющую длань наместника Бога на нашей земле?

Согласно распоряжению Папы тогда же были снаряжены два посольства. Первое из них возглавил францисканский монах Джованни дель Плано Карпини, чей статус по возвращении в Рим повысился до архиепископа Антиварийского. Главной фигурой второго посольства явился доминиканец Асцелин. Однако пути их следования к ставкам монголов и результат каждого из посольств оказались весьма несходными.

Так или иначе, но уже через месяц с небольшим после обнародования буллы миссия Плано Карпини направилась к монголам северным путем, через Богемию, Польшу, Русь и, наконец, в ставку Батыя в Золотой Орде на Нижней Волге. Заметим при этом, что главе миссии шел тогда уже 64-й год, – возраст более чем почтенный для столь тяжкого и опасного странствия.

«Отправляясь по поручению апостольского престола к тартаром и другим народам Востока и зная волю Господина Папы и достопочтенных кардиналов, мы решили сперва двигаться к тартаром. Ведьмы боялись, как бы не стала угрожать от них опасность Церкви Божией в ближайшем будущем. И как бы мы ни боялись быть убитыми или навечно плененными тартарами либо другими народами, или подвергнуться почти свыше сил голоду, жажде, холоду, зною, поруганиям и чрезмерным … однако не щадили самих себя, чтобы иметь возможность исполнить, следуя воле Божьей, поручение господина Папы и чтобы быть в чем-нибудь полезным христианам, либо по крайней мере иметь возможность, достоверно узнав их волю и намерение, открыть их христианам» [Бичурин 2005: 237–238; Карпини:1].