Рождение цивилизации

Но это невозможно. Поэтому цель настоящей работы состоит, в частности, и в том, чтобы показать, что действительное соотношение между ритуалом и сокрытыми в его структурах формами общественного сознания является (по крайней мере в самом начале) прямо противоположным, то есть показать первичность ритуала по отношению к сознанию человека. Во всяком случае в самом истоке ритуал обязан предшествовать становлению сознания, а не быть производным от его химер. К аргументации в пользу именно этого тезиса я и приступаю.

Известно, что в жизни первобытных племен ритуал всегда предшествует какой-то сложно структурированной деятельности, а зачастую еще и завершает ее. Поэтому было бы справедливым сказать, что на ранних ступенях истории формируется некоторая единая структура неразрывного целевого процесса: ритуал-деятельность. В более же общем виде – ритуал-деятельность-ритуал. И чем примитивней уклад бытия и культура племени, тем более жесткой оказывается эта связь, тем более монолитным оказывается единый поток действия. Случайно ли это обстоятельство?

Предшествующая социальным формам бытия биологическая реальность не знает ее. Собственно, не знает ее вообще ни одна стадная (стайная) форма совместного существования; такая способность впервые возникает именно в ходе антропогенезиса, только в становлении нового вида живых существ, которым предстоит покорить саму природу. Следовательно, формирование новой способности должно составить по меньшей мере одно из основных измерений того таинственного процесса, в течение которого животное превращается в человека. Это измерение должно составить основу и нашей попытки понять логику рождения первых цивилизаций.

Начнем с того, что любая повинующаяся биологическому инстинкту деятельность должна каким-то образом кодироваться в управляющих центрах организма. Без этого ни о какой воспроизводимости поведенческого стереотипа не может быть и речи. Но, в противоположность человеку, субъект, еще не наделенный даром сознания, не в состоянии моделировать с помощью этих центров что-то отличное от движения исполнительных органов его тела, чужеродное их ритмике, пластике, наконец, каким-то «стандартным» траекториям. Все взаимосвязи животного с окружающей средой существуют для него только в виде особым образом структурированного движения его собственного тела. Было бы неразумным предполагать возможность существования абстрактных схем и образов, поэтому даже рельеф местности, откладывающийся где-то в его «голове», равно как и все пространственно-временные отношения, которые связывают между собой ее опорные ориентиры, могут быть закодированы только в форме базовых двигательных структур, элементарных поведенческих модулей. Так на заре истории сам человек определял обозримые расстояния «шагами», большие – «днями пути», где дни фигурировали вовсе не как стандартные двадцатичетырехчасовые временные интервалы, но как символ законченного цикла основных биологических отправлений.

Между тем, в составе любого орудийного процесса как некоторое относительно самостоятельное образование, как замкнутый структурный элемент всегда можно выделить принципиально чуждое, инородное биологическим формам активности начало, а именно: непосредственное взаимодействие орудия с предметом деятельности.

Действительно, любой, даже самый примитивный, орудийный процесс может быть разложен как минимум на две составляющие, одной из которых является собственно взаимодействие материального средства с чем-то, образующим предмет его потребности, второй – взаимодействие исполнительного органа тела с орудием. Это далеко не одно и то же, и ниже об этом будет говориться подробней.

Именно физическое взаимодействие орудия с преобразуемым предметом деятельности и составляет собой содержательное ядро любого целевого акта, зародыш той самой технологии, благодаря которой через тысячелетия человек по сути противопоставит себя всему живому. И эта собственно технологическая составляющая любого орудийного процесса уже с самого начала предстает как образование, которое в принципе выходит за рамки биологической организации. Не исключено, что именно поэтому применение орудий, имеющих свою (по существу уже неподконтрольную биологической особи) логику, хоть и распространено в животном мире, все же не является ни основным, ни даже одним из основных способов жизнеобеспечения.

Известно, что отдельное средство (и даже ограниченная их совокупность) может быть успешно использовано в деятельности высокоразвитых животных. Но невозможность постижения организмом абсолютно трансцендентной для его психики логики физического взаимодействия орудия и предмета имеет свои закономерные следствия. Не последним из них по своей важности является то обстоятельство, что объединение в составе одного целевого процесса нескольких различных орудий представляет собой нечто запредельное возможностям биологического тела. Как бы совершенна ни была его организация, как бы развита ни была его психика, ей оказывается абсолютно недоступным процесс, в котором необходимо задействовать хотя бы два функционально различных орудия.

