Внутри

Я сбрасываю. Я убеждаюсь, что наши тела порою кто-то посещает. Быть уверенным в этом все равно что быть сумасшедшим, но вот эта сумасшедшая мысль – единственная, что логично объясняет весь бред.

Вновь закуриваю и думаю, с чего же начать свой рассказ Сэнди.

Курю и думаю, думаю с более пронзительной болью, чем ранее, о том, куда завела меня моя душная жизнь.

Пепел

Заперт в собственной оболочке. Все живое – фон.

Материальны только мои мысли. Ощутим только я.

Временами я понимаю, что существую только я. От этого осознания становится не по себе. Становится тошно.

Неужели я никого не смогу почувствовать, кроме себя?

Никакого идеала нет. Но потребность в идеале есть, поэтому приходиться искать идеал в несовершенном.

Моя Сэнди – не идеал. И я не ищу в ней идеал. Я люблю ее такую, какая она есть, и если бы она вдруг стала другой, тоже неидеальной, но другой, думаю, я бы все также ее любил.

Все эти мысли словно принадлежат и не принадлежат мне. С этими мыслями я брожу по дому, зову Сэнди, и никакого ответа от нее не слышу. Мне страшно, я думаю о вилке в глазу Пауэрса, думаю о возможной участи Сэнди. В холодном поту я хватаю телефон и набираю ее номер, но тут же чувствую невероятное облегчение, и вполне заслуженно (но молча) называю себя тупым идиотом. Как правило в это время, в пятом часу, Сэнди находится в студии, кормит своих творческих демонов…

– Да, мистер Ревность? – слышу я любимый голос в телефоне, и мое душевное облегчение становится еще сильнее.

– Я могу приехать к тебе?

– Конечно. Ты виделся с Пауэрсом?

– Да. Мне много чего надо рассказать, но расскажу я все только при встрече.

– Хорошо. Жду. Люблю тебя!

– И я тебя. Целую!

Все. Я готовлю себя ко встрече, на которой мне придется расстраивать Сэнди. Я чувствую, что уменьшаюсь в размерах, хотя понимаю, что на самом деле это не так. Я выхожу из дома, подхожу к своему Фокусу, собираюсь открыть дверь, открываю, сажусь за руль…

– Олег Ривник?

Я оборачиваюсь на голос. Голос, кстати, навеял мне воспоминания о моем покойном деде Максиме, который кряхтел в своей Песчанке[7 - Деревня на Украине.] поxлеще Сэндиного Папочки. И поэтому я не удивляюсь, что вижу перед собой чем-то похожего на деда Максима старика в обтягивающих штанах цвета пустыни под солнцем. Он смотрит на меня и улыбается. Клэр улыбается, Пауэрс улыбался… Неудивительно, что теперь улыбающиеся люди меня напрягают. Я пытаюсь сделать свое лицо суровым, хотя оно у меня, скорее всего, испуганное.

– Мы разве знакомы? – спрашиваю я.

– Зависит от того, вы ли Олег Ривник или нет.

– Имя русское, – говорю я. – А я не русский.

Старик улыбается мне отсутствием почти всех передних зубов.

– И Олег не русский. Он из Украины.

Я делаю вид, что пытаюсь вспомнить некоего Олега Ривника, с которым пересекался на одной из вечеринок сан-францисской богемы (или, что честнее, которого я каждый день вижу в зеркале), затем говорю:

– Я его не знаю.

Старик обретает вид человека, который слышит то, что хочет.

– Лучше бы ты не врал. – И уходит, просто уходит под мой растерянный взгляд… который становится крайне агрессивным.

Я выпрыгиваю из машины, обгоняю старика и преграждаю ему дорогу. Старик смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

– Что такое?

Я бью старика по лицу, он падает на спину, хватается за переносицу, затем пытается оттолкнуть меня скрытыми под обтягивающими штанами тонкими костями, которые и ногами-то называть не хочется. Старик орет, матерится, зовет на помощь, сжимает своими жилистыми руками мои плечи… ну да, это все, что старик может противопоставить молодой неистовой силе.

Я бью третий раз, четвертый – старик плюется кровью.

Бью пятый раз, шестой – старик выплевывает серые зубы. Один со слюной остается на его подбородке.

Бью седьмой раз, бью восьмой, девятый – из носа старика вылезает зуб – скорее всего последний, учитывая, сколько их, зубов, уже валяется на тротуаре.

Мой кулак идет вверх, чтобы в десятый раз с силою опуститься – но тут же замирает. Я понимаю, что я не мог нанести все эти удары.

Со смесью ужаса и откровения я, пребывая в состоянии, близком к контузии, оборачиваюсь по сторонам. Какая-та женщина с ребенком что-то орет, какой-то мужчина кому-то звонит. Остается надеяться, что не в полицию. Я не заслуживаю ареста – в отличие от того урода, который воспользовался моим телом, телом этого старика, телом Клэр, телом Пауэрса и наверняка еще сотней других тел, неизвестно как и неизвестно ради какой цели.

Объяснять все это прохожим нет смысла. Подумают, что я хочу попасть в дурдом, чтобы избежать тюрьмы.

Поэтому я достаю из бардачка ключи от дома, несусь к входной двери, трясущимися руками открываю дверь, смотрю на красный коврик – не удивился, если бы на нем были очередные мозги – затем врываюсь в дом, мчусь по лестнице в спальню, достаю из шкафа чемодан, кое-как запихиваю туда свои вещи, первые подвернувшиеся под руку, по тому же принципу бросаю в чемодан вещи Сэнди. После беру фирменный пакет супермаркета PrickMyNuts, швыряю туда все бритвы и зубные щетки, что, опять же, просто попались под руку, бегу на кухню, кидаю в пакет сухой корм, затем беру под мышку уже не спящего от моего бега Гейси, Гейси, особенно тяжелого сегодня, затем свободной рукой хватаю чемодан, выхожу из дома, ставлю чемодан сбоку от себя, вижу связку ключей, один из которых болтается в замке, слышу недовольный визг Гейси и, наконец, поворачиваю ключ и закрываю дверь.

Слышу недовольный визг Гейси, затем слышу:

– Куда-то собираетесь, мистер?

Я оборачиваюсь. Возле моей машины стоит женщина с ребенком, в ее руках дрожит пистолет – пистолет, нацеленный на меня.

Я охаю от боли – когти Гейси вонзаются мне в живот.

– Вы же не убьете меня на глазах ребенка, – говорю я.

– Я вас не убью. Просто задержу до приезда полиции.

Я вижу мужчину с телефоном в руках. Он трусливо стоит за спиной женщины. Избитого не мною старика поблизости нет, есть лишь его зубы на тротуаре.

– Ясно, – говорю я и начинаю медленно идти к машине.

– Стой! – От дрожащего пистолета в руках женщины в моих глазах начинает рябить. – Еще шаг – и выстрелю в ногу!

– Не думаю, – подает голос мужчина с телефоном.

– Что… – начинает женщина, но тут же ее речь обрывается. Руки перестают дрожать, она засовывает пистолет себе в рот и стреляет. Кровавая струя из ее головы заливает салон моего Форд Фокуса, затем женщина падает, и ее спина облокачивается на дверь моей машины. Ее ребенок кричит, бежит к мужчине с телефоном, на лице мужчины – ужас… который тут же исчезает. Мужчина игнорирует крики ребенка, идет к машине, оттаскивает женщину в сторону, открывает дверь, поворачивается ко мне и говорит, и говорит при этом довольно оптимистично: