Записки питерской алкашни

– Ну ладно, как скажешь, – ответил он, пожав плечами, – ты типа у нас умный и все такое…

– Во-во, правильно, – поддержал Димон. – Да и полезные они, как мне кто-то говорил. Мух хавают и все такое.

– Я чет не очень понимаю, что в этом может быть полезного, – запротестовал Витек.

– А то, – продолжил напутствовать его собеседник, что не будь на свете пауков – сидели бы мы сейчас в мухах по самые яйца. Теперь понимаешь?

Витек неуверенно кивнул.

– Ладно, пойдём. Бабы, наверное, про нас и так уже не то подумают-он картинно отсалютовал в потолок, – до свидания, камрад Паук, благодарим за безупречную службу человечеству!

Лёня, как и прежде, сидел на своём месте и обдумывал услышанное. Двуногие вообще нечасто говорили в этой комнате, и уж совсем никогда не говорили с ним, а эти двое… Что они имели в виду?..

И вдруг, все прояснилось. Все в жизни стало понятно, ясно и чётко, как будто в глубине его мутноватого сознания кто-то включил лампу люменов на триста. Его работа – это жрать мух! Его цель – жрать мух. Это – и его судьба, и его служба, ведь не просто так эти двое людей только что так официально его благодарили. Ему вдруг стало невыносимо стыдно за то, что он пару минут назад всерьёз собирался драпануть к спасительному куску отслоившейся штукатурки в тёмном углу потолка, когда один из двуногих попытался его достать. Ясно же, что если благодарят, есть они тебя не будут, вот и вся арифметика!

С этих пор жизнь Леонида обрела новый смысл, а также новый, ещё более выраженный вкус. Заматывая очередную порцию еды в кокон, паук теперь напевал непременное "наша служба и опасна и трудна", не обращая внимания на протестующий бубнеж своей добычи. Раньше он имел обыкновение если не говорить с залетными гостями, то хотя-бы пробовать такое. Неблагодарное занятие, однако, это было. Мухи никогда не понимали его благих намерений поговорить за ужином, и только истошно вереща на недоступных человеческому уху частотах, пытались рвать плоды его ежедневных рутинных трудов. Все-таки сказывалось отсутствие соседа, навеки сгинувшего в унитазе, ну да теперь это и не было бедой. С врагами что говорить? Все равно ничего умного они тебе не скажут.

На дворе была середина лета и жрать теперь приходилось даже через силу, но Лёня справлялся, и после очередной линьки его, как выразился один из людей, "жопу" разнесло до прямо-таки грандиозных размеров. Крестик на ней смотрелся тоже очень ново и органично, свежий и белый. Лёня теперь чём-то напоминал разжиревшего генерала вермахта, со свежезаслуженным железным крестом, красовавшимся, правда, где-то на не слишком подобающем месте.

Люди, как всегда, сновали в его комнату и обратно, не удостаивая его ни похвалой, ни даже взглядом. Поначалу Леню это мало заботило, но со временем обретенный им пыл гас, а стройную теорию о смысле существования пауков понемногу подтачивал тонкий червячок сомнений, конкретно не давая покоя. И вот однажды, нажравшись до такого осоловения, что даже через силу уже не получалось, Леню вдруг осенило. Ведь если гора не идёт к нему, то двигаться надо самостоятельно! Нечто внутри подсказывало, что не всякий человек знает о возложенной на него миссии, и нужно искать людей, схожих с теми, предыдущими. Он терпеливо ждал знака, тщательно вглядываясь в двуногих, и буквально через пару дней он его действительно получил.

В сортир зашёл человек. По размерам он был поменьше, чем те двое, но паучьи лапы на голове были длиннее, место, где у людей находится головогрудь, было раздвоенным, округлым и большим, а самое главное – на месте между этих округлостей как раз и был знак. А именно – крест. Почти совсем как у него, он сверкал и красиво поблескивал каким-то металлом.

"Наверное, за особые заслуги" – решил про себя Лёня и начал лихорадочно раздумывать, что же ему все-таки делать. Двуногое между тем, не смотря на все свои знаки отличия, вело себя вполне заурядно, восседая с задумчивым видом на Вратах Смерти, и даже не глядя в его сторону. Нужно было действовать. Первой мыслью было шлепнуться человечице прямо на голову, но он быстро её отмел как неподобающую, слишком уж наглую, да и страшноватую, говоря откровенно. А вот следующая показалась весьма удачной, хотя и тоже дерзкой.

Закрепив страховочную нить на одной из радиальных, он медленно стал спускаться вниз, попутно продлевая паутину посредством собственного веса. Он точно вымерял направление и оказался на уровне лба двуногого, за все это время так и не поменявшего позы. Продумать заранее собственную речь он, естественно, не догадался, поэтому ляпнул первое, что пришло на ум.

– Служу человечеству! – рявкнул он как мог громко, по паучьим меркам, приложив лапку к педипальпам и мерно покачиваясь из стороны в сторону.

Сначала, вроде – бы, ничего не произошло. Потом существо подняло на него глаза. Они, в смысле глаза, и без того выпученные и напряжённые, теперь вовсе полезли из орбит. Ворота Смерти гулко ухнули, звук был чем-то похож на тот, когда в них угодил Иннокентий, только в сотни раз мощнее. Паукоголовое издало протяжный вой, запрыгнуло на белый бачок, располагавшийся позади Врат и, замахав руками, вжалось в стену. Орать существо не перестало даже когда Лёня, повинуясь первобытным инстинктам, от страха сделал то, что обычно делают все пауки – кругопряды, когда чувствуют, что приближается неминуемый пиздец – поджал лапки и полетел на холодный кафель, теперь уже надеясь только на удачу.

Ручка двери судорожно задергалась.

– Нина, что с тобой? – послышался голос, приятно низкий и неприятно мощный, – открой дверь!

Человечица перестала выть и проорала ну очень страшным голосом :

– Я не могуууу!!! – причитало двуногое, вжимаясь ещё глубже в стену, – здесь эта тварь! Сашенькаааа!!! Я щас сдохну!!!

Сашенька, судя по всему, её услышал и решил, что его самку убивают. Дверь застонала под тяжёлыми ударами, и Лёня понял, что если он так и будет тут лежать, то все то же самое этот человек проделает уже с ним, а может и ещё чего похуже. Восьмилапый ломанулся в самый пыльный и тёмный угол за унитазом, где находился туалетный ершик и что-то ещё, иногда фырчащее и производящее на свет сортирный какой-то дивный аромат. Юркнув за ершик, Лёня вновь съежился. Ему хотелось сжаться до размеров молекулы, чтобы свирепые люди не смогли его разглядеть и отомстить. За что отомстить, правда, он вообще не понимал, но не надо было иметь человеческий мозг, чтобы понять намерения людские.

Дверь, судя по звуку, подалась и рухнула, отколов попутно добротный кусок раковины. Лёня выглянул из своего убежища.

Сашенька стоял красный, потный, раздувал ноздри и бешено вращал глазами. Одного взгляда на эту машину убийства было достаточно, чтобы все догадки сразу подтвердились.

– Кто?! – рявкнул человек каким-то совсем уж страшным голосом, – где?!

– Вон!!! – дрожащим пальцем человечица ткнула в место леонидова приземления, промахнувшись при этом чуть ли не на полметра.

– Что? – не понял человек, вглядываясь в указанное ему место.

– Паук, что! – чуть не плача выдавила из себя Нина, ещё сильнее поджимая под себя ноги.

Сашенька почесал в затылке. Картина вырисовывалась действительно убийственная, наверняка даже для него. Выдранная с мясом дверь, разбитая раковина, паук, судя по крикам, бывший никак не меньше собаки, но ныне благополучно исчезнувший, и баба без трусов, восседающая на сливном бачке. Иероним Босх бы, наверное, при виде такого, пришёл в неописуемый восторг.

– Ты че, дура? – спросил Саша, печально подсчитывая в уме стоимость нанесенного ущерба.

– Да ты сам идиот! – парировала Нина, злобно прищуриваясь, – пока ты эту тварь не поймаешь, я отсюда слезать даже и не подумаю! Это – целый тарантул, нет, птицеед! По-любому птицеед, я таких видела по телеку!

Потом, будто сменив гнев на милость, протянула жалобно :

– Ну Саааш! Убей его, я боююююсь!

Саша тяжело вздохнул и принялся шарить по тёмным углам туалета. Лёня, понимая, что бежать некуда, обречённо наблюдал, как человек, медленно, но верно, в своих поисках подбирается к нему. Он чётко осозновал, что из сложившейся ситуации у него, собственно, выхода всего два – через пару мгновений он навеки останется в виде сочной лепешки на этом самом кафеле, либо сообразит убраться куда-то ещё. В роли нормального убежища не виделось вообще ничего, кроме каких – то тряпок в углу, и, не имея времени на раздумья, он равнул к ним и зарылся поглубже в ту, что была мягкая, но вся в каких-то чудных, дырявых узорах. Как раз вовремя, потому что через секунду он услышал звук опрокинутого ершика, а затем сашенькин голос.

– Да нет тут ничего, Нин, – пробурчал парень недовольно.

– Ты мне что, не веришь?! – взвизгнула девушка угрожающе.

– Да верю, верю, – отмахнулся тот, – но это – паук, а уж что они умеют делать хорошо, так это жрать, да прятаться. Вот и свалил, наверное, в какую-то щель, а теперь подыхает.

– В смысле? – не поняла Нина.

– А в том и смысле, – ответил Сашенька нравоучительно, – что когда ты на ультразвук переходишь, я сам за сердце хватаюсь. Паука, наверное, вообще должно было на части разорвать. Может, потому его и нет… Ладно, кончаем этот цирк. Слезай давай уже со своего насеста.

Нина послушалась, боязливо опустив ногу на пол, аккурат рядом с шортами и трусиками, про которые уже и думать забыла. На бачке отпечаталось темно-коричневое пятно, и насколько было видно Лёне из укрытия, на жопе человечицы-тоже. Сашенька скривился.

– Значит так, – сказал он решительно, – я сейчас верну дверь на место, а ты приведи хотя-бы себя в порядок и валим отсюда нахрен. Мне совсем не улыбается платить за весь этот бардак, ты поняла меня?

Нина кивнула. Она была вся пунцовая, и, видимо, решив, что ниже падать уже все равно некуда, чётко выполняла инструкции. На приведение себя в порядок ушла пара минут и Леонид, забыв и думать о наградах или славе, решил, что ему таки удастся дожить до завтра. Он уже расслабился и выдохнул, как вдруг его убежище было обнаружено. То есть, не совсем обнаружено. Все, что он успел заметить-это как в дырки по бокам влезают смутно знакомые ноги и он, как на лифте, стремительно уносится вверх. Потом его до кучи ещё к чему-то прижало. Там было тепло и влажно, а также, как он с ужасом понял, совершенно невозможно двигаться. Начиная осознавать, где он очутился и смутно догадываясь, что одно только движение огромной туши его попросту расплющит, он сделал то единственное, что показалось ему правильным.

"Помирать – так с музыкой!" – решил он, всаживая хелицеры в нежную, розовую мякоть.

Обстановка сразу же резко изменилась. Лёня никогда не думал, что человек сумеет так быстро вылететь из трусов, но эта дама была явно полна сюрпризов. Дверь на этот раз была снесена уже в обратном направлении, по всей видимости снаружи её подпирал Сашенька, ибо после удара послышалась отборная ругань знакомым басовитым голосом.

– Валим! Валим! – было последнее, что услышал Лёня, а потом наступила тишина. Смутно предчувствуя, что скоро сюда опять нагрянут, он со всей скоростью, на какую был способен, залез обратно в свой угол на потолке, где теперь находился в относительной безопасности.