Для должного оттенения всей глубины обнаруживаемой здесь проблемы следует сказать, что сочленение двух разных по своему назначению орудий в составе одного целевого процесса оказывается для животного намного более сложным делом, нежели стыковка на орбите космических аппаратов, создаваемых усилиями разных наций. Ведь даже при полной ясности теоретического существа этой задачи ее практическое разрешение требует значительных усилий могущественных государств, научно-технический потенциал которых в данной сфере образует собой предельные возможности всей земной цивилизации. Между тем, для биологического предшественника человека в освоении орудий обнаруживаются не одни только «технические» трудности. Любой, даже самый примитивный, инструмент, вроде палки или камня, – это что-то чужеродное для умеющей управлять только исполнительными органами своего собственного тела особи. Законы же, имманентные технологии, принципы сочленения орудий вообще трансцендентны для животного. Поэтому сложное взаимосогласование траекторий движения разных орудий в пространственно-временном поле единого деятельного акта, которое составляет существо их интеграции в структуре одного процесса, – это какое-то абсолютное «зазеркалье» биологической реальности.

Однако, хотим мы того или нет, выделение человека из царства животных и становление собственно человеческого общества во многом обусловлено последовательным развитием именно технологии. Да и сегодня уровень развития народов определяется не в последнюю очередь технологическими же достижениями. Но если на самых низших ступенях восхождения к вершинам цивилизации человек оперирует сравнительно немногочисленным набором искусственно создаваемых инструментов, с помощью которых он обеспечивает свое существование, то современное производство складывается уже из практически необозримых цепей, отдельные звенья которых образуют функционально различные средства. Поэтому можно утверждать, что сопряжение в составе одного целевого акта даже двух различных и по способу производства и по образу применения орудий означает собой первый шаг на пути от управляемого голым инстинктом биологического движения к собственно человеческой истории. Иначе говоря, утверждать, что оно означает собой преодоление глубокой пропасти, разделяющей человека и его животного предка, преодоление какого-то качественного антропогенетического рубежа, своеобразного эволюционного Рубикона, ибо дело не сводится только к чисто количественной стороне вопроса.

Это не сложно понять. Залогом последовательного развития и усложнения технологических процессов у человека является сознание, ведь именно (и только) благодаря его абстрагирующей роли оказывается возможным объединение в одном целевом процессе функционально различных вещей. Но это только у человека. Поскольку же в начальном пункте этого эволюционного процесса никакого сознания нет и не может быть, такое преодоление должно стать также и решающим шагом в его возникновении.

Отсутствие сознания в этом, ключевом, пункте антропогенетического потока является до чрезвычайности важным обстоятельством не только в фактологическом, но и в методологическом аспекте. Ведь если верить тому, что все свойства психики определяются характеристиками биологической ткани, преодоление эволюционного рубежа, результатом которого должно быть формирование его базисных психофизиологических ритмов, должно происходить еще на чисто животной основе, с помощью сугубо биологических механизмов управления поведенческими реакциями. В противном случае остается предполагать существование каких-то надмировых мистических сил, извне движущих и направляющих все развитие живого на нашей планете. Но такое предположение – скорее уход от разрешения вопроса, чем действительно добросовестная попытка ответить на него. Ведь этим искомые механизмы и движущие силы эволюции просто отодвигаются еще дальше в область неведомого, а то и вообще постулируется принципиальная невозможность их познания.

(Правда, естественное развитие природы вовсе не отвергает возможность постоянного вмешательства в повседневность и надмировых сил. Больше того, в известной системе теоретических координат, нигде не преступающих границы материализма, само появление последних оказывается не чем иным, как прямым следствием действия естественно-природных законов. В другом месте («Мировой разум», «Сотворение мира или эволюция?») говорится о возможном соотношении между ними. Но упоминать об этом здесь – значит отягощать изложение предмета ненужными деталями.)

Между тем, как будет показано ниже, анализ именно биологической «составляющей» орудийной деятельности позволяет понять многое в едва ли не мистическом процессе ее последующего одухотворения.

