Ермак. Том II

Ермак вскочил со скамьи. От резкого движения она упала с грохотом. Мулдышка сразу смолк, втянул утиную голову в плечи, забормотал что-то невнятное.

– Казаки, так ли думаете, как сие гусиное перышко, слабодушный человечишка? – спросил атаман.

– Батько, да то голос щенячий! Заскулил кутенок! – с пренебрежением к Мулдышке заговорили казаки. – Ему на печке лежать да подле бабы ластиться!..

– Ну, коли так, спасибо, браты, – поклонился Ермак. – А ты, Песья Морда, вон отсюдова. Живо!

Мулдышка съежился и, пятясь, нырнул в дверь. Савва подумал недовольно: «Напрасно батько выгнал кривую душу, затаит зло!»

Казаки потребовали:

– Сказывай, поп, про Лукоморье!

Савва откашлялся и продолжал неторопливо:

– За полтыщи годов до нас ходили в дивный край русские люди. О том читывал я в новгородских сказаниях. Приходили сюда с Ильмень-озера купцы и торговали у народов лукоморских моржовые клыки, пышную рухлядь и серебро. И арабы, и персы, и франки, и норманны чистым золотом расплачивались с новгородскими гостями за драгоценный мех…

Как волшебную нить, тянул, ткал свое сказание Савва. В словах его – влекущих, обаятельных – в цветистом сиянии полночного неба вставала дивная страна.

– Но оберегают то Лукоморье дикие и опасные люди. Дюже злы они и бесстрашны. Преданье дошло: загнал их за Камень, к полуночному морю сам царь Александр Македонский. А жили они до того в чудных местах, где с неба никогда не сходит солнце. И загнал этих человеков – племени Иафета – царь Александр за Русь, в скалистые горы. И в горах с той поры слышен был говор. Сидели дикие человецы в недрах гор, в Камне, и боялись на свет показываться. Прорубили они оконца малые, и клич давали новгородцам, когда те приходили в Лукоморье, и протягивали руки, прося железа – ножей, топоров, секир, а в обмен клали в укромном месте рухлядь. А наменявши топоров и секир, выбрались они из гор и стали жить в полнощной стране.

– Чудеса, – насмешливо вымолвил Ермак. – Небыль одна.

– Эх, батька, хоть и не так, как Саввой сказано, а все же душа тешится! – со вздохом сказал Иван Гроза. – Человек без думки, что соловей без песни.

– Это верно, – охотно согласился Ермак. – Но тут где-то Хантазей. Он-то, может, и был в Лукоморье! Эй, милый! – позвал атаман вогулича.

Хантазей поднялся с пола. Хоть многое ему было и непонятно, а слушал попа усердно.

– Скажи-ка, друг, ты был у моря?

– Мал-мало жил. Стадо олешек гонял на горы Хая[7 - Горы Хая – хребет, отделяющий бассейн Карского моря от бассейна Обской губы.] и на берег ходил. Гулял стадо по тундре. Ой, холосо, ой сибко холосо!

– Зверя много? Соболь, песец, лиса есть? – упрямо допытывался Ермак.

– Соболь есть, лиса есть, олешек много, ой много! – ответил Хантазей. – Лето – жарко, гнус гонит, стадо веду в горы Пой-ха!

– Значит, сказания верны, – повеселели, загудели казаки. – А веверицы с неба ниспадают?

– С неба снег идет. Белка нет! – с насмешливостью ответил Хантазей, подозревая, что его вышучивают.

– Белке в тундре, как в степу, делать нечего, – вставил казак Колесо. – Где ей орешков пощелкать?

Савва с довольным видом оглаживал бороду, щурил глаза. Иван Кольцо похвалил его:

– Все-то ты знаешь, расстрига. Хоть с неба и не валится рухлядь, но соболей там, видать, бесчисленно. И выходит, браты, стоим мы у врат Лукоморья. Эх, Сибирь-матушка, Кучуму ли тобой владеть? Тут нужен хозяин умный, зоркий, смелый. Браты, нам ли унывать? На верной дорожке стоим…

Все осознавалось смутно, в тумане еще лежала неведомая страна, но сердце к ней тянулось неодолимо. Чего только о ней не сказывалось! Выходит, нет дыму без огня.

– Батька, – поднялся со скамьи Колесо. – Прошли, переведали мы много, не отрекемся от своего. Пойдем в заветную землю, может там жаркое счастье для русского человека схоронено! – Голос казака звучал душевно, и чуялось, что идет его слово от сердца. Манит его думка о Лукоморье, не дает покоя.

В избе стало душно, по бородатым лицам катился обильный пот. Хотелось долго слушать о Лукоморье, но давно угасло сказочное сияние и установилась глубокая тьма. С легким шорохом за стенами падал густой снег.

Казаки разошлись по землянкам, и каждый унес свою заветную думку.

Хантазей, лежа на палатях, вспоминал Алгу:

– Вот поплосу батыря и выкуп за нее дам. Заживу с бабой! – Здоровый сон смежил ему глаза, а он все еще улыбался – чудилась ему крепкая, проворная Алга с ожерельем из волчьих зубов.

5

Ермак сидел у оконца, затянутого рыбьим пузырем, и услышал шепоток.

Сразу он узнал голосок Мулдышки. Слова текли слюнявые, клейкие:

– Незачем брести нам в Лукоморье, коли оно тут рядом. Бегал в пауль, у вогуличей рухляди – завались: соболь к соболю. А бабы, ух, и грязнущие! А ядреные, не ущипнешь!

Двое других покашливали, молчали. Под ногами заскрипел снег, и все сразу стихло.

«О чем думает Песья Морда! – покачал головой Ермак. – Но кто же с ним уговаривался?»

Ермак пытался догадаться, но так и не нашел, на ком остановиться.

С утра серое небо стало ниже, задул пронзительный сиверко, началась пурга. Три дня выла, бесновалась метель, глухо шумела тайга. С треском валились старые лесины. К заплоту казачьего зимовника пришел поднятый незадачливым охотником медведь, закинул лапы и заревел. Дозорный казак Охменя долбанул зверя обухом по башке и сразу уложил его.

Три дня не было Хантазея – ушел в тайгу и не вернулся. Горевал Ермак: не погиб ли добрый охотник?

На четвертый день улеглась пурга, засинели снега, и неподвижно стояли вековые кедры Кокуй-городка. Ермак вышел на вал и от яркого снежного сияния жмурил глаза. И все же заметил он – по реке спешит охотник к зимовью.

– Хантазей! – обрадовался атаман.

Вогул шел тяжелым шагом. Не дойдя до тына, он упал.

– Эй, друг, что с тобой? – Ермак сбежал с тына, заглянул в лицо вогулича и весь закипел: – Да кто тебя так окровянил?

– Сибко казаки вогулич пограбили… Ох, какое горе! Алга, Алга моя! – горестно покачал головой Хантазей.

– Кто душегубы, сказывай, я им глотки перерву! Иуды! – Атаман скрипнул зубами.

Хантазей сомкнул глаза, ослабел. Дозорный ударил в колокол, со всего зимовья сбежались казаки. Вогула отнесли в избу, омыли. Он открыл глаза.

– Сказывай, кто? – настойчиво потребовал Ермак. – Судить будем за измену лыцарству.

– Сбегли, – прошептал Хантазей. – Они и тебя хотели убить, батырь. Пурга помешала… Дорога сбилась…

– По сотням скликать, кто сбег! – приказал Ермак.

– Ужо прознали, – отозвался Иванко Кольцо. – Песья Морда всему коновод, Яшка Тухлый – в Жигулях пристал, и трех донских дуроломов сманили.