"Застать в руинах свои города" – то самое чувство, которое он при этом испытал. Двери не было, куска раковины-тоже, на полу валялись злосчастные трусы, а Врата Смерти были в чем-то буром и мерзко воняли. Удручающее зрелище, но могло быть и хуже, ведь совсем недавно его самого пытались размазать ровным слоем по всей этой комнате, а может и по чему-то ещё, и им это почти удалось, но он победил. ПОБЕДИЛ!?

Лёня начал испытывать какое-то новое чувство. Гордости, что-ли? Ещё бы, обратить в позорное бегство двух человеков – да такого и птицы-то, по слухам, не умели. А он сумел. Кажется, он имел все шансы стать самым крутым пауком всей средней полосы, если такие титулы в подобных кругах вообще бывали. Валясь с лап от приятной усталости, он лёг спать за родной кусок отслоившейся штукатурки, и сегодня ему даже снились сны. Вроде- бы про то, как в сеть к нему вместо мух прилетают люди, одни громко визжат как Нина, другие – отборно матерятся как Сашенька, но все в итоге вкусные и питательные, как мухи.

С этого дня лёнина жизнь стала куда как лучше. Кому нужна эта выслуга перед двуногими, когда ты сам в состоянии гонять их как скотину? Своих подвигов, впрочем, он на всякий случай благоразумно решил не повторять, а то мало ли что, но снова за ужином вёл старые добрые беседы с обездвиженными визитерами, как когда-то давно.

– А вы знаете, мадемуазель, – говорил он порой, раздуваясь от гордости, – вы имеете честь обедать с самым крутым пауком в округе, да. Я, конечно, не хвастаюсь, но даже люди со мной на короткой ноге, можете поверить – при этом он загадочно хмыкал себе в педипальпы. Мухи, спеленутые в плотный кокон, как и прежде орали или бубнили на своём неясном иностранном языке, ну не понимал он по-ихнему, однако теперь Лёня воспринимал это как яростное одобрение, и от того кушать становилось ещё приятней и вкусней.

Клад

Если идти по обочине дороги в тот период питерской весны, когда она становится похожа сама на себя, можно наблюдать тучи вздымаемой сапогами пыли, горы прошлогоднего мусора, робко поднимающие голову цветы мать-и-мачехи, да изредка проезжающие машины. В общем-то, это всё, и радость от такого пейзажа может испытывать разве что самый больной на голову романтик. Совсем другое дело, если всё тоже самое, но в руке банка пива, в рюкзаке булькает еще чуть ли не ящик таких же, металлоискатель в нетерпении ожидает своего часа, а ты сам ожидал его всю зиму и добротный кусок осени, плюс март. Мир тогда предстаёт совершенно иным, всё обретает куда более яркие краски, небо становятся Небом, весна – Весной, голая пока ещё земля вводит состояние какого-то совершенно неописуемого восторга, а жизнь, как таковая, опять обретает смысл. Может от того, что в тебе, взрослом уже дядьке, вновь просыпается приказавший жить долго мальчишеский азарт, может от того, что пиво в сочетании с Апрелем действует невероятно омолаживающе на душу, а может от всего вместе взятого. Но тебе хочется петь, и сворачивая в поле или лесок, ты зачастую так и делаешь. Расчехляя инвентарь, пылившийся в кладовке с осени, ты радуешься всему этому набору как внезапно отыскавшимся родственникам, и они тебе как будто бы тоже рады, на этот раз они тебя точно не подведут, и вы все, пришедшие сюда копаться в грязи, вернетесь домой почти князьями и герцогами. Ну ладно, пусть не так, но авось глядишь – и перепадет монетка – другая. А уж напороться на сундук золота или хотя-бы горшок серебра – так это вообще звезда клинического счастья всех "копарей", влекомых на лоно природы каждую весну отнюдь не на какие-то пошлые шашлыки. В народе эта болезнь называется "Цокотухой" – люди ведь реально ходят по полю и ищут денежку, правда везет по-крупному лишь единицам. Но даже не избалованные фортуной индивиды, как правило, без награды не остаются. И сколько неподдельной радости вырисовывается на обветренном и грязном лице, когда счастливец выковыривает из кома земли зелёную от времени медную монетку… Такие моменты стоят того, чтобы жить.