Взглянем на основные структурные элементы любого предметного процесса, где используется орудие. Большинство профессионалов моего профиля, на практике сталкивающихся с подготовкой производственных кадров, знает, что единое это образование можно (и не только в абстрактно-теоретической, но и в практической, прикладной форме) разложить на два принципиально отличных друг от друга потока. Один из них – это порядок движения орудия в пространственно-временном поле деятельного акта. То есть алгоритм его взаимодействия с предметом деятельности. Другой – структурированное в том же времени и в том же пространстве движение исполнительных органов тела самого человека. Первое из этих начал можно условно представить как ядро собственно технологического процесса, который выполняется как бы сам собой, без участия человека (вообразим себе некоего «невидимку», оперирующего орудием), второе как простую «пантомиму» деятельности, выполняемую человеком без орудия (или без ее предмета). Ясно, что оба эти образования в конечном счете производны от конечной цели, которая стоит перед субъектом, но вместе с тем легко понять, что конкретная траектория движения исполнительных органов тела в каждом звене целостного процесса всегда будет подчинена его технологическому содержанию, то есть материальной форме применяемого здесь орудия и структуре физического взаимодействия с предметом деятельности. (Так привычное для нас движение кисти при использовании обыкновенной европейской ложки всегда будет отличаться от экзотики, подчиненной используемому на Востоке обеденному прибору.)

Между тем, повторюсь, даже на ранних стадиях антропогенезиса единственной реальностью для еще не обладающей сознанием особи остается только живое движение исполнительных органов ее тела; для нее реально существует лишь неотличимая от какой-то «пантомимы» биологическая составляющая деятельности, все остальное тонет в недоступном. Так для маленького ребенка, впервые осваивающего науку завязывать шнурки на своих ботиночках, поначалу существует только тонкая моторика его собственных пальцев, – топология же самого узла долгое время остается вне развивающегося сознания. Вот так и в животном мире: все относящееся к собственно предметному содержанию орудийного процесса практически полностью выпадает из «поля зрения» индивида; превращение же биологического предшественника человека в новый вид Homo sapiens невозможно без овладения именно этой новой реальностью.

Простая аналогия легко иллюстрирует суть сказанного. Известно, что любое работающее тело обязано что-то излучать, другими словами, вносить какие-то изменения во всю окружающую его среду. Поэтому непосредственное взаимодействие материальных предметов всегда сопровождается сложной игрой непрерывно изменяющихся физических полей, которые окружают их. Но вся эта игра остается и по сию пору во многом сокрытой от нас, ибо до сих пор в подавляющем большинстве случаев мы видим только «механику» процесса. Только она открывается нам и в пластике нашего собственного поведения. Лишь тем, кто способен к экстрасенсорному восприятию действительности оказывается доступным изменение ауры человеческого тела; нормальное зрение, то есть зрение, свойственное обычному человеку, его попросту не различает. Вот так и у животного: вся совокупность его рецепторов не в состоянии разглядеть впервые формирующуюся сферу технологии.

Но, как это ни парадоксально, именно данное обстоятельство и образует собой возможный выход из обнаруживающегося здесь эволюционного тупика. Ведь вследствие таких особенностей психики интеграция любых связанных между собой элементов единого технологического процесса упрощается до задачи сочленения элементов пластики исполнительных органов животного. Иначе говоря, воспроизведение всей технологической цепи в составе какого-то одного целевого акта становится сведением в непрерывный поток уже не технологических алгоритмов движения орудий, но всецело производных от них, подчиненных им траекторий движения собственных органов тела индивида. Овладение технологией становится возможным за счет формирования какой-то единой неразрывной «пантомимы» целостного орудийного процесса. Заместительного движения, которое легко может быть отягощено предметностью. А вот на этом пути – во всяком случае там, где речь может идти лишь о крайне простых, ограниченных в своей длительности цепях технологически связанных орудий, – никаких (непреодолимых) препятствий не существует. И, хотя решение этой задачи осуществляется на протяжении жизни не одного поколения, эволюционирующий вид в состоянии справиться с ней, поскольку ее содержание уже не выходит за рамки чисто биологических форм бытия.

Сходная по своему содержанию задача хорошо известна не только специалистам по подготовке рабочих кадров, но также и спортивным тренерам: когда возникает необходимость освоения рациональной техники выполнения тех или иных действий, двигательная память спортсмена должна фиксировать в себе не траектории спортивного снаряда, но формулу движения исполнительных органов его собственного тела, и лишь до конца подчинив пластику своего тела этой формуле, спортсмен в полной мере овладевает и самим снарядом. Именно формирование (поначалу жестких) структур двигательной памяти является ключом к освоению оптимальной техники, и на этом этапе вмешательство сознания зачастую не только не помогает делу, но даже препятствует ему.

Сводимое в единую «пантомиму» целевого процесса движение исполнительных органов в конечном счете образует собой точный двигательный эквивалент целостной структуры многозвенной орудийной деятельности. Именно благодаря формированию и последующей автоматизации этого эквивалента оказывается возможным интегрировать несколько орудий в составе одного сложно организованного деятельного акта. И нет ничего страшного в том, что поначалу эта интеграция может быть только чисто механической, не одухотворенной даже зачатками сознания. Со временем, то есть с развитием тех процессов, о которых еще будет идти речь, подконтрольной субъекту будет становиться уже не только простая механическая последовательность действий, но и внутренняя логика движения органов собственного тела, а в конечном счете – и внутренняя логика движения самих орудий.

Именно механистичность первоначальной интеграции разных орудий в составе одного целевого процесса показывает, что совершение этого, многое решающего, шага происходит без всякого участия даже эмбриональных форм сознания, равно как и без всякого участия каких бы то ни было внепланетных или вообще надприродных сил, дающих гипотетический первотолчок одухотворению предчеловека. Но, повторимся, именно этот шаг является решающим на пути становления качественно новых форм психики, ключевым пунктом всего антропогенетического процесса, ибо только по его совершении последний приобретает необратимый характер. Ведь разрушение целевой структуры деятельности, формирование новых потребностей, становление механизмов отчуждения продукта собственной деятельности от ее субъекта, наконец, появление первичных механизмов распределения – все это уже необратимые процессы, ибо благодаря им эволюционирующее животное оказывается просто нежизнеспособным вне какого-то сообщества. Индивид отныне может существовать только взаимодействуя с другими, такими же как он. Таким образом, дальнейший антропо – и социогенезис становятся по сути дела принудительными. А значит, принудительным становится и дальнейшее развитие самой психики индивида.

Итак, благодаря формам заместительного, моделирующего орудийный процесс, движения, собственная пластика индивида начинает кодировать в своих структурах объективные законы каких-то сложных взаимодействий окружающих его физических предметов. Собственная пластика индивида становится носителем совершенно нового массива информации об окружающем внешнем мире, которая уже выходит за рамки чисто физиологических его потребностей.

Принципиальная возможность кодирования информации в формах двигательных эквивалентов реальных процессов, в структурах заместительного движения, не вызывает сомнений. Так, древнее, как мир, искусство танца существует благодаря именно этой возможности. Добавим, что у всех народов мира танец зачастую способен безошибочно выражать собой даже такие сложные и тонкие материи, описание которых с помощью средств речевого общения встречает большие трудности. Другим примером может служить сопровождающий слово жест, который, способен внести в нашу речь какой-то дополнительный смысл, в принципе не описываемый ее лексической и грамматической структурой. И так далее, примеров этому – легион.

Но такая возможность существует не только у наделенного сознанием человека, она присутствует даже у низкоорганизованных. Для иллюстрации достаточно обратиться к так называемому «танцу» пчел.

