– Моего мужа убили, – говорит Сэнди.
– О-ох, Сэнди. – Миссис Блюгрэйвс гладит мою девочку по плечу. – Но мне кажется, такое горе легче пережить с котиком, чем без него.
Наша соседка знает, что нашего котика зовут Гейси, поэтому она предпочитает называть его просто "котиком"[10 - Уже говорилось ранее, но об этом можно забыть. Джон Уэйн Гейси – американский серийный убийца.].
– Да, вы правы. Так оно и есть. Но мне хочется сделать все по-другому.
А тебе ли хочется, моя дорогая? Ты бы никогда не отдала Гейси в чужие руки, даже такие хорошие, как у миссис Блюгрэйвс…
О, нет. Нет! Неизвестный вторженец? Если это и вправду он, стоит его поблагодарить за то, что он не заставил мою Сэнди распотрошить бедного Гейси деревянной ложкой.
Миссис Блюгрэйвс берет на руки Гейси – животных она любит, поэтому Сэнди от ее решения не отговаривает. Сэнди отдает ей пачку с сухим кормом, говорит, что ничего кроме этого корма Гейси не ест, затем идет…
Я не знаю, куда она идет, поэтому волнуюсь. Причем волнение я испытываю непривычное – будто бы не муж волнуется за свою любимую жену, а мать волнуется за свою нерадивую дочь.
Мне придется сделать то, что я обещал себе никогда не делать… Черт, никогда – это бесполезное слово, особенно после смерти…
Итак, мне придется влезть в голову Сэнди. Чтобы убедиться, что вторженца там нет. Благородная цель. Будь цель иная, приземленная, я бы никогда не посмел вселиться в…
Черт, опять это бесполезное слово!
Я представляю, что оказываюсь в голове Сэнди, и… ничего не происходит. Я так же плыву за своей девочкой. Она также бредет неизвестно куда.
Пробую еще раз. Так же плыву.
Пробую еще раз.
Сэнди переходит дорогу на красный свет.
Пробую еще раз, и еще раз, и еще, и еще…
У меня ничего не выходит. Сквозь меня проезжает сапфировый седан.
Все понятно. Все свои действия моя Сэнди делает не по собственной воле.
Моя сущность превращается во что-то горячее и ровное, как стрела. Я осознаю, как можно все исправить. Мне нужно стать сильнее, чем неизвестный вторженец. Я буду выбивать его из чужих тел. Не позволю ему творить ту ахинею, из-за которой я собственно и умер. Конечно, это не главное – главное, это сделать жизнь моей Сэнди счастливее. А счастливее она не будет, пока неизвестный вторженец сильнее меня.
Я уповаю на две вещи.
Первая – что существует лишь один неизвестный вторженец.
Вторая – что можно стать сильнее него и без изучения нечеловеческого языка… и без любой другой ерунды, которую напридумывали себе человекоподобные нелюди.
В последний раз я пробую вселиться в голову Сэнди, меня отбрасывает, и после я думаю о нелюдях, которых подвергли этому пресловутому "проклятию". Я скрещиваю свои полупрозрачные пальцы, теряю надежду куда-либо перенестись…
ȅ
Куда-то переношусь.
Я оказываюсь в темной пустоте перед огромным зеркалом. В нем отражается призрак какого-то мальчика. Я таких называю "почти подростками". На вид ему лет двенадцать, выглядит он не очень, будто бы болеет. Такой вывод я сделал, увидев его слишком бледную полупрозрачность – полупрозрачность Кина и других покойников гораздо насыщеннее. Одежда у мальчика не современная, мятый свитер, модный году в семидесятом – поэтому я делаю вывод, что мальчик либо из бедной семьи, либо из 70-х. Я оборачиваюсь назад и никакого мальчика не вижу. Более того – в зеркале отражается только мальчик, самого себя я в отражении не вижу. Может, мальчик и есть мое отражение? Я же могу принимать любую форму, возможно и зеркало способно показывать любое отражение. Если мальчик – это я, выходит, проклятый в этом мире только я?
Но это невозможно. Я еще ничего не сделал. Со слов Кина, проклятию подвергают тех, кто управляет живыми телами, а этого я еще не умею…
Вдруг для того, чтобы стать проклятым, достаточно лишь попытаться подумать об управлении чужим телом?
