пепельница и очки.
Или наоборот,
или всё так – почти.
Снится ей кто-то свой,
может быть даже сын:
вот он идёт в прибой,
вроде бы не один.
Хочется крикнуть, но
голос теряет звук.
Будто в немом кино —
в хаосе ног и рук.
Мальчик, плыви, плыви,
дальше и дальше, прочь.
Боже, твоих храни
и сыновей, и дочь.
Кончится юный век,
старость толкнёт в плечо.
Падает долгий снег
памяти ни о чём.
* * *
Потому что февраль.
Это верба в твоём окне,
притворившись живой,
что-то нежное шепчет мне.
Чёрно-белый квадрат,
кружевное стекло дрожит,
рядом с серою ватой
оборванный снег лежит.
И боюсь подойти,
разглядеть, разбудить, разбить.
Не боюсь только,
веришь ли,
разлюбить.
Потому что любовь —
это страх уходить вторым —
по невидным следам,
чей рисунок неповторим.
* * *
«Грею руки».
Объявление на заборе.
Забавное. Улыбнулась шутке.
А внизу написано: «Звоните Боре».
И номеров одинаковых четыре штуки.
Оторвала один холодной рукой в перчатке —
положила в карман рядом с мелочью на сигареты,
и пошла к киоску, где в последнее время часто
попадалась ей «Ява 100». Сюжету
не хватает героя. Он у киоска,
покупает «Казбек», прикуривает, но спичка гаснет.
Он опять, она снова. Она: «Помочь с папироской?»