Правда, здесь возникают определенные трудности для понимания, и вовсе не исключено, что именно их осознание способно прояснить отдельные детали механизма чисто человеческого восприятия. Зачастую (пусть и в неявной форме) дело изображается так, будто восприятие транслируемой в ходе этого «танца» информации осуществляется в процессе какого-то пассивного созерцания. Но может ли такое низкоорганизованное существо, как пчела, пассивно наблюдая, подобно зрителю в партере, за «танцем» разведчика, действительно воспринять ее в ее полном объеме? Ведь перевод всех этих «танцевальных» движений в род логических категорий, призванных кодировать пространственно-временные связи, предполагает наличие довольно развитых форм абстрагирующей деятельности сознания. Предположить же его наличие у пчел невозможно; все должно обеспечиваться какими-то далекими от абстрактной логики механическими действиями, поэтому о чистом созерцании здесь не может быть и речи. Передача и восприятие информации может состояться только в процессе прямого соучастия, только во время самостоятельного воспроизведения всего исполняемого разведчиком действия каждым субъектом в отдельности. Только такое соучастие в нем и может сформировать то, что на поверхности явлений предстает как мышечная память. Положение искомой цели в пространстве может быть определено только углом от направления на какой-то заранее известный всем предмет и общим количеством стандартных «шагов» от данного места. Именно эти параметры и должны быть усвоены всеми, кто механически повторяет (пусть даже и в какой-то сжатой, свернутой до едва видимого возбуждения форме) ключевые движения разведчика. В свою очередь только эта мышечная память или, иначе говоря, синтезированная в процессе самостоятельного воспроизведения информации формула движения в пространстве и может служить тем руководящим началом, которое впоследствии доводит каждое насекомое к цели, – простому же наблюдателю, пассивному «зрителю из партера» цель остается недоступной.

Впрочем, дело не только в чисто механической мышечной памяти. Никакой – даже самый примитивный – психический образ, который формируется у индивида в ходе восприятия внешних раздражений, немыслим вне сложно структурированной работы всех органов и тканей его тела. Поэтому даже то, что внешнему наблюдателю представляется пассивным созерцанием, на деле является именно такой уходящей в глубь едва ли не субклеточных структур его организма работой всех тканей. Но если содержание любого психического образа и состав всегда сопровождающей его восприятие работы неразрывно связаны друг с другом, то максимально точное воспроизведение всей ее формулы кем-то одним дает возможность воспроизвести в самом себе хотя бы контуры той же самой реальности, образ которой до того сформировался у другого.

Таким образом, в процессе самостоятельного воспроизведения всего того, что выполняет «разведчик», формируется далеко не одна только мышечная память. На самом деле здесь скрываются куда более фундаментальные процессы, чем те, которые могут быть описаны лишь с помощью этой категории, ведь именно здесь и формируются начало того, что получает обозначение высшей нервной деятельности.

5. Эволюция ритуала

Итак, возможность кодирования всей необходимой информации о любой структурированной деятельности в формах некоего заместительного движения сомнений не вызывает. Высказанные здесь соображения касаются только механизма ее передачи какому-то другому индивиду (или группе индивидов) и восприятия этим другим (или целой группой индивидов). Сомнения возникают совсем по иному поводу, их порождает закономерный здесь вопрос: где следует искать следы такой заместительной деятельности у человека? Ведь если такой заместительной «пантомиме» предстояло сыграть решающую роль в очеловечивании нашего далекого предка, то даже в истекших тысячелетиях она не могла раствориться бесследно.

Впрочем, ответ напрашивается, что говорится, сам собой: это ритуал. Именно он оказывается той пластической структурой, которая синтезирует в себе «пантомимические» составляющие всех звеньев целостного орудийного процесса, именно благодаря ему происходит первичное овладение способом технологической связи орудий. Поэтому-то ритуал и начинает предшествовать каждому сложному деятельному акту, формируя собой новое неразрывное образование, обнаруживаемое этнографами: «ритуал-деятельность». В свою очередь именно обязательность предшествования ритуала собственно орудийной деятельности на первых порах и обеспечивает успешное ее выполнение.

Технологически связанные между собой орудия возникают еще задолго до того, как отдельно взятый индивид обретает способность интегрировать их в неразрывной структуре какого-то одного деятельного акта. Но их появление влечет за собой целую цепь изменений и его собственной жизнедеятельности, и жизнедеятельности всего сообщества, в которое он входит. Как уже было замечено, оно сопровождается (и обусловливается) разрушением целевой структуры поведения, формированием принципиально новой потребности (потребности в самой деятельности), которая становится альтернативой чисто физиологическим стимулам, и, наконец, становлением первичной системы распределения продукта. Таким образом, алгоритмы целевых процессов, использующих развитые цепи орудий, на первых порах могут быть только достоянием всего сообщества в целом; ни одна особь не может быть хранителем всей полноты информации о них. А отсюда и освоение, индивидуализация этих форм через посредство ритуала предстает как своеобразный обмен информацией, то есть как род коммуникации между сообществом в целом и отдельно взятым индивидом.