С этими мыслями я вновь превращаюсь в башню-спираль. Я нахожу нужную мысль, чтобы успокоить себя. Есть неизвестный вторженец. Он точно проклят. Есть еще сто миллиардов покойников. И кто-то из них, чисто вариативно, уж точно подумывал об управлении чужими телами. Но в зеркале отражается всего лишь один мальчик. Это значит, что проклинают за реальное управление чужим телом, и единственный, кто оказался проклятым – этот болезненного вида мальчик.
Тогда этот мальчик – и есть тот неизвестный вторженец, что сейчас управляет моей Сэнди.
Какая-та усталость сшибает меня с ног. Очень странно, усталость не донимала меня постоянно повышающимся уровнем лени или ослаблением координации, нет, она мне не мешала, просто в один момент сконцентрировалась в абстрактной гуще. И да, это именно гуща, именно гуща сбивает меня с ног. От ударной волны я попадаю обратно в домик Сэнди на Пасифик Хайтс. И на половину погружаюсь в пол. Я заставляю себя приподняться и занять более естественное для человека положение. Но я понимаю, что долго в этом положении не протяну – мои ноги растворяются в воздухе. Я надеюсь, что это лишь усталость, а не предвестник моего духовного уничтожения. Надо было бы спросить у Кина про отдых в мире нелюдей, возможен ли он вообще. Интересно, а покойники видят сны?
Я пытаюсь доползти до нашей с Сэнди спальни и не сразу вспоминаю о возможности телепортации. Очевидно, усталость делает меня глупее, покойника, забывающего о телепортации, уместно сравнить с чайкой, забывающей о своем умении летать.
Я мысленно представляю себя лежащим в кровати. К счастью, моих иссякших сил хватает на телепортацию в спальню – наверное, на перенос на небольшие расстояния уходит меньше сил, чем на перенос в космос. А может, столько же. Я не знаю. Я ничего не знаю. Я не знаю, проснусь ли я, если сейчас усну. И будет ли мое грядущее состояние сном в привычном для меня понимании. И не знаю, сколько примерно спят покойники. Непрошенные вопросы отнимают мои и без того израсходованные силы. Я чувствую, что растворяюсь. Моей последней мыслью перед забвением является желание увидеть рядом с собой Сэнди при пробуждении. Будто бы я сплю с ней в одной постели. Будто бы я никогда не умирал…
Сквозь сон я будто бы перехожу на ветку параллельного времени. Вижу вполне реальные события в мире нелюдей, и почему-то знаю, что к реальности нелюдей, к которой принадлежу я, эти события не относятся. Два врача парят над кладбищем. Я не вижу никаких признаков того, что это кладбище, но во мне почему-то есть уверенность, что врачи парят именно над ним. Я подплываю к ним поближе и слышу о заболевании нелюдей. Об этом я точно не думал – покойники, оказываются, могут болеть.
Синдром убывающей памяти – завтра ты будешь помнить меньше, чем вчера…
Один из врачей уходит – вернее сказать, растворяется, но слово "уход" более простое, чем слово "растворение". Но само растворение в этом мире – явление простое, и кажется логичным обозначать растворение более простым словом, чем, собственно, само "растворение". В общем, один врач уходит, а другой поворачивается ко мне, радостно улыбается и протягивает руку, будто бы я его давний знакомый.
– Привет, меня зовут Ин.
– А меня – Уайт. – Я решаю всегда представляться только Уайтом Пауэрсом, просто чтобы не путаться в собственной лжи.
Наши руки, понятное дело, не чувствуют пожатия.
– Жаль, что при жизни рукопожатия не такие, – смеется Ин.
Я якобы понимающе киваю ему, а сам думаю о его имени. Ин. Чуть раньше я познакомился с Кином. Скупая фантазия покойников? Или симпатичное совпадение?
– А можно узнать вашу фамилию? – спрашиваю я так, как спрашивают лживые бюрократы, перекладывающие свою ответственность на других бюрократов, не менее лживых, чем они.
– Я не слышал этого вопроса лет семьдесят, – говорит Ин. – Спасибо за возможность окунуться в ностальгию.
Спустя некоторое время Ин вспоминает, что все-таки не ответил на мой вопрос, он говорит:
– Квилгеро.
И спрашивает:
– А ваша?
– Пауэрс.
– Замечательно. Итак, что у вас болит?
Неожиданный вопрос, думаю я, затем думаю, что очень даже ожидаемый, он же врач, и спрашиваю Ина о единственном, что в общем-то меня беспокоит.