Одновременно сохраняемых ритуалов, которым надлежит интегрировать в себе двигательные эквиваленты самых разнообразных орудийных процессов, может быть много, ибо и разрушение целевой структуры деятельности, и становление ритуальной системы коммуникации в действительности охватывает собой практически необозримую череду поколений. Ведь согласно датировкам южноафриканских находок, антропогенетический процесс растягивается на миллионолетие, и на всем его протяжении ритуал обязан играть одну из главенствующих ролей в качественном преображении живой материи. Прочное же освоение одних видов производства последовательно открывает перед сообществом возможность овладения другими, в том числе и более сложными. Необходимо лишь подчеркнуть одно принципиальное обстоятельство: поскольку подлежащая индивидуализации орудийная структура может быть только достоянием всего сообщества в целом, то каждый отдельный обменный информационный процесс предполагает необходимость участия в ритуальном действии по меньшей мере нескольких субъектов. В этой – коммуникативной – функции никакой ритуал не знает ограничений на число исполнителей, он может выполняться как целой их группой, так и всем сообществом; и в каждом случае каждым его исполнителем одновременно будет воспроизводиться одна и та же информация, осваиваться один и тот же фрагмент интегрального опыта группы.

Впрочем, в самом начале освоения сложных форм орудийной деятельности, требующих согласования нескольких функционально различных средств, одно ограничение все же существует. Ниже мы увидим, что со временем положение изменяется, но в своем истоке ритуал, понятый как способ обмена формами практического освоения мира, которые возникают на совершенно новой, небиологической, основе обучения, не может исполняться в одиночку. Что, впрочем, не мешает ему служить средством вызова из памяти требуемых ситуацией алгоритмов движения; только в этой функции он (но и то – лишь со временем) становится доступным отдельно взятому индивиду. Повторюсь, полная информация о содержании тех целевых процессов, которые моделируются заместительными структурами ритуалов, формируется у любого индивида только после непосредственного погружения в живой поток совместного ритуального действия, никакое пассивное созерцание исполняемого кем-то другим ритуала не открывает доступа к ней. И даже несмотря на то, что каждый субъект, в конечном счете является постоянным носителем всей суммы ритуалов, складывающихся в данном сообществе, развернутая информация, кодируемая каждым из них, подобно пассивному словарю человека, может содержаться у него лишь в какой-то скрытой форме, которую еще надлежит активизировать. Другими словами, только через погружение в ритуал происходит вызов из памяти и всей соответствующей ему двигательной структуры, и всех, сопровождающих ее ключевых образов внешней реальности. В сущности, никакая информация о деятельности не существует для индивида вне живого потока ритуала, поэтому после его завершения она немедленно растворяется в каком-то небытии.

Но то обстоятельство, что поначалу ритуал ни в одном из своих измерений не может быть индивидуальным действием, нельзя рассматривать как его недостаток, напротив, оно является благотворным как для отдельно взятого субъекта, так и для всего сообщества в целом. Ведь существование одной и той же информации в одно и то же время у целой группы индивидов делает возможным не только необходимое согласование совместных усилий и унификацию самой информации обо всем, что обставляет деятельность. Есть и другое, может быть, гораздо более важное обстоятельство: ритуал, цементируя исходное сообщество, способствует своеобразной калибровке и синхронизации тех формирующихся вместе с ним базисных психофизиологических ритмов, на которые впоследствии надстраиваются ритмы индивидуальных сознаний.

Но и просто унификация информации, которая циркулирует здесь, открывает принципиально новые возможности совместного развития. В развивающемся сообществе обязан складываться класс специфических форм деятельности. Ведь совершенствующаяся технология – это не только усложнение последовательно применяемых орудий, но и формирование таких алгоритмов, где разные по своему назначению орудия должны использоваться параллельно. Речь идет о совместной деятельности, требующей одновременного приложения сил нескольких субъектов, преследующих единую цель. Кстати, согласование действий нескольких индивидов, – это совсем не привилегия человека, такие поведенческие формы довольно широко распространены в живой природе и наблюдаются даже у низкоорганизованных. Но если применение орудий и не является редкостью, то в подобного рода процессах они, как правило, отсутствуют. Это объясняется тем, что там, где нет информационного обмена, согласование различных по своему назначению орудий оказывается недоступным не только отдельно взятым индивидам, но и любой их группе. Естественный отбор не в состоянии справиться с интеграцией начал, чуждых живой ткани. Согласование же и унификация информации посредством впервые формирующейся системы коммуникации открывает новый виток эволюции, над которым властвуют уже иные законы. Более того, позволяет значительно ускорить ее, а значит, существенно сократить время вхождения в общий арсенал (пока еще биологических) сообществ каких-то новых видов практики, требующих сопряжения и разных орудий, и одновременных исполняющих разные функции индивидов. Иначе говоря, способствует существенному ускорению в конечном счете всего антропогенетического потока в целом.

Все сказанное здесь означает, что освоению эволюционирующим предшественником человека любого нового орудийного процесса должно предшествовать становление какого-то своего специфического ритуала. Поскольку же именно сложная орудийная деятельность делает возможным становление человека, ритуал должен играть здесь одну из ключевых, если не главенствующую, ролей. Но в таком случае его следы должны обнаруживаться повсеместно, едва ли не в каждом деятельном акте.

Вспомним и уже упоминавшееся здесь обстоятельство, которое фиксируется этнографами: ритуал в обязательном порядке предшествует всякой сложной деятельности, а нередко и замыкает ее. Поэтому, развивая логику предмета до ее естественного предела, следовало бы заключить о том, что он должен предшествовать не только каким-то отдельным, но любому виду деятельности, исполняемой любым индивидом вообще. Но только что было сказано, что ритуал недоступен индивиду. Словом, этим заключением мы, как кажется, вступаем в область явных противоречий с действительностью, ибо она не обнаруживает явственно различаемых следов ритуала, который в обязательном порядке включался бы в структуру каждого отдельного деятельного акта.

Впрочем, данное противоречие разрешается эволюцией самой заместительной деятельности.

Несмотря на то, что все ритуальные структуры являются точной моделью предметно-практической деятельности, абсолютного совпадения траекторий движения исполнительных органов здесь нет и не может быть. Вглядимся пристальней.

Уровень энергетических затрат организма, скорость движения исполнительных органов его тела, амплитуда их движения и так далее – все это самым непосредственным образом регулируется предметным содержанием технологического процесса. То есть, тем, какой предмет подлежит преобразованию здесь, какие используются орудия, наконец, что именно производится в его результате. Но отвлечемся на время от всего этого и попробуем привести полный спектр разнообразных по своему содержанию процессов к какому-то общему знаменателю. Очевидно, что этим общим знаменателем для всех видов деятельности станет физическое сопротивление той предметной среды, в которой действует индивид. Другими словами, если на минуту абстрагироваться от содержания технологического процесса, от той цели, которая достигается субъектом, конкретная траектория движения исполнительных органов его тела будет определяться в первую очередь такими факторами, как тяжесть используемого орудия, степень податливости материала предмета и так далее.

При этом легко понять, что если бы и орудие, и сам предмет орудийной деятельности вдруг перестали бы оказывать сопротивление усилиям субъекта, траектория движения исполнительных органов его тела обязательно претерпела бы известную деформацию. Между тем моделирующий предметную деятельность ритуал развертывается именно в таких условиях, то есть в среде, не оказывающей практически никакого противодействия. Поэтому уже с самого начала структура этой заместительной «пантомимы» должна отличаться от формулы реального орудийного процесса. Но, как мы помним, ритуал становится составным элементом каждого (орудийного) деятельного акта, другими словами, он просто обречен на постоянное повторение и повторение каждым членом постепенно формирующегося социума. Но если контур ритуальной пантомимы уже с самого начала отличается от формы отягощенного предметностью собственно целевого процесса, то именно в силу неоднократного ее воспроизведения все существующие между ними отличия со временем будут только углубляться и накапливаться. Алгоритм заместительного движения, ритуала по-прежнему оставаясь точным двигательным эквивалентом конкретного предметного процесса, во все большей и большей степени будет расходиться с фактической структурой биологической его составляющей.

В этой связи представляется важным понять, в какую сторону должен эволюционировать ритуал, как именно должны изменяться амплитуда и траектория движения задействованных в нем исполнительных органов, энергетические затраты организма и так далее.

Вдумаемся. Механизмы управления деятельностью, не претерпевшей разрушения своей целевой структуры, построены таким образом, что она может быть развернута лишь в непосредственном присутствии того предмета, который и составляет сиюминутную потребность индивида. Биологический субъект может действовать, только взаимодействуя с ним, и только такое непосредственное взаимодействие является для него единственно возможным способом бытия: никакое животное не в состоянии имитировать сложно организованный орудийно-предметный процесс. Поскольку же особь может взаимодействовать только с реально присутствующим предметом, то и структура его деятельности в конечном счете может вылиться только в такую форму, какую предписывает ей его форма, его «поведение». А значит, и общая энергетика организма должна стать производной от степени его сопротивления действиям индивида. Но эти же факты говорят и о другом. Если бы существовала возможность взаимодействия не с реальным предметом, но лишь с его «виртуальным» замещением, деятельность субъекта не только могла бы, но и обязана была бы постепенно свестись к какому-то скрытому от стороннего наблюдателя мышечному возбуждению. Возбуждению, практически не переходящему на внешний слой двигательной активности живого тела. Ведь если усилия индивида не отягощены ни орудием, ни предметом, его энергетические затраты будут совершенно иными, исполнительные органы его тела будут двигаться по какой-то укороченной, свернутой траектории. Между тем именно такую возможность и предоставляет имитирующий структуру орудийной деятельности ритуал: здесь субъект взаимодействует вовсе не с реальным предметом, но лишь с абстрактным психическим образом, который возникает у него вместе с формированием заместительных структур деятельности.

Но это только одна сторона проблемы. Взглянем и на другую.

Там, где речь идет о каких-то промежуточных звеньях технологически единого процесса, особых трудностей, связанных с размерностью ритуала, его пространственно-временной протяженностью, его энергетикой и так далее не возникает. Действительно, содержание промежуточного звена – это производство того или иного орудия, между тем и предмет, из которого оно выделывается, и весь комплекс других обусловливающих его производство факторов, остаются на месте в течение практически неограниченного (в сравнении с реальной продолжительностью самого деятельного акта) времени. Поэтому сколь бы ни длился предшествующий собственно предметному процессу ритуал, целевой процесс в целом от этого нисколько не пострадает, цель деятельности будет достигаться независимо от времени и места развертывания ритуала.

Но ведь в конечном счете основным для индивида является не производство орудий, но орудийное взаимодействие с непосредственным предметом его физиологической потребности.

Предмет же потребности в известных случаях не только не стоит на месте его обнаружения, но и активно строит свое поведение так, чтобы вообще избежать встречи. И если воспроизводить каждый раз весь ритуал, прежде чем приступить к собственно действию, цель деятельности никогда не будет достигнута.

Все это показывает необходимость последовательного превращения ритуала в (по возможности полностью) скрытое, как бы свернутое внутрь движение, ибо фиксируемое внешним наблюдателем действие точно так же может оказаться непреодолимым препятствием на пути достижения цели.

Таким образом, основное направление общей эволюции ритуала вырисовывается достаточно определенно. Последовательно свертываясь и сокращаясь, в конечном пункте своего развития он оказывается полностью интериоризированным или, говоря по-русски, «вложенным внутрь», превращается в значительно ускоренный процесс, с минимальными энергетическими затратами развертывающийся на каком-то «внутреннем» слое мышечного движения. Но важно понять: несмотря на все деформации, ритуал продолжает оставаться точной моделью той деятельности, которая выполняется на внешнем слое двигательной активности, если угодно, ее постоянно сохраняемым эталоном, который кодируется в формах полностью интериоризированного движения. Ведь в нем принимают участие те же самые группы мышц, те же исполнительные органы тела индивида, что и в собственно предметной деятельности, и все эти исполнительные органы действуют по тому же самому алгоритму, что и на внешнем слое движения.

Таким образом, ритуал и по окончательном выделении человека из царства животных еще долгое время продолжает оставаться структурным элементом наверное любого сложного целевого процесса, но именно эта интериоризация и препятствует его обнаружению в структуре каждого дискретного деятельного акта. Другими словами, он по-прежнему продолжает существовать, но просто перестает быть видимым.